– Успокойтесь, миссис Виллемс, – попросил Олмейер.

Джоанна издала неотчетливый звук, напоминающий далекий, слабый, едва слышный крик человека перед лицом смертельной угрозы, после чего слезы продолжали бежать ручьем, но уже в полной тишине.

– Вы должны понять: я все это рассказал вам лишь потому, что я ваш друг, настоящий друг, – произнес Олмейер, осмотрев ее с видимым неодобрением. – Вы как жена Виллемса имеете право знать о грозящей ему опасности. Капитан Лингард – жуткий человек.

– Вы… сейчас… правду говорите? – сквозь слезы и всхлипы спросила Джоанна.

– Даю честное слово. Клянусь головой моего ребенка. Я был вынужден обманывать вас по желанию капитана Лингарда. Но теперь с меня хватит. Только представьте себе, чем я рискую, если он об этом узнает. Зачем бы я стал вам рассказывать? Только по дружбе. Я несколько лет проработал с вашим Питером в Макасаре, если вы не знали.

– Что мне делать? Что мне делать? – тихо причитала Джоанна, озираясь по сторонам, словно не могла решить, в какую сторону бежать.

– Вы должны помочь ему скрыться, пока Лингарда нет на месте. Ваш муж сильно обидел капитана. Дело не шуточное. Лингард пообещал его убить, и у него рука не дрогнет.

– О-о, какой злодей! Какой злодей! – стонала Джоанна, заламывая руки, раскачиваясь всем телом.

– Да-да, злодей, – поддакнул Олмейер. – Нельзя терять ни минуты. Вы меня понимаете, миссис Виллемс? Подумайте о муже, о вашем бедном муже. Представьте себе, как он будет счастлив. Вы в прямом смысле спасете ему жизнь. Подумайте о нем.

Джоанна перестала раскачиваться, втянула голову в плечи и обхватила себя руками. Она в диком отчаянии смотрела на Олмейера, неудержимо стуча зубами, и этот лихорадочный стук был отчетливо слышен в полной тишине.

– О матерь божья! – взвыла Джоанна. – Горе мне! Простит ли он меня когда-нибудь? Бедный мой, он ни в чем не повинен. Простит ли? Ох, мистер Олмейер, он так строг. Ох, помогите мне. Я боюсь. Вы не знаете, как я перед ним виновата. Я боюсь! Я не смогу! Боже, помоги мне!

Последние слова выплеснулись наружу отчаянным криком. Призыв к небесам вряд ли мог прозвучать с бо`льшим надрывом, болью и ужасом, даже если бы с нее живьем сдирали кожу.

– Тсс! – прошипел Олмейер, вскочив с места. – Вы всех разбудите своими воплями.

Джоанна продолжала всхлипывать – теперь беззвучно. Олмейер уставился на нее с бескрайним изумлением. Мысль, что он, возможно, сильно ошибся, доверившись глупой женщине, взбудоражила его настолько, что он долго не мог связно думать, наконец произнес:

– Клянусь вам, положение вашего мужа сейчас таково, что он согласился бы принять помощь даже от черта. Слышите? Даже от черта, если бы тот приплыл к нему на лодке. Если я, конечно, не ошибаюсь, – добавил он, понизив голос, и громко добавил: – Если у вас с ним случилась мелкая ссора, то, уверяю вас, лучшего шанса для примирения не представится!

Пылкий, увещевающий тон, каким были сказаны эти слова, на взгляд Олмейера, мог бы убедить даже каменное изваяние. Он с удовлетворением заметил, что Джоанна, похоже, начала вникать в смысл сказанного. Стараясь не торопиться, Олмейер продолжал:

– Видите ли, миссис Виллемс, сам я ничего не могу сделать: мне не позволено, но скажу, чем могу помочь. Сюда через десять минут явится один бугис. Вы говорите на их языке, ведь вы из Макасара. У него есть большое каноэ, он может переправить вас через реку. Скажите, что вам нужно попасть на новую вырубку раджи. Их трое братьев, за деньги они на все готовы. Ведь у вас есть деньги?

Джоанна вроде бы слышала, однако ничем не показала, что сказанное дошло до ее сознания. Она стояла, уставившись в пол во внезапном оцепенении, как если бы кошмар ситуации, ошеломляющее чувство собственной порочности и великой опасности, в которой находился ее муж, придавили ее мозг, сердце и волю, оставив способность лишь дышать и держаться на ногах. Олмейер крепко выругался про себя, поскольку никогда прежде не видел более глупого и никчемного существа.

– Вы меня слышите? – повысил он голос. – Попытайтесь понять. Деньги у вас есть? Деньги. Доллары. Гульдены. Деньги! Да что с вами, в самом деле?

