Расхаживая по топкому берегу между своими домами, Олмейер тревожно разглядывал реку. Вода поднималась дюйм за дюймом, медленно подбираясь к лодкам, которые были уже готовы и стояли рядами на берегу под мокрыми каджангами. Удача, казалось, снова ускользала от него и, снуя взад-вперед под льющим с низкого неба непрерывным дождем, он впал в унылое равнодушие. Да какая разница, что будет! Это все его невезение! Чертовы дикари, Дэйн и Лакамба, пообещав помощь, соблазнили его потратить последние деньги на снаряжение лодок, а теперь один исчез неизвестно куда, а второй сидит взаперти за своим забором и не подает признаков жизни. Даже подлец Бабалачи не попадается на глаза с тех пор, как ему, Олмейеру, сплавили весь рис, медные гонги и ткани для экспедиции. Выманили все, до последней монеты, а теперь им наплевать, уедет он или нет. И, в отчаянии махнув рукой, Олмейер медленно стал карабкаться на веранду нового дома, чтобы спрятаться от дождя, и застрял там, повиснув на перилах, втянув голову в плечи и погрузившись в мрачные мысли. Он не замечал ни хода времени, ни приступов голода, ни визгливых криков жены, зовущей ужинать. Когда первые раскаты вечерней грозы пробудили его от горестных раздумий, он медленно брел на свет старого дома, а так и не угасшая до конца надежда заставляла его ухо чутко реагировать на каждый звук с реки. Несколько раз Олмейер, встрепенувшись, улавливал плеск весел и замечал неясные очертания лодки. С сильно бьющимся сердцем он окликал почти невидимого гребца в надежде, что ему отзовется Дэйн, но в ответ, к его разочарованию, раздавались лишь резкие возгласы арабов, плывущих в гости к затворнику Лакамбе. Долго потом Олмейер ворочался бессонными ночами, размышляя, какие злодейства замышляют сейчас его достойные соседи. И вот когда, казалось, умерла последняя надежда, Олмейер с восторгом услышал голос Дэйна. Однако партнер поспешил к Лакамбе, и Олмейер забеспокоился, зная, как к нему относится здешний царек. И все же Дэйн наконец вернулся. Значит, их договор в силе. Надежда возродилась, и в ту ночь Олмейер спал спокойно, пока Нина вглядывалась в бурную реку, несущуюся к морю под раскаты грозы.

Расставшись с Олмейером, Дэйн быстро пересек реку и высадился около затвора изгороди, окружавшей дома, которые и составляли резиденцию раджи Самбира. Дэйна явно ждали – ворота были открыты, и люди с факелами встречали гостя, чтобы сопроводить по наклонному дощатому тротуару к большому строению, где Лакамба и жил, и занимался делами. В остальных обитали жены и домочадцы правителя.

Сколоченный из крепких досок дом Лакамбы стоял на высоких сваях, бамбуковая веранда окружала его со всех сторон, а покрытая пальмовыми листьями крыша держалась на балках, почерневших от факельного дыма.

Дом стоял параллельно реке, одна из его длинных стен смотрела на затвор в изгороди. В короткой стене была дверь, выходящая на берег, и именно к ней вела деревянная дорожка. В неровном свете факелов Дэйн заметил справа от себя группу людей с оружием. От нее отделился Бабалачи и открыл дверь в переговорный зал, который представлял собой примерно треть дома, отделенную от остальных комнат плотной занавесью из европейской ткани. Возле занавеси стояло резное кресло черного дерева и грубый стол для переговоров. Другой мебели, кроме разбросанных там и сям циновок, не наблюдалось. Слева от входа на оружейной стойке торчали три винтовки с пристегнутыми штыками. Вдоль стены, в полутьме, охранники Лакамбы – сплошь друзья или родственники – спали кучей коричневых рук, ног и разноцветных одежд, из которой время от времени слышался чей-то храп или сдавленное мычание. Вот и все, что разглядел Дэйн в неярком свете европейской лампы с зеленым абажуром.

– Не желаете ли отдохнуть? – испытующе глядя на Дэйна, предложил Бабалачи.

– Мне нужно срочно переговорить с раджой, – отказался Дэйн.

Бабалачи выразил согласие жестом и дважды коротко ударил по медному гонгу, подвешенному под стойкой с оружием.

Оглушающий звон пробудил охрану. Храп прекратился, ноги втянулись на место, вся куча-мала зашевелилась и нехотя распалась на отдельные фигуры. Охранники зевали и протирали глаза, за занавесками загомонили женщины, послышался бас Лакамбы:

– Кто там? Арабский торговец?

– Нет, туан, – ответил Бабалачи. – Это Дэйн вернулся. У него к вам важный разговор – бичарра, – если вы милостиво согласитесь.

Милость Лакамбы не заставила себя ждать: очень скоро он выполз из-за занавески, правда, приличной одеждой не озаботился – на нем красовался лишь наспех нацепленный на бедра короткий красный саронг. Милостивый правитель Самбира выглядел сонным и хмурым. Он рухнул в кресло, расставил ноги, положил руки на подлокотники и, уткнувшись подбородком в грудь, стал угрюмо ждать, когда же Дэйн заговорит.

Но тот не спешил начинать. Он смотрел на Бабалачи, удобно устроившегося у ног хозяина, и молчал, чуть склонив голову, словно в ожидании мудрых слов советника.

Бабалачи неуверенно кашлянул и подтащил поближе несколько циновок, чтобы Дэйн мог сесть, а затем скрипуче уверил его во всеобщей радости от столь долгожданного приезда. Лично его, Бабалачи, сердце разрывалось от желания снова увидеть Дэйна, а уши жаждали вновь услышать его чарующий голос. Сердца и уши всех здешних жителей, по словам советника, страдали не меньше – это заявление он сопроводил широким жестом руки, охватывающим противоположный берег, где никто в мирно спящем поселке пока не подозревал, какое неземное счастье ждет их завтра, когда они узрят вернувшегося Дэйна.

– Ибо, – вещал Бабалачи, – что и порадует бедняков, как не щедрая рука удачливого торговца или высокородного…

Тут он, с тщательно разыгранным замешательством, запнулся, и его единственный глаз зашарил по полу, а на изуродованных губах заиграла извиняющаяся усмешка. Дэйна же происходящее явно забавляло, хоть он старательно скрывал свое веселье под маской официальной учтивости. Брови Лакамбы нависли угрюмой складкой, губы во время речи верного премьер-министра недовольно шевелились. Воцарившуюся в зале тишину нарушало лишь дружное похрапывание вновь заснувших охранников, а вот дальний раскат грома, заставивший сердце Нины екнуть в страхе за любимого, остался незамеченным – каждый из трех собравшихся был слишком озабочен собственными мыслями, ибо речь шла о жизни и смерти.

После паузы Бабалачи заговорил снова, тихо и отрывисто, презрев цветастые учтивости. Почему Дэйна не было так долго? Они с Лакамбой извелись в ожидании. Ниже по реке слышали выстрелы и видели в устье среди островов голландский брандер. Разумеется, все встревожены. Слухи о катастрофе несколько дней назад достигли ушей Абдуллы, и с тех пор в усадьбе раджи все с дурными предчувствиями ждут появления Дэйна. День за днем закрывают глаза в страхе, открывают в тревоге и с утра до ночи ходят дрожа, как будто рядом враги. И все из-за Дэйна! Пожалел бы хоть себя, если других не жалеет. Особенно верных и преданных слуг раджи Батавии – да ведет его звезда к победам ради счастья и процветания его подданных!

– Мой хозяин, – продолжал Бабалачи, – истаял от тревог за торговца, которого он взял под свое покровительство, так же как и Абдулла, ибо что только злые языки не наговорят, если случайно…

– Заткнись, дурак! – зло рявкнул Лакамба.

Бабалачи замолк с довольной улыбкой, а Дэйн, который слушал его почти что завороженно, со вздохом облегчения повернулся к правителю Самбира. Тот не пошевельнулся, не поднял головы и, громко сопя, глядел на Дэйна из-под бровей, с поджатыми губами и выражением крайнего недоверия.

– Говори, о Дэйн! – произнес он наконец. – Вокруг бродит немало слухов. Много раз по ночам приходил ко мне мой друг Решид с дурными вестями. Они быстро разлетаются по побережью. Но не всем можно верить: люди чаще лгут друг другу, чем в дни моей молодости, только вот меня по-прежнему трудно обмануть.

– Я всегда говорю правду, – безмятежно заявил Дэйн. – Если вы о том, куда делся мой бриг, то он в руках голландцев. Поверь мне, раджа, – с неожиданной горячностью добавил он, – у оранг-бланда есть хорошие приятели в Самбире, иначе как бы они узнали, где я?