– Вы что, намерены торговаться? – прорычал офицер. – Очень зря, уверяю вас. Пока у меня нет никаких приказов на ваш счет, но мы ожидали вашего содействия в поимке малайца.

– Ах вот оно что! – перебил его Олмейер. – Без меня вам не справиться, только я хорошо знаю этого человека и могу помочь.

– Именно, – подтвердил офицер. – Вы нарушили закон, мистер Олмейер, и вам придется это как-то компенсировать.

– Чтобы спасти себя?

– Да, в какой-то мере. Разумеется, жизни вашей ничего не грозит, – коротко хохотнув, заверил лейтенант.

– Хорошо, – решился Олмейер. – Я выдам вам того, кого ищете.

Оба офицера вскочили на ноги, руки их дернулись за оружием. Олмейер невесело рассмеялся:

– Спокойно, джентльмены: в положенное время, после обеда и на моих условиях вы его получите.

– Что за чушь! – рассердился лейтенант. – Мистер Олмейер, мы тут не шутки шутим. Этот человек – преступник и заслуживает виселицы. Пока мы обедаем, он может сбежать, слухи о нашем прибытии…

Олмейер вернулся к столу.

– Даю вам слово чести, джентльмены, он не сбежит. Он у меня в руках.

– Нужно схватить его до темноты, – заметил юный помощник.

– В случае неудачи отвечать будете вы. Мы готовы действовать, но без вас бессильны, – добавил старший с видимым раздражением.

– Слово чести, – кивая, рассеянно повторил Олмейер. – А теперь давайте обедать.

Вошла Нина и придержала занавеску для Али и пожилой малайки, вносивших блюда, затем подошла к столу.

– Позвольте представить вам мою дочь, – сказал Олмейер. – Нина, эти джентльмены, флотские офицеры, оказали нам честь, приняв мое приглашение.

Нина ответила на поклоны гостей неспешным кивком и заняла свое место напротив отца. Рулевой парохода внес несколько бутылок вина.

– Вы ведь не против? – уточнил лейтенант у Олмейера.

– Нет, конечно! Вино! Вы очень любезны. У меня самого ни бутылки не осталось. Трудные времена…

Последние слова Олмейер произнес упавшим голосом. Мысль о гибели Дэйна обрушилась на него с новой силой, будто невидимая рука сдавила горло. Он потянулся к бутылке джина, пока гости откупоривали вино, и сделал большой глоток. Лейтенант, говоривший с Ниной, бросил на него быстрый взгляд. Юный помощник стряхнул оторопь, вызванную неожиданным появлением Нины и ее красотой. «Прекрасна и величественна, – подумал он, – но все-таки полукровка». Эта мысль придала ему смелости, и он даже стал краем глаза поглядывать на нее. Нина же, не теряя обычного спокойствия, негромким ровным голосом отвечала на учтивые расспросы старшего офицера о стране и укладе их жизни. Олмейер к еде не притронулся – только мрачно тянул привезенное гостями вино.

– Быть не может! Какие-то бабские выдумки! Сказки у костра перед сном!

– К чему мне обманывать вас, о раджа? – отвечал Бабалачи. – Я без вас – никто. Много лет я живу в безопасности под вашим крылом! Нет, я верю, что все так и было. Нынче не время для подозрений, опасность слишком велика. Нужно все обсудить и что-то вместе предпринять, пока не село солнце.

– Верно, верно… – задумчиво пробормотал Лакамба.

Уже около часа они сидели вдвоем в приемной дома раджи. Проследив за высадкой голландских офицеров, Бабалачи переплыл реку, чтобы доложить хозяину об утренних событиях и обсудить с ним линию поведения в изменившихся обстоятельствах. Оба были напуганы и сконфужены неожиданным поворотом событий. Раджа, скрестив ноги, сидел на стуле и тупо смотрел в пол. Бабалачи в глубоком унынии съежился рядом.

– И где, ты говоришь, он теперь прячется? – спросил Лакамба, нарушив, наконец, полную мрачных предчувствий тишину, которую оба так долго хранили.

– На одном из наделов Буланги – самом дальнем. Отправился ночью, дочка голландца отвезла. Сама мне призналась, прямо в открытую, – она же наполовину белая, никакого стыда! Дожидалась его, пока он сидел тут, у нас, а под утро он наконец добрался до нее и упал к ее ногам, как мертвый. Ей пришлось дышать ему рот в рот, чтобы привести в чувство. Рассказывала мне об этом – как я вам рассказываю, совсем бессовестная!

