Скиросский царь тоже расщедрился и пообещал снарядить два небольших судна для только, что обретенного зятя, но воинов дать отказался ахейцам – слишком мало на его небольшом острове людей проживало.

Ради такого торжественного случая лучшего быка пятилетнего царь Дикомед в жертву приказал зарезать владыке Крониду, сверхмощному Зевсу. Молодые долопы кожу содрали с быка, всего на куски разрубили, на вертела нанизали, разрезав на мелкие части, сжарили их на давно разведенном огне осторожно и с вертелов сняли.

В это время в пиршественном зале были накрыты столы, вестники вместе с проворными слугами дома вино с золотистым ароматным шафраном в кратеры наливали, мешая с водою и медом, и расставляли блюда с хлебами, сырами, фруктами и овощами. Тут все, включая прибывших ахейцев, приступили к богатому пиру. Кубком приветствуя родных и гостей, такими праздничными словами начал пир Ликомед:

– Пищи, прошу всех вас, вкусите и радуйтесь! После ж того, как голод насытите вы и утолите жажду, поздравляйте жениха и невесту и подарки им дарите.

В свадебном пире быстро день пролетает, и теперь, наконец, брачный союз свой не скрывая, как прежде, вместе влюбленные отправились спать на брачное ложе под покровом всезнающей ночи. Битвы кровавой войны пред сонным взором Деидамии встали и поплыли суда чернобокие; наступающей молодая супруга страшится зари. Сон не спускался на веки супруги и, окончательно проснувшись, к мужу она прильнула, нахлынувших слез не может сдержать и всего его трепетно обнимает:

– Ты завтра уедешь. Снова увижу ль, любимый, тебя и к твоей груди снова прижмусь ли, о могучий мой Эакид? Дом наш сочтешь ли достойным или, Пергам захватив и лары тевкров, вспомнить уже не захочешь обитель укромную девы? Что мне спросить сейчас у тебя? Чего опасаться? Каких обещаний просить, коль не успеть мне даже у тебя на груди вдоволь наплакаться. Одна лишь брачная ночь нас с тобою свела, и она же нас разлучает. Как краток мой брак оказался законный. Ах, Судьба злополучная, только-только отдав мне Ахилла, его у меня уже отнимаешь! Что же, иди! – помешать не осмелюсь. Но, умоляю – себя береги, помни, что не напрасны были страхи Фетиды. Что же, иди! – во всем желаю удачи тебе, но только оставайся мне верным! Многого слишком прошу, ведь слезами троянские девы будут смягчать мужественное твое сердце, многие тебе пожелают сами отдаться и родину сменят на брачное ложе…, иль Прекрасную Тиндариду полюбишь, прославившуюся похищеньем бесчестным. А я лишь сначала останусь в памяти о юности твоей первом приятном проступке, а потом я навсегда всеми буду забыта и первым тобой.

Ахилл мочал, и в голосе Деидамии появилась ожесточение – видно было, как она злилась, что он ей не возражает, даже не хочет солгать, хотя бы для вида. Пелид по-прежнему хранил суровое молчание, и Ликомедида не выдержала и зло попросила:

– Дай мне уехать с тобой! Почему не нести мне знамена Арея вместе с тобой? Я могу и переодеться в мужскую одежду. Иль мне никто не поверит, но ты же вместе со мною, как дева, носил и тирсы, и Вакха святыни!

Поняв, что просит невозможного, Деидамия взмолилась голосом изменившимся:

– Сына лишь не забывай, которого мне в утешение горькое ты оставляешь, и вот еще что прошу обещать мне. Внемли моим мольбам: я прошу, чтобы взятые в плен чужестранки не подарили Фетиде внуков, незаконных и ее недостойных.

Так говорила Деидамия, и ее речью искренно тронут был Ахиллес, хоть и ненадолго:

– Милая, быть тебе верным клянусь. Обещаю, что, взяв Илион, к ногам твоим брошу толпы служанок плененных и горы сокровищ фригийских.

Впрочем, напрасные любовные обещанья всегда уносятся ветра порывом, ибо еще сам хранитель клятв Зевс Горкий, когда дело касалось любви и ревности, беззастенчиво и нагло лгал и даже клялся, хотя и не священной клятвой богов. Гесиод же поет, что по этой причине с тех пор не навлекают гнева богов нарушение клятв, которые приносятся любовниками друг другу.