Не поднимая глаз, Джоанна ответила тихо и нерешительно, будто отчаянно старалась что-то припомнить:

– Дом продали. Мистер Хедиг был очень недоволен.

Олмейер изо всех сил вцепился в край стола. Он мужественно сдержал почти неудержимый порыв подскочить к ней и надавать пощечин.

– Полагаю, вы получили деньги от продажи дома? – сказал он с деланым колким спокойствием. – Они у вас с собой? Или у кого-то еще?

Джоанна с трудом подняла опухшие веки, скривила рот с грустным выражением на испачканном заплаканном лице и обреченно пробормотала:

– Часть денег взял Леонард: он собирался жениться. И дядя Антонио: сел на пороге и ни за что не хотел уходить. И Агостина, такая бедная… и детей у нее очень много, все маленькие. И Луис, механик: он ни разу не сказал плохого слова о моем муже. А еще наша кузина Мария: пришла, начала кричать, у меня голова разболелась, а о сердце и вовсе нечего говорить. Потом пришли кузен Сальватор и старый Дэниел Да Соуза, который…

Олмейер слушал ее рассказ с нарастающим бешенством и думал: «Теперь этой дуре еще и денег придется давать! И ведь ничего не поделаешь! Ее надо спровадить, пока не вернулся Лингард». Он дважды пытался заговорить, прежде чем взорвался:

– Мне не обязательно знать их окаянные имена! Просто скажите: это адское отродье вообще вам что-то оставило? Вам! Вот, что я хочу знать!

– У меня есть двести пятнадцать долларов, – испуганно пролепетала Джоанна.

У Олмейера отлегло от сердца, и он перешел на приветливый тон:

– Этого хватит. Маловато, конечно, но должно хватить. Когда явится этот человек, я выйду. Вы будете сами с ним говорить. Дайте ему денег. Но только немного! Пообещайте, что потом дадите больше. Когда прибудете на место, ваш муж сам скажет, что делать дальше. Не забудьте передать ему, что капитан Лингард сейчас в устье реки, в северном рукаве. Запомните? В северном рукаве. Лингард – это смерть.

Джоанна вздрогнула, а Олмейер быстро продолжал:

– Я бы и сам дал вам денег, если бы понадобилось. Честное слово! Скажите мужу, что это я вас прислал. Пусть он не теряет время. А еще передайте от меня, что мы еще однажды встретимся. Что я не смогу спокойно умереть, не повидавшись с ним еще раз. Всего один раз. Я ведь его люблю, вы же знаете. Я это доказал. Все это дело подвергает меня страшному риску!

Джоанна схватила ладонь мнимого благодетеля и, прежде чем он успел опомниться, прижала ее к губам.

– Миссис Виллемс! Не надо. Что вы… – смущенно пробормотал Олмейер, отнимая руку.

– О-о, как вы добры! – в радостном порыве воскликнула Джоанна. – Вы благородный человек. Я буду молиться каждый день… всем святым… я буду…

– Что вы… что вы… – обескураженно мямлил Олмейер, не зная, что ответить. – Главное, не попадайтесь Лингарду. Я был только рад… в вашем-то печальном положении… поверьте…

Они стояли по разные стороны стола. Джоанна опустила голову, ее лицо в свете лампы было похоже на очень старую, пожелтевшую слоновую кость, на которой вырезали глубокие неровные борозды. Олмейер смотрел на женщину с недоверием и надеждой, убеждая себя: «Какая она слабая! Дунешь – и опрокинется. Похоже, поняла, что нужно делать, но хватит ли ей сил, чтобы довести начатое до конца? Придется полагаться на удачу!»

Где-то во дворе раздался недовольный голос Али:

– Ты почему закрыл ворота, отец всех бездельников? Ты дикарь, а не сторож! Разве я не говорил тебе, что скоро вернусь?

– Я ухожу, миссис Виллемс, – прошептал Олмейер. – Человек, о котором я говорил, здесь – его привел мой слуга. Возьмите себя в руки. Соберитесь…

Он услышал шаги и, не докончив фразы, быстро сбежал по ступеням к реке.

Желая дать Джоанне побольше времени, Олмейер следующие полчаса, спотыкаясь, бродил по дальним закоулкам подворья, держась поближе к изгороди, или стоял, затаив дыхание, прижавшись спиной к сотканным из травы стенам служебных построек – лишь бы не попадаться на глаза старательно искавшему хозяина Али. Он слышал разговор слуги с главным сторожем в темноте, они то приближались, то снова удалялись, дивясь пропаже хозяина и волнуясь о нем.