Виллемс смотрел, ничего не видя, его мысли были заняты собой. Из-за леса с внезапностью взрыва брызнули солнечные лучи. Он по-прежнему ничего не замечал. Потом убежденно вполголоса пробормотал шокирующий, неопровержимый вывод:

– Я погиб.

Обреченно махнув рукой, он спустился в туман, который под первым дыханием утреннего бриза светлыми волнами сомкнулся у него над головой.

Виллемс лениво направился к реке, но, передумав, вернулся и сел на скамью в тени дерева. С другой стороны могучего ствола, громко вздыхая, ходила старуха служанка. Что-то бормоча себе под нос, она ломала сухие ветки и разводила огонь. Через некоторое время с ее стороны потянуло дымом. Виллемс почувствовал голод – еще одно оскорбление в длинном списке унижений. Хоть плачь. Его одолела неимоверная слабость. Виллемс поднес к глазам руку и некоторое время смотрел на дрожащую исхудавшую кисть. Боже мой, одна кожа да кости. Как он похудел! Настрадался от лихорадки и теперь, чуть не плача, вспомнил, что Лингард хоть и присылал продукты – какие там, господи, продукты: немного риса да сушеная рыба, – разве это пища для белого человека? – не присылал лекарств. Неужели этот неотесанный чурбан принимал его за дикое животное, которое никогда не болеет? Виллемсу требовался хинин.

Изгнанник прислонился затылком к дереву и, закрыв глаза, вяло размышлял, что если бы поймал Лингарда, то живьем содрал бы с него кожу, но мысль получилась смазанной, короткой и быстро ускользнула. Измученное непрерывными виражами судьбы воображение не находило сил, чтобы зацепиться за идею мести. Возмущение и строптивость покинули его душу. Виллемс был пришиблен колоссальностью личной катастрофы. Подобно большинству людей он гордо носил в груди целую вселенную, поэтому грядущий конец мира в виде уничтожения его самости вызывал у Виллемса благоговейный, парализующий страх. Все вокруг рушилось. Он быстро заморгал, и ему показалось, что даже яркий утренний солнечный свет заключает в себе некий скрытый, зловещий намек. Виллемс попытался спрятаться от этого беспочвенного страха, погрузившись в себя. Согнул ноги в коленях, поставив ступни на скамью, втянул голову в плечи, обхватил туловище руками. Он без движения, съежившись, сидел в этой позе, напуганный и притихший, а над ним под ярким светом солнца парило в тумане высокое, огромное, статное дерево с широко раскинутыми ветвями и говорливой пышной листвой.

Взгляд Виллемса, блуждая по двору, тупо остановился на дюжине черных муравьев, отважно преодолевавших кочку с высокой травой, которая, должно быть, казалась им темными опасными джунглями. Он вдруг подумал, что в траве, наверно, лежит какая-нибудь мертвечина, дохлое насекомое. Смерть повсюду! Он снова прикрыл глаза, не зная, куда деваться от подступающей боли. Смерть везде, куда ни глянь. Ему не хотелось смотреть на муравьев. Ни на что и ни на кого не хотелось смотреть. Виллемс пребывал в темноте, которую сам и создал, закрыв глаза, и с горечью размышлял о том, что нигде не найдет покоя. А вот и голоса уже слышатся… Обман! Мучение! Издевательство! Кто мог сюда приехать? Кому пристало с ним говорить? Зачем ему слышать чьи-то голоса? Однако голоса были отчетливы и доносились со стороны реки. Слабо, как далекий крик, принесенный ветром, послышалось: «Мы скоро вернемся». Бред и насмешка! Кто сюда вернется? Сюда не возвращаются! Лихорадка – вот что к нему вернется. Видимо, именно лихорадка скрутила его сегодня утром. Не иначе. Неожиданно старуха что-то пробормотала прямо у него под ухом: обошла вокруг дерева и оказалась совсем рядом. Виллемс, открыв глаза, увидел перед собой ее горбатую спину. Женщина, прикрывая рукой глаза от солнца, посмотрела в сторону места высадки на берегу и через минуту ушла так же тихо, как появилась, и опять занялась хозяйством. Значит, там не было ничего такого, что могло бы вызвать у нее страх или надежду.

Старуха скрылась за деревом, зато Виллемс увидел на тропинке, что вела к берегу, человеческую фигуру. Судя по виду, это женщина в красном платье, и в руках у нее какой-то явно тяжелый сверток – неожиданное, знакомое и странное явление. Виллемс выругался сквозь зубы. Этого только не хватало! Галлюцинации посреди бела дня! Совсем стал плох. Новый жуткий симптом ухудшающегося здоровья не на шутку его напугал.

Испуг не продлился дольше вспышки молнии. В следующее мгновение стало ясно, что женщина ему не почудилась: к нему навстречу шла его жена! Он быстро спустил ноги на землю, но остался сидеть, глядя на нее во все глаза. Он был настолько ошарашен, что совершенно забыл о своих переживаниях. В уме крутилась единственная мысль: что она здесь забыла?

Джоанна шла по двору быстрым, целеустремленным шагом и несла на руках ребенка, завернутого в чужую белую простыню, которую сдернула с кровати в последнюю минуту перед тем, как выйти из дома. Солнце, похоже, слепило ее, а странное окружение вызывало оторопь. Джоанна поглядывала то направо, то налево, ожидая в любой момент увидеть мужа. Подойдя к дереву, она вдруг заметила высохший пожелтевший труп, застывший на скамье в тени дерева и вытаращивший на нее глаза. Живые глаза. Это был ее муж.

Джоанна остановилась как вкопанная. Они долго в полной тишине не сводили друг с друга ошарашенных взглядов, в которых бурлила беспокойная память о былом, унесенном потоком времени. Казалось, что их взгляды пересеклись, разминулись, и теперь каждый смотрел на другого с фантастически далекого расстояния, силясь перескочить через невообразимую пропасть.

Не отрывая глаз от мужа, Джоанна подошла ближе и опустила завернутого в одеяло ребенка на скамью. Маленький Луис, почти всю ночь проплакавший в лодке от ужаса, теперь крепко спал. Виллемс медленно повернул голову, проследив взглядом за женой. Он с усталым непротивлением воспринял ее появление как непостижимый фокус. В жизни всякое бывает. Зачем она сюда приехала? Жена была частью постигшей его беды. Он не удивился бы, если бы она набросилась на него, вцепилась в волосы, расцарапала лицо. А что? В жизни всякое бывает. Мысленно преувеличивая свою физическую немощь, он даже немного страшился вероятного нападения. Ну или по меньшей мере истерики. Он помнил Джоанну прежней и надеялся, что навсегда отделался от нее. Видно, приехала, чтобы лично посмотреть, как он погибает.

Джоанна вдруг подошла к нему, обняла и опустилась к его ногам.

Это огорошило Виллемса. Жена беззвучно рыдала, уткнувшись лбом в его колени. Он понуро смотрел на ее макушку. Что она задумала? У него не оставалось сил пошевелиться и уйти. Джоанна что-то шептала, Виллемс наклонился ближе и перехватил всего одно слово – «прости».

Вот ради чего она ехала в такую даль! Женщины – странные существа. Простить? Ишь чего! В голове пробежала мысль: как она сюда добралась? На лодке. Лодка! Лодка!

Виллемс с криком «лодка!» вскочил, опрокинув Джоанну на землю. Прежде чем жена успела подняться, он подскочил к ней, потянул вверх за плечи. Поднявшись, Джоанна обняла его за шею и принялась покрывать лицо, глаза, рот и нос отчаянными поцелуями. Виллемс пытался увернуться, стряхнуть с себя ее руки, оттолкнуть ее, разговорить, расспросить. Она приплыла на лодке! На лодке! Они, словно в танце, кружились на одном месте.

– Прекрати… Послушай меня! – рычал он, отдирая от себя ее руки.

Столкновение законной любви с искренней радостью скорее напоминало драку. Завернутый в одеяло Луис тем временем мирно спал.

Наконец Виллемс сумел высвободиться, прижал руки Джоанны к бокам и посмотрел ей в лицо. Ему наполовину казалось, что жена ему приснилась. Ее губы дрожали, глаза беспокойно бегали, но всякий раз возвращались к нему. Джоанна вела себя в его присутствии как прежде, выглядела испуганной, дрожащей, готовой пустить слезу. На нее нельзя было положиться.

– Как ты сюда попала? – воскликнул он.

Не отрывая от него глаз, Джоанна торопливо ответила:

– На большом каноэ с тремя гребцами. Я все знаю. Лингард уехал. Я здесь, чтобы спасти тебя. Я знаю… Мне Олмейер рассказал.