Будучи довольно регулярным посетителем пончиковой Данди, я заметил витрину этой комиссионки давно, еще на первом курсе. Поначалу, меня забавляли эти видавшие виды манекены и их старомодные костюмы. Мне также нравилось смотреть и на другие предметы в витрине: старые столовые приборы, вазы, грампластинки, даже пару картин в рамах. Но потом, направляясь в закусочную как-то вечером один, я задержался у витрины чуть дольше обычного. Именно тогда я осознал, что манекены, одежда, и вообще практически все, что выставлялось в этой витрине, представляло собой артефакты, оставшиеся от мертвых людей.

От этой мысли мне стало тоскливо и не по себе.

Проходя в следующий раз в пончиковую, я перешел на другую сторону улицы, чтобы не смотреть на витрину комиссионки. Но это не помогло — я все равно знал, что она там.

После этого, я стал избегать закусочной Данди. В принципе, всерьез намеревался никогда в нее не ходить, но однажды, теплым вечером поздней весны в прошлом году, мы с Холли гуляли по городу. Я знал, что мы прошли уже довольно большое расстояние, но моим вниманием владела Холли, а не наше местоположение. Мы держались за руки. Внезапно, она остановилась. Я тоже. И оказался лицом к лицу с витриной комиссионки.

— Ни фига себе! — сказала она. — Ты только глянь на это всё.

Я глянул. Но когда Холли была рядом, я не ощущал мрачного дыхания тлена.

— Вон Кларк Гейбл стоит, — сказал я.

— Похоже, половину его усов унесло ветром.

Я рассмеялся.

— А это что, типа, Скарлет? — спросила она.

— Скорее Зельда,[6] мне кажется.

— Но это должна быть Скарлет, больше некому.

— Ну, возможно.

— Если ты хочешь, чтобы это была Зельда…

— Нет, я не против.

— Она же была в его книгах, да?

— Вроде бы. Она, вроде, есть в «Ночь нежна»,[7] но он не называл ее там Зельдой.

Холли повернулась ко мне лицом и обвила меня руками, как часто делала — не совсем обнимая, а лишь слегка прижимаясь ко мне, так чтобы я почувствовал прикосновение ее груди, когда она запрокинула голову, чтобы посмотреть мне в глаза.

— А я в твоей книге буду когда-нибудь? — спросила она.

— Конечно, будешь, — меня всегда смущало и будоражило воображение, когда она говорила обо мне как о писателе, словно всерьез верила, что это возможно.

— Но только под моим настоящим именем, ладно? Холли будет хорошим именем для моего персонажа, как считаешь?

Я кивнул. На самом деле, не мог представить ее с каким-либо другим именем, кроме Холли.

— Когда ты станешь знаменитым большим писателем, — сказала она, — я покажу эту книгу моим детям и расскажу, как была с тобой знакома в молодости.

— Ты хочешь сказать, нашим детям? — я и так знал, что она не собиралась говорить про наших детей, но все равно почувствовал потребность спросить.

Ее нежные глаза посмотрели на меня снизу, и с грустным лицом она сказала:

— Ты заслуживаешь кого-то получше меня.

— Что? — спросил я, хотя прекрасно ее расслышал.

— Ты найдешь кого-то еще, кого-то красивее меня, и умнее…

— Я не хочу кого-то еще.

— Это ты сейчас так думаешь.

— Я люблю тебя, Холли.

— Ты любишь мой образ у себя в голове.

— Это еще что значит?

— Просто может быть, я не та, за кого ты меня принимаешь.

— Тогда кто ты?

Мягко улыбнувшись, она потерлась об меня и сказала:

— «Я — никто. А ты кто?»[8]

Взяла на вооружение Эмили Дикинсон, значит.

— Ты — не никто. Ты — Холли Джонсон, и я люблю тебя целиком и полностью.

— Главное, не забудь мое имя, дорогой, когда настанет время поместить меня в ту книгу.

У меня возник комок в горле, но я сумел сказать:

— Я никогда не забуду твое имя. Но если ты уедешь и бросишь меня, как я узнаю, куда тебе послать экземпляр?

