Елена, отбросив назад свои рыжеватые с медным отливом волосы, сзади свисавшие крупными локонами, а на висках кудрявившиеся мелкими завитушками, гордо подняла свою невероятно красивую голову. Она медленно обвела своими прекрасными серыми глазами сначала Приама, потом толпу, ненадолго задержалась на послах и Менелае и, наконец, остановилась на Александре. Она вся засветилась какой-то особенной даже для нее красотой, ее прекрасное лицо, сиявшее неподдельной любовью, очаровывало так, что от него невозможно было оторвать глаз. На площади установилась звенящая тишина, все, дыхание затаив, с нарастающим нетерпением ждали ее ответа, как будто от него зависела их собственная жизнь. И вот своим грудным голосом, сейчас задрожавшим и ставшим особенно низким, она сказала на удивление твёрдо, без каких бы то ни было сомнений и колебаний:

– Все лгут, кто говорит, что Александр, воспользовавшись отсутствием гостеприимного Менелая, меня коварно похитил. Я приехала сюда по своей воле потому, что, полюбив Александра, не желаю лгать, оставаясь женой Менелая…

Толпа, как один человек, вздохнула и выдохнула с явным облегчением. На лице Елены появилась и на миг застыла улыбка смущения, казалось, она не знала стоит ли ей говорить дальше то, что хотелось и, чуть поколебавшись, она тихо сказала:

– И потом, как дочери Тиндарея, так давно сама Могучая Судьба поступить мне предначертала.

Мощный, одобрительный рев народа прокатился как вал Посейдона по главной площади Илиона и поглотил без следа отчаянные крики Гелена и Кассандры и гневные возгласы Менелая с другими послами.

Почему Спартанка именно так предпочла решить свою судьбу (и заодно судьбу многих великих героев и целых народов) – можно только гадать: одни решение Елены объясняют ее чрезмерной любовью к Парису, внушенную Афродитой, другие – страхом перед заслуженным наказанием, которого она ожидала от законного супруга за то, что бежала из дома с любовником, да еще и со спартанской казной, третьи же – волей непреложной Мойры Лахесис и вытекающим из нее решением Зевса.

Какими бы мотивами не руководствовалась Елена, но решение было принято.

Народ продолжал одобрительно гудеть толи, одобряя справедливое решение своего царя предоставить выбор самой Елене, толи просто восхищаясь ее необыкновенной для людей красотой, которая теперь будет всегда с ними. Входившие в совет цари разных земель и троянские царевичи, заполучив Елену, разошлись со сходки не без радостного ликованья – они почему-то думали, что божественная красота Спартанки принесет Троаде и ее народу счастье и процветание. Как часто люди в своих прогнозах не просто в чем -то ошибаются, а предполагают в самом главном все строго наоборот.

Диктис Критский говорит, что после решения Елены остаться в Трое с Парисом и последовавшего за этим окончательного отказа Приама возвратить Елену и похищенные драгоценности никогда не унывающий Одиссей опять потребовал созыва троянцами совета. Он это сделал скорее ради того, чтобы еще раз свести воедино все происшедшее, чем чтобы добиться изменения решения царя Илиона. Итакиец вновь напомнил в своей красочной речи обо всем недостойном, что учинил против Греции Александр. Слова же Елены он объяснил так:

– Хоть у Париса одна бровь выступает вперед больше другой, но все равно он очень красив и потому сумел соблазнить жену своего радушного гостеприимца. И, если Александр ее не силой увез, а сумел уговорить на добровольный побег, разве от этого меньше его вина?! Ведь, даже, если б Елена сама его домогалась, как Антея Беллерофонта, то он должен был бы, уплыть один и как можно быстрее, а не обворовывать своего гостеприимца…

В конце своей речи Одиссей заверил троянцев в том, что справедливая кара за преступление Париса последует неизбежно и незамедлительно.

