– Не так сильно, малышка, не так сильно, – бормотал он, прижимая ребенка к своему лицу огромной лапищей, закрывавшей всю ее голову.

– Подними мой фрукт, о раджа морей, – с необычайной легкостью произнесла она высоким чистым голосом. – Вон там, под столом. Дай мне его поскорее! Дай! Тебя долго не было, ты много воевал. Так Али говорит. Ты могучий воин. Так Али говорит. В далеком-предалеком море.

Девочка взмахнула рукой, глядя на мужчин с мечтательной рассеянностью. Лингард присел на корточки и сунул руку под стол.

– Откуда она все это знает? – спросил Лингард, осторожно выпрямляясь.

Олмейер тем временем отдавал распоряжения Али.

– Нина любит быть с мужчинами: сколько раз я замечал, как за ужином она сует пальцы в их миски с рисом, – а вот к матери равнодушна, чему я даже рад. Посмотрите, какая красавица. И умненькая. Вся в меня!

Лингард опустил ребенка на стол, оба сели, не спуская с девочки сияющих глаз.

– Настоящая маленькая женщина, – прошептал Лингард. – Да, мой мальчик, мы ее выведем в люди. Вот увидишь!

– Сейчас на это не приходится рассчитывать, – печально заметил Олмейер.

– Много ты знаешь! – воскликнул Лингард, снова взяв ребенка на руки и начав ходить с ней по веранде. – У меня есть план. Слушай.

Лингард начал объяснять заинтригованному Олмейеру свой план действий. Он встретится с Абдуллой и Лакамбой. Теперь, когда те взяли верх, с ними придется как-то договариваться. Лингард прервал свою речь, чтобы вволю выругаться, потому что Нина обнаружила его свисток и громко свистнула ему прямо в ухо. Лингард сморщился, засмеялся и с нежным упреком отвел руку девочки. Да, это будет нетрудно устроить. С ним пока еще считаются. Кому как не Олмейеру это знать. Ладно. После этого придется потерпеть, организовать какую-нибудь торговлю. Только для вида. Но главное – Лингард понизил голос, вдруг остановившись перед зачарованным Олмейером, – главная штука – это золото в верховьях реки. Он, Лингард, полностью посвятит себя его поискам. Он уже бывал в глубинных районах. Там есть огромные россыпи наносного золота. Сказка! Он абсолютно уверен, видел эти места своими глазами. Опасно? А как же! Но зато какая награда! Он обязательно найдет это золото. Можешь не сомневаться. К черту риск! Сначала они наберут побольше для себя. Главное – держать язык за зубами. Через некоторое время учредят компанию – в Батавии или Англии. Лучше, конечно, в Англии. Блеск! Почему бы и нет. Твоя крошка станет самой богатой женщиной мира. Он, Лингард, возможно, не дотянет до этого дня, хотя намерен покоптить небо еще не один год, но Олмейер точно дотянет. Ради этого стоит жить, а?

Самая богатая женщина мира последние пять минут пронзительно кричала:

– Раджа Лаут! Раджа Лаут! Хай! Слушай сюда!

Старый моряк машинально говорил все громче, перекрывая низким басом нетерпеливый детский писк, наконец остановился и ласково спросил:

– В чем дело, маленькая женщина?

– Я не маленькая женщина. Я белый ребенок. Анак путих – белый ребенок. Белые мужчины – мои братья. Так папа говорит. Али тоже так говорит. Али знает не меньше папы. Он все знает.

Олмейер чуть не пританцовывал от удовольствия.

– Это я ее научил. Я, – повторял он смеясь, со слезами на глазах. – Правда, умница?

– А я раб белого ребенка, – заявил Лингард с наигранной серьезностью. – Какие будут приказания?

– Я хочу домик, – пылко прощебетала малышка. – Домик, на его крыше – еще один домик, и еще один на крыше второго. Высокий! Как в том месте, где живут мои братья, в краю, куда уходит ночевать солнце.

– На западе, – вполголоса объяснил Олмейер. – Надо же! Ничего не забывает. Нина просит тебя построить карточный домик. Как в прошлый раз, когда ты был здесь.

