– На каноэ! Олмейер… Вранье! Он… рассказал… тебе? – растерянно бормотал Виллемс. – Почему тебе? Что рассказал?

Дар речи изменял ему. Глядя на жену, Виллемс с ужасом думал, что глупую женщину превратили в орудие какого-то коварного плана, смертельного заговора.

Джоанна заплакала:

– Питер, не смотри на меня так. Что я такого сделала? Я приехала просить… просить прощения. Спасти тебя… от Лингарда… от опасности.

Виллемс дрожал от нетерпения, надежды и страха. Взглянув на него, она снова разрыдалась в новом приступе уныния.

– Ох, Питер! Что с тобой? Ты болен? Ох, у тебя такой больной вид.

Он резко встряхнул ее, отчего Джоанна испуганно притихла.

– Как ты смеешь! Я здоров. Совершенно здоров. Где сейчас эта лодка? Ты мне наконец скажешь, где лодка? Лодка, говорю я тебе… Ах ты!..

– Ты делаешь мне больно, – простонала она.

Виллемс отпустил ее. Джоанна, пытаясь побороть испуг, дрожала и смотрела на него со странной пристальностью. Она сделала движение ему навстречу, но Виллемс поднял палец и Джоанна смирилась, испустив протяжный вздох. Он вдруг остыл и смерил ее холодным пренебрежительным взглядом с таким же выражением, как в прежние дни, когда находил недочеты в домашних расходах. Джоанна даже обрадовалась этому внезапному возвращению прошлого, своей бывшей рабской зависимости.

Виллемс внешне успокоился и стал слушать ее сбивчивый рассказ. Ее слова стучали в пространство вокруг него словно градины, отвлекая внимание своим шумом. Виллемс ухватывал обрывки смысла и силился слепить из них подобие стройной истории событий. Есть лодка, большая лодка, которая при необходимости могла доставить его к морю. Это по крайней мере он выяснил. Лодку привела Джоанна. Почему Олмейер столько наврал ей? Решил заманить в ловушку? Уж лучше западня, чем беспросветное одиночество. У нее с собой есть деньги. Если верить ее словам, гребцы готовы плыть куда угодно.

– Где они сейчас? – перебил он.

– Они сказали, что быстро вернутся, – всхлипывая, ответила Джоанна. – Скоро. Только заколы проверят. Они скоро будут здесь.

Джоанна опять говорила сквозь слезы и просила простить ее. Простить? За что? А-а! За сцену в Макасаре. Как будто у него есть время об этом думать. Какое ему дело до того, что она делала несколько месяцев назад? Его как будто душили кольца запутанного сна, где все было нереально, но в то же время прошлое принимало вид будущего, а настоящее давило на сердце тяжким грузом, враждебной рукой хватало за горло. И пока Джоанна умоляла, уговаривала, целовала ему руки, плакала на его плече, заклинала его именем Бога простить, позабыть, произнести вслух то слово, которое она жаждала услышать, взгляд его сверкающих глаз, как под гипнозом, уходил вдаль, прочь от нее, за реку, за пределы этой земли, сквозь дни, недели и месяцы, навстречу свободе, будущему, торжеству… и сладкому негаданному шансу отмщения.

Виллемс ощутил неожиданный позыв радостно закричать и пуститься в пляс. И он действительно крикнул:

– Мы еще увидимся, капитан Лингард!

– О нет! Нет! – воскликнула Джоанна, заламывая руки.

Виллемс с удивлением уставился на жену. Он успел позабыть о ее присутствии. Восклицание Джоанны, нарушившее монотонный поток ее увещеваний, вырвало его из восхитительного водоворота фантазий и опустило на землю. Как странно видеть ее рядом. Он даже почувствовал к жене нечто похожее на нежность. В конце концов, она появилась здесь очень кстати. Тут он вспомнил: есть еще эта, другая. Надо уходить, пока она не устроила сцену. Кто знает, что ей взбредет в голову! Он вдруг почувствовал, что ненавидит Аиссу такой лютой ненавистью, что спирает дыхание.

– Подожди минуту, – сказал он жене.

Джоанна покорно проглотила слова, которые хотела было произнести.

Виллемс пробормотал:

– Посиди здесь, – и скрылся за деревом.

Над костром в чугунном котелке бурлила вода, клубы белого пара смешивались с черными нитками дыма. От старухи, на корточках сидевшей в дыму, веяло апатией и жутью.

Виллемс подошел поближе и спросил:

– Где она?

Женщина, не поднимая головы, ответила с готовностью, словно давно ждала этого вопроса:

– Когда вы спали под деревом, она вышла из дома – еще до того, как появилось каноэ. Я видела, как она подходила к вам, у нее был свет в глазах. Яркий свет. Она пошла в то место, где наш хозяин Лакамба посадил фруктовые деревья. Нас тогда было много. Много-много. Мужчины с оружием на поясе. Много мужчин… мы вели разговоры… пели…

Виллемс вернулся к жене, а старуха еще долго, словно в бреду, продолжала бормотать. Он подошел вплотную к Джоанне и вдруг понял, что ему нечего ей сказать. Все его естество сосредоточилось на том, чтобы избежать встречи с Аиссой. Хоть бы проторчала в роще все утро. Где эти мерзавцы гребцы? Сама вероятность еще одной встречи с Аиссой вызывала у него физическое отвращение, однако на самом донышке сердца шевелился страх. Чего он боялся? Что она могла сделать? Теперь ничто на всем белом свете его не остановит. Виллемс ощущал в себе силу, азарт, беспощадность и превосходство. Он не хотел уронить возвышенную чистоту своего характера в глазах жены и подумал: «Джоанна ничего не подозревает. Олмейер не стал болтать об Аиссе. Но если узнает, мне крышка. Если бы не мальчишка, я бы… сбежал от обеих». Такая мысль действительно промелькнула у него в голове. Нет, это не дело! Он женат. Приносил торжественную клятву. Нет. Узы брака святы. Взглянув на жену, Виллемс впервые в жизни почувствовал нечто похожее на угрызения совести. Их связывала великая клятва, принесенная перед алтарем. Джоанна не должна знать. Ох, да где же эта лодка! Надо сбегать за револьвером. С этими баджо лучше иметь дело вооруженным. Он должен забрать пистолет, пока ее нет. Виллемс не решился спускаться к реке и кричать гребцам и вместо этого подумал: «Она может меня услышать. Надо забрать патроны. Тогда я буду готов. Это все, что требуется».

Пока он стоял и думал, бежать ли к дому, отчаявшаяся, убитая горем Джоанна продолжала умолять, держа его за руку, теряя надежду с каждым новым взглядом на его лицо, которое казалось ей маской суровой добродетели, строгого благочестия, беспощадной справедливости. Она смиренно умоляла, теряясь под непреклонным взором того, с кем так скверно обошлась, нарушив людские и Божьи законы. До сознания Вилемса не доходило ни одного ее слова, пока она не повысила голос.

– Разве ты не видишь, что я всегда любила тебя? Мне рассказывали о тебе ужасные вещи. Моя собственная мать! Мне говорили, что ты… что ты изменял мне, и я…

– Это наглая ложь! – воскликнул Виллемс, на мгновение разбуженный праведным возмущением.

– Я знаю! Знаю. Будь великодушен. Подумай, как я страдала, когда ты уехал. Ох! Я была готова вырвать себе язык. Я больше никогда никому не поверю. Посмотри на нашего мальчика. Будь милосерден. Я бы не успокоилась, пока не нашла тебя. Скажи хоть слово… одно слово.

– Какого черта ты от меня хочешь? – воскликнул Виллемс, глядя на реку. – Где эта чертова лодка? Почему ты их отпустила? Дура!

– Ох, Питер! Я знаю, что в душе ты меня простил. Ты так добр. Я хочу, чтобы ты сказал это вслух. Скажи, ты меня простил?

– Да! Да! – нетерпеливо ответил Виллемс. – Я тебя прощаю. Только не глупи больше.

– Не уходи. Не оставляй меня здесь одну. Нам грозит какая-то опасность? Мне так страшно. Ты здесь один? Точно один? Давай уедем!

– Теперь ты дело говоришь, – сказал Виллемс, все еще тревожно поглядывая на реку.

Джоанна, тихо всхлипнув, прижалась к его плечу.

Виллемс увидел головы трех мужчин, плавно скользящие над крутым берегом. В том месте, где берег уступом опускался к месту причаливания, появилось и пристало большое каноэ.

– Вот они, – оживился Виллемс. – Я только сбегаю за револьвером.

Он сделал несколько поспешных шагов к дому, как вдруг краем глаза заметил какое-то движение и вернулся к жене. Джоанна встревожилась, заметив внезапную перемену на его лице. Виллемс был явно чем-то расстроен и, немного заикаясь, сказал: