— Гомофоб? Это как ксилофон?

— Мне не очень смешно.

— Мне, кстати говоря, тоже. Когда меня внезапно обзывают.

— Правда глаза колет?

— Я ожидал, если честно, более оригинальной фигуры речи от человека твоей эрудиции, Киркус.

Он тихо хмыкнул, покачал головой и сделал глоток из бокала.

— Ну сиди где тебе нравится, — сказал он.

— Спасибо за разрешение.

Расслабленно откинувшись на диване, он еще хлебнул коктейля. Потом принялся сверлить меня взглядом. Потом вздохнул.

— Эдуардо, Эдуардо.

— Рудольф, Рудольф.

— Что же ты, наверное, обо мне думаешь?

— Прямо сейчас, я думаю, что тебе пора уйти, чтобы я мог поспать.

— Меня и самого в сон клонит, — он демонстративно зевнул, прикрыв рот рукой. — А до дому идти так далеко… Возможно, мне стоит немного вздремнуть здесь перед уходом.

— Ага, еще чего.

— Мы оба вздремнем.

— Ну-ну.

— Нет?

— Нет.

— Господи, чего же ты боишься, мужик?

Не существовало вариантов ответа, которые не обидели бы Киркуса или не заставили бы его надо мной насмехаться, так что я просто пожал плечами.

— Боишься, что начну приставать, пока ты дрыхнешь, — сказал он.

Бинго.

— Я этого не говорил.

— Ты ведь понимаешь, что я бы никогда не сделал такого.

— Как скажешь.

Его глаза внезапно сверкнули:

— А может попробуем?

— Нет.

Он засмеялся:

— Трус.

— Да перестань уже.

— Нет, — сказал он, нахмурившись. — Это ты перестань. Перестань автоматически думать обо мне худшее. Что я вообще сделал, чтобы заслужить подозрение, будто способен тебя изнасиловать спящего?

— Ничего не могу вспомнить пока что. — признался я.

— И я бы никогда в жизни этого не сделал, — вновь расплывшись в улыбке, он сказал: — Каким бы сильным ни было искушение.

— Ну что ж, я как раз намереваюсь спасти тебя от искушения. Допивай, не тяни время, ладно?

— Ты жесткий парень, Эдуардо.

— Ага.

— Впрочем, я обожаю жестких парней… — с этими словами, он кивнул бокалом, словно поднимая тост за меня, и залпом допил остатки своего Лос Бухалос де Лос Муэртос.

Я встал, подошел к двери и открыл ее.

— Стало быть, меня выталкивают взашей?

— Я бы не стал так выражаться. Вечеринка окончена, вот и все. Пора сворачивать шатры, подобно арабским шейхам, и тихо собираться в дальний путь под покровом ночи.

— Как поэтично, — пробормотал он.

— Знал, что тебе понравится.

Он с трудом поднялся с дивана, потянулся и зевнул, затем подошел к двери и остановился передо мной. Пару раз покачнулся с пятки на носок. Потом сказал:

— Ну что ж, старина, пирушка была преизряднейшая.

— Точно.

— Пожалуйста, доведи до сведения Спящей Красавицы, что я восхищен ее угощением, и коктейли были волшебными.

— Я передам.

Он протянул руку. Я пожал. Когда я попытался разорвать рукопожатие, он удержал мою ладонь.

— До следующей встречи, уже у меня.

— Посмотрим.

Он отпустил мою руку. Попятившись в коридор, он сказал:

— Мы все еще партнеры?

— В смысле?

— Партнеры по дружбе, конечно же. Друзья, кореша, приятели.

— Полагаю, что да.

— Чудненько! — он развернулся на месте и неторопливо пошел по коридору.

Я захлопнул дверь.

— Ну наконец-то! — прошептал я.

Хоть я и был рад от него избавиться, но в то же время мне было немного стыдно. Я плохо с ним обращался. Он сам на себя навлек грубость, но мне от этого было не легче.

Забрав бокалы, я пошел на кухню. Его бокал был пуст, но мой почти доверху полон. Остатки своего коктейля я вылил в раковину. Потом убрал со стола и начал мыть посуду.

Довольно долго, я не мог перестать думать про Киркуса. В каком-то смысле, мне было его жалко. Он все-таки пережил немало жести. Не было никаких оправданий тому, как над ним пацаны издевались в школе… и эта наколка! Уж точно не стоило еще и мне добавлять ему моральных мучений.

«Надо действительно подобрее с ним общаться, — подумал я. — Быть для него другом».

А потом подумал, как же я могу быть его другом, если он в половине случаев ведет себя как абсолютно конченый мудак?

Какое-то время я пытался сообразить, зачем он ведет себя по-мудачески.

Он же не такой на самом деле. Это притворство. Причем легко различимое притворство.

И это делало ситуацию только более странной. Зачем ему, да и вообще кому-либо, создавать себе искусственный образ, специально предназначенный, чтобы раздражать людей? Он что, хотел, чтобы все его ненавидели?

Очевидно, да.

Какая-то внутренняя тяга к саморазрушению?

А может, это нужно, чтобы держать людей на расстоянии, ни к кому не привязываться. Те, к кому ты привязался, способны причинить тебе боль.

Бросить тебя.

Как моя старая-добрая подружка Холли, сделавшая мне больно.

Отдраивая сковородку, на которой Айлин жарила говядину, я подумал о том, что может делать Холли сейчас, прямо в эту минуту? Я глянул на часы. Без пятнадцати восемь. Может, направляется сейчас в кино с Джей-Джеем, Чудо-Мальчиком.

Или они сейчас в постели?

Я представил Холли, лежащую на спине, и как некий смазливый красавчик лежит на ней, входит в нее… и не ощутил никакой ревности. Ни ревности, ни сладкой горечи тоски по Холли, ни боли, ни гнева, вообще практически ничего.

Я понял, что мне было практически все равно, чем сейчас занимается Холли. Абсолютно все равно.

Вытирая сковороду полотенцем, я задумался, а что сейчас может делать Кейси? Еще нет и восьми вечера. Она где-то в каком-то доме? Своем или чужом? Или на улице, бродит по темному городу?

Если я выйду на улицу сейчас, есть ли у меня шанс ее найти?

«Не могу сейчас уходить, — напомнил я себе, — Айлин еще здесь».

Она спит.

Или уже нет?

Я закончил с тарелками, затем пошел по коридору в спальню. Тихо толкнув дверь, я заметил, что лампа все еще горела. Открыв дверь, я увидел Айлин. Она все еще лежала, раскинувшись на кровати, со свисающими ногами. Судя по ее позе, даже не пошевелилась с момента, когда я ее последний раз видел.

Спит как убитая, но храпит оглушительно.

«Она в отключке, — подумал я. — Наверняка, еще несколько часов не проснется. Если ее не тревожить, то может и всю ночь продрыхнуть, и половину завтрашнего утра».

Даже не узнает, что я уходил.

Но я не мог просто уйти и бросить ее здесь. Это было бы несправедливо. Она пришла в гости, чтобы побыть со мной. Приготовила чудесные коктейли и ужин. Она любит меня. Я не могу ее оставить, это было бы предательство.

Она спит, ничего не узнает.

Но что если позднее проснется? Вполне может. И сразу поймет, что я куда-то ушел.

Оставь ей записку.

Прокравшись через спальню, я собрал свои джинсы, рубашку, кроссовки, нож и фонарик, все время прислушиваясь к храпу Айлин.

Отнес вещи в коридор и положил на пол. Встав в дверях, я какое-то время просто смотрел на спящую Айлин. Особенно на обнаженную кожу в глубоком декольте ее платья. И на левую ногу, вылезшую из разреза.

Бедро обнажено до самого верха, и не видно никаких признаков белья.

А может, на ней и нет трусиков?

Я мог бы выяснить… просто тихонько подойти к кровати, и просунуть ладонь в этот разрез на бедре.

Под платьем на ней ничего нет.

Но если даже на ней и есть трусики, я полагал, что она с радостью позволит мне их снять с нее.

Вот только она спит.

Спит.

Разглядывая Айлин, я вспомнил, как лежал в кровати с Кейси прошлой ночью. Как ее теплое сонное дыхание обдавало жаром мое лицо. Как ее грудь касалась меня. И как я украдкой исследовал ее тело…

Мне внезапно отчаянно захотелось побыть с Кейси.

Не важно, что Айлин любила меня, что Айлин лежала распростертая на моей кровати, что ее тело было почти полностью открыто взглядам и прикосновениям под этим вечерним платьем. Не важно, что она была красива, и страстна, и умна, и чудесна. Все это было совсем не важно. Я чувствовал, что мне необходимо быть с Кейси.