Лингард уселся с ребенком на коленях, Олмейер в поисках карт стал энергично выдвигать ящики стола – с такой спешкой, будто от этого зависела судьба всего мира. Он извлек замусоленную двойную колоду карт, которыми играли только во время пребывания Лингарда в Самбире. Капитан иногда играл по вечерам с Олмейером в китайский безиг. Олмейеру эта игра казалась скучной, но старый моряк любил ее, считая удивительным порождением китайского ума. Почему он питал к китайцам такую большую симпатию и восхищение, понять было трудно.

– Приступим, сокровище мое, – объявил Лингард, с величайшей осторожностью складывая две карты, казавшиеся до нелепости хлипкими в его больших пальцах. Маленькая Нина с напряженным вниманием следила, как он возводит первый этаж, в то же время продолжая разговор с Олмейером, отвернув лицо в сторону, чтобы не опрокинуть сооружение неловким выдохом.

– Я знаю, о чем говорю. Бывал в Калифорнии в сорок девятом. Правда, заработал одни крохи. Потом в Виктории, в самом начале. Я все об этом знаю. Можешь мне поверить. Даже слепой мог бы… Не егози, сестренка, а то все развалится. У меня пока что еще твердая рука! Верно, Каспар? А теперь, радость моя, поверх двух домиков мы построим третий. Не шуми.! Как я сказал, достаточно просто нагибаться и собирать золото горстями… песок… вот. Готово! Три домика, один на другом. Дворец!

Лингард отклонился в кресле, машинально поглаживая детскую головку одной рукой и отчаянно жестикулируя другой.

– На месте главной заботой будет, как все это золото собрать. После этого мы все вместе отправимся в Европу. Ребенка надо учить. Мы будем богаты. «Богаты» не то слово. В Девоншире, где я вырос, был один малый… так вот он построил дом в Тинмуте, и окон в нем было как иллюминаторов на трехпалубном судне. Все деньги заработал где-то в этих местах в старые добрые времена. Местные говорили, что он пиратствовал. Мы, салаги (я тогда был юнгой на траулере в Бриксеме), конечно, верили. Разъезжал по своим владениям в инвалидной коляске. Один глаз у него был стеклянный.

– Выше! Выше! – крикнула Нина, дергая старого моряка за бороду.

– Никакой пощады, а? – ласково упрекнул ее Лингард, нежно поцеловав. – Как? Четвертый домик подавай? Ну хорошо, я попробую.

Нина наблюдала за его руками, затаив дыхание. Когда сложный фокус удался, она захлопала в ладоши и удовлетворенно вздохнула.

– Ой! Смотри! – воскликнул Олмейер.

Под легким дыханием ребенка сооружение рухнуло. Лингард на секунду расстроился. Олмейер засмеялся. Нина заплакала.

– Возьми ее, – вдруг попросил старый моряк.

Олмейер унес плачущего ребенка, капитан остался сидеть за столом, остановив угрюмый взгляд на рассыпанных картах.

– Чертов Виллемс, – тихо пробормотал он, откинувшись на спинку кресла. – Но я все равно это сделаю!

Лингард встал, сердито смахнул карты на пол и плюхнулся обратно в кресло.

– Устал как собака, – вздохнул он и закрыл глаза.

Настоящие мужчины сознательно или подсознательно гордятся своей твердостью, постоянством намерений, конкретностью замыслов. Они устремляются к предмету своих желаний, добродетельной, а иногда преступной цели напрямик, окрыленные твердой верой в себя. Идут по дороге жизни пленниками своих вкусов, предрассудков, антипатий и предпочтений, как правило, честно, заведомо бестолково, гордясь тем, что никогда не сворачивают с пути. А если останавливаются, то только для того, чтобы бросить минутный взгляд поверх живой изгороди, охраняющей их от опасности, на туманные долины, далекие вершины, утесы и топи, темную чащу лесов и марево равнин, где, мучаясь, влачат свое существование другие люди, спотыкаются о кости мудрецов, натыкаются на незахороненные останки предков, на полпути умерших в одиночестве темной ночью или ярким днем. Мужчина, у которого есть цель, их не понимает и, исполненный презрения, продолжает свой путь. Он никогда с него не сворачивает. Он знает, чего хочет и куда идет. Путешествие никогда не прекращается, уводит далеко, но лишено размаха; оборванный, грязный, усталый путник наконец приходит к цели и получает награду за свою настойчивость, доблесть и здравый оптимизм – лживое надгробие на темной могиле, о которой все скоро забудут.