– Черт подери! – воскликнул Лингард. – Но ведь Абдулла британский подданный!

– Абдуллы там вообще не было, он в тот день не спускался на берег. Однако Али хватило ума заметить, что на толпу были направлены пушки «Властелина островов». Они зацепились верпом за берег и развернули барк по течению так, чтобы можно было дать по поселку залп всем бортом. Ловко придумали, а? Да только о сопротивлении никто даже не думал. Оправившись, некоторые начали насмешливо ворчать. И только Бахасун наскакивал на Лакамбу с громкими упреками, пока один из людей Лакамбы не трахнул его по голове палкой. Смачный, говорят, получился треск. После этого насмешки прекратились. Паталоло ушел, Лакамба занял его место в кресле у флагштока, толпа волновалась, словно не могла решить, разойтись по домам или остаться. Вдруг за спиной у Лакамбы поднялся переполох. На Виллемса набросилась его спутница. Али говорил, налетела на него как дикий зверь, но Виллемс скрутил ее и повалил на землю. Никто точно не знал, из-за чего она разъярилась. Одни говорили – из-за флага. Виллемс сгреб ее в охапку, бросил в лодку и отвез на корабль Абдуллы. Первым поклониться флагу подошел Сахамин. За ним потянулись другие. К обеду в поселке все успокоилось, Али пришел и все рассказал.

Олмейер протяжно вздохнул. Лингард вытянул ноги и потребовал:

– Дальше!

Олмейер как будто боролся с самим собой, наконец выдавил:

– Худшее еще впереди. Неслыханные вещи! Позор! Немыслимый позор!

– Ну хорошо! Рассказывай уж до конца. Не могу себе представить, что… – начал Лингард и замолчал на несколько секунд, ожидая продолжения.

– Не можете себе представить? Этого следовало ожидать, – вскинулся Олмейер. – Ну тогда слушайте. После возвращения Али я немного успокоился. Все-таки в Самбире установилось некое подобие порядка. У меня британский флаг был поднят с утра, и я чувствовал себя в большей безопасности, чем раньше. Некоторые из моих людей после обеда вернулись. Вопросы я не стал задавать, отправил их работать, как будто ничего не случилось. Под вечер – было около пяти часов или полшестого – я вышел с ребенком на причал и услышал крики в дальнем конце поселка. Поначалу я не обратил на них внимания, но вскоре прибегает Али и говорит: «Хозяин, давайте я уведу ребенка, в поселке неспокойно». Я отдал ему Нину, а сам взял револьвер и через дом вышел на задний двор. Спускаясь по ступеням, я увидел, как из сарая кухонной прислуги разбегаются девчонки. На другой стороне сухой канавы, определявшей границу наших владений, улюлюкала большая толпа. Кусты, что росли вдоль канавы, не позволяли их видеть, но было слышно, что толпа разъярена и кого-то преследует. Пока я стоял и гадал, что происходит, этот Джим Энг… китаец, который поселился здесь несколько лет назад, помните его?

– Он был у меня пассажиром, это я его сюда привез, – воскликнул Лингард. – Превосходный китаец.

– Вы привезли? Я уже позабыл. Ну, этот Джим Энг продрался сквозь кусты и, буквально рухнув в мои объятия, задыхаясь, сказал, что за ним гнались, потому что он отказался снять шляпу перед голландским флагом. Джим был не столько напуган, сколько зол и возмущен. Разумеется, ему пришлось убегать, за ним гнались человек пятьдесят, дружки Лакамбы, но драки он не боялся. Говорил, что он английский подданый и не намерен снимать шляпу перед чужим флагом. Я попытался его успокоить, а толпа тем временем орала по другую сторону канавы. Я предложил ему взять одну из моих лодок и переправиться через реку, пересидеть на другом берегу пару дней. Он отказался. Это, мол, ниже его достоинства. Он англичанин и готов биться насмерть. «Там одни черные, – говорил он. – Белые люди, такие, как вы и я, любого в Самбире одолеют». Кипел от возбуждения. Толпа немного умерила пыл, я подумал, что смогу спрятать Джима без особого риска, как вдруг услышал голос Виллемса. Он крикнул мне по-английски, чтобы я впустил на свой участок четырех человек забрать китайца. Я ничего не ответил. И Джиму тоже приказал помалкивать. Через некоторое время Виллемс опять крикнул: «Не сопротивляйся, Олмейер. Не советую. Я пока что сдерживаю толпу. Не пытайся их остановить!» Звук голоса этого ничтожества привел меня в бешенство. Я не удержался и крикнул: «Ты лжешь!» Тут Джим Энг сбросил куртку, подтянул штаны, чтобы не потерять их в схватке, выхватил у меня револьвер и бросился назад через кусты. Кто-то резко вскрикнул: видимо, он в кого-то попал, поднялся страшный вой, и не успел я глазом моргнуть, как они перескочили через канаву, прорвались сквозь кусты и набросились на нас! Просто нас смяли! Сопротивляться не было никакой возможности. Меня сбили с ног, Джим Энг получил дюжину ссадин, нас мгновенно оттащили в глубь двора. В рот и глаза набилась пыль. Я лежал на спине, на мне сидели трое или четверо этих обормотов. Я слышал, как где-то рядом Джим Энг пытается что-то кричать. Ему то и дело сдавливали глотку, и он начинал хрипеть. С двумя бугаями, сидевшими у меня на груди, я и сам едва мог дышать. Прибежал Виллемс и распорядился поднять меня с земли, но не отпускать. Меня отвели на веранду. Я посмотрел по сторонам – ни Али, ни ребенка нигде не было видно. Мне немного полегчало. Я попытался вырваться… Боже!

Лицо Олмейера перекосилось от приступа гнева. Лингард пошевелился в кресле. Передохнув, Олмейер продолжил:

– Меня держали, выкрикивая в лицо угрозы. Виллемс снял мой гамак и бросил этой кодле, потом открыл ящик стола, нашел в нем наперсток, иголку и парусные нитки. Мы шили тент для вашего брига, как вы просили во время нашего последнего плавания. Виллемс, конечно, знал, где что лежит. По его приказу они положили меня на пол, завернули в гамак и начали зашивать от ног к голове, точно мертвеца. За работой он гнусно посмеивался. Я ругал его последними словами, которые только мог вспомнить. Виллемс приказал им зажать мне рот и нос, что они и сделали своими грязными лапами! Я чуть не задохнулся. Если пытался пошевелиться, получал тычок под ребра. Продев в иглу очередную нитку, он методично продолжал работу. Зашив меня по самое горло, он встал и сказал: «Сойдет. Отпустите его». Эта его женщина тоже стояла рядом, видимо, они помирились, и хлопала в ладоши. Я лежал на полу, как тюк с товаром, он смотрел на меня свысока, а женщина повизгивала от удовольствия. Как тюк с товаром! Все улыбались до ушей, на веранде их было полным-полно. Я пожалел, что не умер. Клянусь, капитан Лингард, так и было! Я и теперь хочу умереть, как только вспомню об этом!

На лице капитана проступило сочувствие с примесью негодования. Олмейер уронил голову на руки, лежащие на столе, и продолжил рассказ в этом положении сдавленным глухим голосом.

– Наконец, по указанию Виллемса, меня швырнули в большое кресло-качалку. Меня зашили так плотно, что я застыл в одном положении, как деревянная колода. Он крикливо отдавал распоряжения, а этот мерзавец Бабалачи следил за их исполнением. Все беспрекословно ему подчинялись. Тем временем я лежал в кресле бревно-бревном, а эта баба, сидя на ковре, корчила мне рожи и щелкала пальцами у меня перед носом. Женщины – это зло, не находите? Я ее прежде в глаза не видел, ничего ей не сделал. А она надо мной издевалась. За что? Время от времени она бросала меня и вешалась ему на шею, а потом возвращалась к моему креслу и снова принималась за свои выходки. Виллемс только смотрел и не мешал ей. У меня со лба лился пот, ел глаза, а руки зашиты. Временами я был как слепой, но иногда еще мог видеть. Она подтащила его за руку к моему креслу. «Я не хуже белой женщины», – говорила, тиская его за шею. Вы бы видели морды этих типов на веранде! Они были в шоке и сгорали от стыда за ее поведение. И тут она его вдруг спрашивает: «Когда ты его убьешь?» Представьте себе, что я в эту минуту пережил. Видимо, упал в обморок, потому что не помню, что он ответил. Кажется, между ними завязался спор. Виллемс рассердился. Когда я снова пришел в себя, он сидел рядом на корточках, а ее уже не было. Наверно, послал ее позвать мою жену, которая все это время сидела в доме. Виллемс сказал мне (я до сих пор слышу его хриплый глухой голос): «Тебя никто пальцем не тронет». Я промолчал. Он дальше: «Прошу обратить внимание, что флаг, который ты поднял – кстати он не твой, – никто не сорвал. Передай это капитану Лингарду, когда его увидишь. Но, – добавил он, – ты первый открыл огонь по толпе». – «Врешь, мерзавец!» – воскликнул я. Я уверен, что он поморщился. Ему не понравилось, что я не испугался. «Как бы то ни было, – сказал он, – выстрел был сделан с твоего участка, ранен человек. И все-таки твое имущество из уважения к британскому флагу не тронут. Кроме того, у меня нет ничего против капитана Лингарда, старшего совладельца этой компании. А что касается тебя, ты не забудешь этот день, даже если доживешь до ста лет, или я плохо изучил твою породу. Горький вкус унижения будет преследовать тебя до последнего дня жизни – таков мой ответ на твою доброту. Я заберу отсюда весь порох. Этот берег находится под защитой Нидерландов, и ты не имеешь права иметь запас пороха. На этот счет у совета есть указ губернатора, и ты это знаешь. Где ты держишь ключ от малого склада?» Я не проронил ни слова, он немного подождал и поднялся со словами: «Если мы что-то сломаем, ты сам виноват». Он приказал Бабалачи взломать замок конторского помещения, начал рыться в ящиках стола, но ключа не нашел. И тут эта женщина, Аисса, просит мою жену, и та отдает ключ. Они мигом выкатили все бочонки с порохом и побросали в реку. Восемьдесят три штуки! Виллемс лично проследил, чтобы не осталось ни одного бочонка. Народ недовольно ворчал. Бабалачи злился и пытался его отговорить, но Виллемс резко его осадил. Надо отдать ему должное, он совершенно не боялся эту шоблу. Потом поднялся ко мне на веранду, сел рядом и сказал: «Мы нашли твоего человека Али, он прятался с твоей дочерью в кустах у реки. Мы привели их сюда. Их, разумеется, никто не тронет. Поздравляю, Олмейер, у тебя растет смышленая дочь. Она сразу же меня узнала и крикнула «свин», как ты ее учил. Обстоятельства сильно влияют на чувства. Ты бы видел, до чего перепугался твой человек Али. Зажал ей рот ладонью. Мне кажется, ты ее излишне балуешь, Олмейер. Но я не в обиде. Ты так смешон в этом кресле, что я не могу сердиться». Я сделал отчаянную попытку вырваться из мешка, чтобы вцепиться этой сволочи в горло, но всего лишь упал на пол и опрокинул на себя кресло. Виллемс расхохотался и сказал: «Я оставил в твоем револьвере половину патронов, а половину забрал себе, они одного калибра. Мы оба белые и должны бы держаться вместе». – «Ты вор!» – крикнул я из-под кресла. Он даже не обернулся: ушел, одной рукой обнимая за талию эту женщину, а другой – Бабалачи за плечо, диктуя на ходу, что еще нужно сделать. Через пять минут все они покинули наш огороженный участок. Через некоторое время пришел Али и освободил меня, разрезав стежки. С тех пор Виллемса я больше не видел, да и всех остальных тоже. Меня оставили в покое. Я предложил раненому шестьдесят долларов, он принял деньги. Джима выпустили на следующий день, когда спустили флаг. Он отправил мне на хранение шесть ящиков опиума, но своего дома не покинул. Кажется, ему больше ничто не угрожает. Все очень спокойно.