— Я тебя не брошу. Ты меня бросишь. Насчет экземпляра не волнуйся. Я буду покупать все твои книги. Буду твоей самой большой фанаткой.

Потом мы поцеловались, стоя перед витриной комиссионки, под взглядами Ретта и Скарлетт (или Зельды). А я чувствовал себя раздавленным. Но потом мы зашли в закусочную, и Холли вела себя так, словно ничего ужасного не произошло. Поев пончиков, мы отправились в большой лесопарк за городом, и занялись любовью под деревьями, и все казалось как-то слаще, неотложнее, интенсивнее, чем когда-либо раньше.

Я вспомнил все это, пока стоял перед витриной, глядя на манекенов впервые с тех пор, как Холли меня бросила.

Я никогда тебя не брошу. Ты меня бросишь.

Ага, как же.

«Сука!» — подумал я.

А потом подумал и кое-чего похуже.

Потрепанные манекены улыбались мне сквозь стекло. Они выглядели точно так же, как в тот вечер, когда смотрели на нас с Холли. Для них ничего не изменилось. Вот кому хорошо живется.

«Не надо было больше сюда приходить» — подумал я. Идти на север было вообще большой ошибкой.

Но с другой стороны, любое направление обернулось бы ошибкой такого же масштаба. Не было в окрестностях почти ни одного места, где бы мы с Холли не побывали вместе, когда были влюблены. Одно ничуть не лучше другого.

И на севере, по крайней мере, были пончики. Это плюс.

Пока я шел сквозь рассеянное сияние вывески и окон Закусочной Данди, мой взгляд устремился внутрь. Кто-то у прилавка делал заказ. Ассортимент на витрине был скуден, но я заметил несколько классических пончиков. Некоторые из них шоколадные. Насчет других, не было видно, глазированные они или простые. Я толкнул перед собой дверь и вошел в царство теплых, сладких ароматов, столь хорошо мне знакомых.

Продавец — незнакомый, похоже, сменившийся с прошлого года — был занят обслуживанием другого покупателя, отдавая ему сдачу.

Я подошел к прилавку и наклонился.

Три классических пончика были глазированными. От их аппетитной корочки рот наполнялся слюной. Я решил купить все три — два оставлю для Айлин, один съем здесь сам, с горячей чашечкой кофе.

После столь долгой прогулки, я заслуживал, пожалуй, даже два пончика.

Какой же выбрать вторым? Шоколадный классический? Или с кленовым сиропом? Или один из этих жирных, обсыпанных сахаром пончиков с повидлом внутри?

Столько возможностей для выбора.

Большинство из них выглядели невероятно вкусно.

Сзади раздался знакомый голос:

— Эй, Эдди! Как удачно встретились!

Я распрямился, обернулся — и заметил Айлин, машущую мне из-за столика в углу. Она была одна. Перед ней стоял белый пластиковый стаканчик с кофе и салфетка с оставшейся половинкой пончика.

Она пришла!

Улыбаясь и покачивая головой, я пошел к ней.

— Давай, возьми что-нибудь, — сказала она. — Я никуда не денусь.

— Так ведь это я должен был тебе принести пончики.

— Я решила сама себя к ним принести.

— Значит… свой заказ ты отменяешь?

— Наверное. У меня уже полторы штуки внутри.

— Может что еще тебе взять?

Она мотнула головой.

— Нет, бери что тебе самому нужно.

Тогда я вернулся к прилавку. Купил кофе и пару глазированных классических пончиков, расплатился, и принес все к столику Айлин.

Она выглядела очень свежей и симпатичной, сидя там и глядя на меня. Ее темно-каштановые волосы были распущены и спадали на плечи. С тех пор, как я ее последний раз видел, она переоделась, избавившись от своего свитера и плиссированной юбки. Теперь на ней были синие джинсы и фланелевая рубашка в яркую клетку. Ниже горла виднелся длинный треугольник обнаженной кожи. Ее рубашка была расстегнута почти наполовину. В сидячем положении ткань немного шла складками, открывая взору краешек ее черного лифчика.

Когда я сел напротив, она сказала:

— Я передумала насчет того, что не хочу навязываться. Все-таки хочу.