Он даже прервался, глубоко задетый воспоминаниями.

– И что дальше? – кивая, поторопил Лакамба.

– Они позвали старуху, – продолжал Бабалачи, – и Дэйн рассказал все – про бриг, про взрыв, которым он пытался уложить множество людей. Он знал, что оранг-бланда очень близко, хотя нам об этом не сказал, и понимал, что ему грозит опасность. Думал, что убил много народу, но на самом деле погибли только двое – я подслушал разговор моряков, приплывших на военных шлюпках.

– А кого же тогда вытащили из реки? – перебил Лакамба.

– Одного из гребцов Дэйна. Во время шторма каноэ перевернулось, все свалились в воду, и гребца сильно зашибло плывущими бревнами. Дэйн смог выплыть и вытащить раненого. Но когда он кинулся в дом Олмейера, оставив того в кустах, а потом вернулся к нему вместе с женщинами, оказалось, что сердце его уже не бьется. Старуха тут же выдумала план, который поддержал Дэйн. Он разомкнул и стащил с ноги браслет, нацепил его на умершего, а на палец ему надел свое кольцо. Снял саронг и с помощью женщин одел того, кто уже не нуждался в одежде. И все это – чтобы заморочить жителей деревни, и те подтвердили бы то, чего не было на самом деле, и у пришедших потом белых не возникло никаких сомнений. Затем Дэйн с белой девчонкой уплыли к Буланги в поисках укрытия. А старуха осталась возле тела.

– Ха! А она неглупа! – воскликнул Лакамба.

– Да ей сам дьявол в ухо шепчет! – подтвердил Бабалачи. – Она своими руками, в одиночку да еще в темноте, отволокла труп туда, где к берегу прибило много бревен. С первыми лучами солнца разбила покойнику лицо тяжелым камнем, спихнула тело в воду и осталась там поджидать. На рассвете утопленника обнаружил Махмат Банджер. И все поверили! Даже я сперва обманулся, хоть и ненадолго. Белый точно поверил – расстроился и убежал в дом. Когда все разошлись, меня одолели сомнения, я расспросил старуху, и она, убоявшись моего гнева и вашего могущества, открыла правду, попросив помощи в спасении Дэйна.

– Нельзя, чтобы он попал в руки белых, – сказал Лакамба. – Но почему бы ему не погибнуть, если мы сумеем провернуть все по-тихому?

– Ни в коем случае, туан! Здесь замешана женщина: наполовину белая, а значит, непокорная, – поднимет такой крик, что только держись! А тут еще военные. Они и так уже страшно злы. Дэйн должен сбежать, а мы должны ему помочь, ради собственной безопасности.

– А военные и впрямь так злы? – с интересом уточнил Лакамба.

– Очень. Их главный несколько раз выругался, когда говорил со мной, и это при том, что я приветствовал его от вашего имени! Не думаю, – взволнованно добавил Бабалачи после паузы, – что я раньше видел белого в таком гневе. Назвал нас бестолковыми или еще хуже. Сказал, что будет говорить только с раджой, а от меня никакого проку.

– Говорить с раджой… – задумчиво повторил Лакамба. – Слушай, Бабалачи, что-то мне не по себе, не могу я с ними встречаться. Возвращайся-ка на тот берег и доложи им об этом.

– Хорошо, уже иду. А что насчет Дэйна?

– Помоги ему скрыться, как можно скорее. А то у меня тяжко на сердце, – вздохнул Лакамба.

– В устье реки, к югу, стоит одна из наших рыбацких прау, – с жаром заговорил Бабалачи, поднимаясь на ноги. – Голландский корабль северней, стережет главный выход. Вечером я отошлю туда Дэйна в каноэ, тайными протоками, пусть прау отвезет его в Ампанам. Отец Дэйна – великий правитель, и оценит наше благородство: вы будете прославлены и вознаграждены его дружбой. Олмейер, без сомнения, выдаст тело гребца офицерам, белые дурни обрадуются и скажут: «Вот и хорошо. Так тому и быть». И тяжесть уйдет из вашего сердца, раджа.

– Твоя правда! – подтвердил Лакамба.

– И все это будет устроено мной, вашим верным рабом, которого вы наверняка щедро наградите. Я уверен, Олмейер горюет по утерянному богатству, как все белые, что жадны до денег. Как только все уладится, мы попробуем заполучить с его помощью сокровище. Дэйн убежит, но голландец останется.