За Лаэртидом выступил Менелай. Младший Атрид обычно говорил свои речи пред собраньем очень отчетливо и коротко: многословен он не был, нужное слово умел находить. На этот раз прилюдно оскорбленный, как мужчина, решеньем Елены, кипящий гневом, с ужасным выражением лица он яростно бросал троянцам озлобленные угрозы:

– Если не измените несправедливое свое решение, то вскоре вас всех постигнет ужасная участь. Илионские стены будут начисто стерты с лица земли! Троя будет пылать, пока вся дотла не сгорит! Ваших юношей и мужей прямо в домах будут резать, как овец иль свиней! Ваши дочери и жены станут служанками и наложницами, дети тоже попадут в позорное рабство! Вы проклянете свое теперешнее решение и в отчаянье будете волосы на себе рвать, но будет поздно – прошлое даже богам изменить невозможно! Одумайтесь же!

Когда Приамиды услышали это, они хотели наброситься с оружием на послов, но Приам остановил их, властно прикрикнув, что послы неприкосновенны. Сам же троянский владыка послам лишь холодно – вежливо подтвердил уже принятое им решение.

Некоторые сведущие троянцы говорили, что тогда сыновья Приама тайно договорились между собой хитростью напасть на послов. Особенно преуспели в этом Парис и Деифоб. Однако и другие Приамиды, включая высокого духом Гектора, понимали, что взбешенный Менелай будет будоражить и совет вождей и старейшин, и весь троянский народ, что может привести к слепому и беспощадному бунту. Гектор опасался, что Менелай, вернувшись домой, как оскорбленный муж, станет особенно яростно подстрекать своих к жестокой и кровавой войне против Трои, ибо его ненависть, порожденная любовью, вызовет вражду самую злобную и страшную.

В «Илиаде» поется о сыновьях Антимаха отважного – мужа, который некогда Трои сынов убеждал на собранье народном, чтоб Менелая, послом с Одиссеем прибывшего в Трою, там же убить и обратно его не пускать к аргивянам.

Антенор был самым благочестивым и благоразумным среди старейшин священного Илиона и все время взывал к примирению. Узнав о намерении Приамидов устроить засаду и напасть на послов, он тут же явился к Приаму и рассказал ему про тайный заговор:

– Приам, ведь ты не только любящий отец, но и мудрый правитель! Прошу тебя, пойми, что твои обезумевшие сыны замышляют дерзкие козни не только против послов, но и против тебя самого и против всего нашего государства, а этого ни в коем случае нельзя допускать. Ведь ты сам им сказал, что послы неприкосновенны …

Приам остановил взмахом руки своего благоразумного старейшину и, тяжко вздохнув, покачал седой головой, сделав вид, что согласился с ним и отпустил. Однако, видавший виды Антенор понимал, что царь не будет бороться с собственными сыновьями и потому немного позднее он сообщил про заговор самим послам. Он поставил к послам надежную охрану и, как только это оказалось удобным, отпустил их домой невредимыми.

Пока в Трое послы во главе с Паламедом безуспешно пытались избежать войны (а Менелай яростно угрожал многослезной войной) – этого всеми прославляемого злодейства, молва о них расходится по всей Греции, и все Пелопиды собираются вместе. Они сначала заключают соглашение на словах, а потом по предложению Агамемнона хотели просто принести такую клятву:

– Если Елена и все похищенное вместе с ней имущество не будет возвращено вместе с достойным пени за нечестивость и воровство, мы начнут непримиримую войну с Приамом до полной и окончательной победы над Троей и всеми ее союзниками.

Однако по предложению Нестора, престарелого царя песчаного Пилоса, решили принести клятву особо торжественно и со всеми положенными при подобных клятвах обрядами.

Между тем послы возвратились в Лакедемон и рассказали о Елене и о ее изменническом решении не возвращаться на родину, а также о том, что говорили и как вели себя по отношению к ним слабовольный царь Приам, гнусной старостью удрученный, и его нечестивые сыновья, в то же время, превознося до небес благочестивость старейшины Антенора и его честной дружной семьи.