– Возьми ребенка. Ступай к лодке и скажи им, пусть они спрячут ее за кустами, только быстро. Слышишь? Быстро! Я скоро к тебе приду. Живее!

– Питер! В чем дело? Я тебя не оставлю. В этом жутком месте тебе грозит какая-то опасность.

– Ты пойдешь или нет? – Виллемс перешел на раздраженный шепот.

– Нет, нет, нет! Я тебя не оставлю. Я не хочу тебя снова потерять. Скажи мне, в чем дело?

Из-за дома послышалось тихое пение. Виллемс тряхнул жену за плечо.

– Делай, как я говорю! Беги!

Джоанна в отчаянии повисла у него на плече. Виллемс закатил глаза, словно призывая небо в свидетели кошмарной глупости этой женщины.

Пение стало громче, но вдруг оборвалось, и появилась Аисса с охапкой цветов. Она медленно вышла из тени за углом дома на солнце. Яркий, нежный, ласкающий свет, казалось, исходил от нее самой, от ее лучезарного, счастливого лица. Аисса оделась как на праздник, отмечая памятный день возвращения любимого, возвращения нежности, которой не будет конца. Овальная пряжка вышитого пояса, скреплявшего саронг на ее талии, сверкала в утренних лучах солнца. Желто-серебристый шарф делил пополам ослепительную белизну корсета, в черных взбитых волосах сверкали шарики золотых булавок, мерцали алые и белые, похожие на звездочки, цветы, которыми Аисса украсила голову, чтобы глазам любимого было приятно на нее смотреть. Теперь перед ним всегда будет стоять ее блестящий образ. Аисса шла медленно, наклонив лицо над прижатым к груди огромным букетом магнолий и жасмина, опьяненная сладким ароматом и не менее сладкими надеждами.

Она как будто ничего не замечала вокруг, на секунду задержалась у подножия сходен и, сняв деревянные сандалии на высоких каблуках, легко взбежала по доскам наверх, прямая, грациозная, гибкая и бесшумная, взлетела к порогу дома словно на невидимых крыльях. Виллемс грубо оттолкнул жену за дерево и решил быстренько сбегать в дом за револьвером, а уж потом… В голове бурлили догадки, сомнения, хитрости. Мелькнул образ: в темноте дома он одним ударом оглушает и связывает разукрашенную цветами женщину. Это происходит быстро, в бешеной спешке – ради спасения престижа, превосходства, чего-то безмерно важного. Не успел он сделать и двух шагов, как сзади подскочила Джоанна, дернула его за потрепанную куртку, оторвав большой лоскут, повисла на шее, чуть не повалив на спину. Застигнутый врасплох Виллемс все же удержался на ногах. Джоанна, тяжело дыша, прошептала ему прямо в ухо:

– Кто эта женщина? А-а… это о ней судачили гребцы. Я слышала их разговоры… слышала… ночью. Они говорили о какой-то женщине. Я боялась понять. Не хотела спрашивать… слушать… верить! Разве я могла! Значит, все это правда. Нет. Скажи «нет». Кто эта женщина?

Виллемс покачнулся, пытаясь вырваться. Джоанна тянула его на себя, пока не оторвалась пуговица и Виллемс наполовину не высвободился из куртки. Обернувшись, он почему-то замер на месте. Сердце грозило выскочить из горла. «Я их обеих убью», – в бешенстве подумал он.

На миг большой двор замер под живым, ярким светом дня. И только у места высадки фикус, сплошь усыпанный гроздьями красных ягод, шевелился как живой из-за сонма маленьких птичек, наполнявших его крону с переплетенными ветвями лихорадочным трепетом своих перышек. Стая вдруг с тихим стрекотом взлетела и рассеялась, кромсая солнечный свет силуэтами острых крыльев. На берегу появились Махмат и один из его братьев с копьями в руках: шли искать своих пассажиров.

Аисса вышла из дома уже без букета и заметила двух вооруженных мужчин. Тихо ойкнув от неожиданности, она исчезла в доме и тут же вернулась с револьвером Виллемса. Появление любого мужчины не предвещало ничего хорошего. Из внешнего мира могли пожаловать только враги. Аисса и ее любимый остались одни в окружении множества опасностей. Она не боялась. Если уж умирать – неважно, от чьей руки, – то вместе.

Женщина обвела двор решительным взглядом. Два незнакомца, остановившись на полпути к дому, ждали, опираясь на отполированные древки копий. Следующим она увидела Виллемса, который, спиной к ней, с кем-то боролся под деревом. С кем именно, она не смогла рассмотреть и недолго думая сбежала с криком по сходням.

Виллемс услышал его и в спешке попытался усадить жену на скамью силой. Джоанна упала на нее, окончательно стащила с мужа разорванную грязную куртку и закрыла ею лицо. Он прошипел ей на ухо:

– В последний раз прошу – возьми ребенка и уходи!

Джоанна что-то простонала под грязными лохмотьями, в которые превратилась куртка мужа. Виллемс наклонился ниже, чтобы разобрать ее слова.

– Не пойду. Лучше этой женщине прикажи уйти. Я видеть ее не могу!

– Дура!

Он хотел выплюнуть еще какие-то слова, но передумал и повернулся к Аиссе. Та приближалась медленно, с выражением безмерного удивления на лице, потом остановилась и вперила взгляд в обнаженную до пояса фигуру с непокрытой головой.

Махмат с братом спокойно обменялись парой коротких реплик: это дочь недавно умершего святого человека; белый мужчина очень высок; везти придется трех женщин и ребенка да еще этого белого; деньги, должно быть, у него. Махмат остался на месте, отправив брата к лодке. Он стоял как часовой на посту, над его головой сверкал на солнце овальный наконечник копья.

– Дай сюда, – попросил Виллемс, протягивая руку за револьвером.

Аисса отступила на шаг. У нее дрожали губы, когда она тихо спросила:

– Это твои люди?

Виллемс едва заметно кивнул. Аисса задумчиво покачала головой, и несколько умирающих в ее волосах цветочных лепестков белыми и алыми каплями упали на землю.

– Ты знал? – прошептала она.

– Нет! Их прислали за мной.

– Скажи им, пусть уходят. Они прокляты. Что может связывать их и тебя, того, кто несет в своем сердце мою жизнь!

Виллемс стоял молча, потупившись и про себя повторял: «Надо отобрать у нее револьвер, немедля отобрать. С этими людьми опасно иметь дело без оружия. Я должен забрать у нее пистолет».

Аисса, молча смерив взглядом тихо всхлипывавшую Джоанну, спросила:

– Кто она?

– Моя жена, – не поднимая глаз, ответил Виллемс. – Моя жена по закону белых людей, данному Богом.

– По вашему закону! Вашим Богом! – презрительно пробормотала Аисса.

– Отдай револьвер, – потребовал Виллемс. Ему не хотелось приближаться и отбирать оружие силой.

Аисса, не обращая внимания на его слова, продолжала:

– Таков ваш закон… или твой обман? Чему я должна верить? Увидев чужих, я прибежала защитить тебя. Ты лгал мне и языком, и глазами. У тебя гнилое сердце! – воскликнула она и после невольной паузы добавила: – Она была первой! Тогда кто я? Рабыня?

– Будь, кем хочешь, – беспощадно заявил Виллемс. – А я уезжаю.

Взгляд Аиссы привлекло легкое шевеление под одеялом. Она шагнула к скамье. Виллемс полуобернулся на свинцовых ногах, ощутив такую дурноту и слабость, что на мгновение вместе с волной отчаяния в уме мелькнула мысль: а не умрет ли он прямо здесь, так и не выбравшись из грехов и невзгод?

Аисса приподняла угол одеяла и, увидев ребенка, содрогнулась всем телом, как от невыразимого ужаса, и уставилась на Луиса, не веря своим глазам. Аисса медленно разжала кулак, на лицо налетела тень, словно между ней и солнцем пробежала мрачная, роковая туча. Женщина смотрела на ребенка погруженная в горестные мысли, точно заглядывая в темную пропасть под ногами.

Виллемс не двигался. Весь его разум сосредоточился на идее освобождения. В эту минуту пришло убеждение – с такой силой, что ему показалось, будто он слышит громкий голос с небес: все кончено, через пять-десять минут для него наступит другая жизнь. Эта женщина, безумие, грехи, раскаяние – все сгинет, улетит в прошлое, исчезнет, обратится в прах, дым, летучий туман, в ничто! Да! Все проглотит безжалостное прошлое, даже память о его искушении и моральном падении. Ничто не имеет значения. Ему ни до чего нет дела. Видение светлого будущего разом заслонило для него Аиссу, жену, Лингарда, Хедига, всех людей на свете.