Так Ахиллес, надавав Деидамии обещаний беззастенчиво лживых, гостеприимный Скирос покинул. Скинул подаренный тестем пурпурный плащ Эакид, и дротом тем самым и блестящим щитом, что захватил во дворце, он был украшен. Таким воинственно дерзким был увиден всеми Ахилл, когда в сопровожденье ахейцев он к кораблю подходил. Никто не отважится не только сказать, но и вспомнить, что было до этого с юным героем на острове.

Жертвы вечно шумящему морю и бурным ветрам по обычаю тут приносит Пелид– так ведь всезнающий Одиссей посоветовал – и никогда не знавшим ярма черным быком почитает деда Нерея, правдолюбца лазурного моря, а владыке глубин всех морей Посейдону Гиппию в воду живых бросает коней. Милую мать задобряет юною белой телицей, украшенной по обычаю лентой и, тучную жертву бросая в пенное море.

– Слушались мы тебя до сих пор, милая мать, чрезмерно, хоть иногда несбыточны были твои пожелания и приказы. И вот теперь, несмотря на твое нежеланье, я к ждущим меня кораблям арголидским иду, чтобы плыть под троянские стены в схватки и битвы, больше всего прославляющие мужей.

Так сказал юный Ахилл и легко по трапу взбежал на палубу корабля. и вот уж от земли, только-только ставшей родной, его южный горячий ветер Нот с устрашающим ликом, под густым скрытым туманом, на крыльях влажных уносит, туго надув паруса. Скирос скалистый начинает в дали теряться морской, скрываясь в тумане.

Вслед Ахиллу супруга смотрит с башни высокой, милого сына к себе прижимая; рядом сестры рыдают. За исчезающими вдали кораблями Деидамия следит взглядом застывшим. Ахилл тоже украдкой иногда взгляды бросал на оставшийся позади остров, думая о стенаниях той, что осталась в им покинутом доме. Тут на открытом лице юного героя появилась улыбка горького сожаления, как будто страсть, возвратясь, его сердце вдруг защемила. Наблюдательный Лаэртид тут же замечает желанного спутника грусть и начинает такой тихой речью его утешать:

– Расставаясь, люди всегда сначала тоскуют. Но не забывай, что тебе предначертала сама непреложная Мойра повергнуть в прах великую Трою! Сам видишь, что напрасно непомерно заботливая Фетида унизила тебя женской одеждой, укрытию этому вверив и уповая на верность царя Ликомеда. О страх материнский чрезмерный, правильно Феб изрек, что во всем нужна мера! Разве должна прозябать в безгласной тени твоя бесстрашная доблесть? Ведь не наши мольбы тебя под Трою позвали – ты бы и сам явился туда, чтобы добыть нетленную славу.

– Не слишком ли занят ты материнских грехов описаньем? Виной всему судьбы! Своим копьем искуплю я дней Скиросских бесчестье. Ты ж, пока море спокойно и парус наполнен Зефиром и Нотом, выдай скорей, для этой войны у данайцев какие причины, чтобы уже сейчас я мог проникнуться к троянцам праведным гневом и в битвах их не щадить.

– Не знаю, с чего лучше начать. Говорят, спор о том, какая богиня – Гера, Афина иль Афродита прекрасней разрешить был избран Зевсом Парис – никому не известный троянский пастух. Тяжбе этой причина возникла близ пещер Пелионских во время свадьбы отца твоего Пелея с Фетидой, на которой и бессмертные пировали. Не приглашенная на свадьбу Распря Эрида бросила на свадебный стол яблоко золотое с надписью «Прекраснейшей», и пастух, оказавшийся царевичем Александром, присудил его Пафийке и стал у нее за это награду просить. Легкой добычей ему указаны были ею Амиклы. Он коварно разрушил брачный покой у Менелая Атрида, принявшего гостя радушно – стыд, увы, и несчастье могучей Европы! Похитив вместе с Еленой сокровища Спарты, в свой Пергам уплыл похититель. Оскорбленные эллины отовсюду собрались для справедливого мщенья. Кто бы такое стерпел – чтоб обманно из родного чертога милую украли супругу, словно корову из хлева? Чтобы ты сделал, если бы твой гость, например, я иль Диомед, сейчас плыл бы с похищенной Деидамией, в страхе на помощь, зовущей тебя?

При последних словах Одиссея к оружию метнулись руки Ахилла, и краской гнева обильно все покрылось лицо. Довольный Лаэртид замолкает, и тут слово берет Диомед: