Теперь, по-видимому, я ещё дурной, уместнее, наверное, глупый, помимо того, что инфантильный.

— Я прошу тебя выйти, но ты продолжаешь здесь стоять. Я прошу тебя о свободе, а ты настаиваешь на тюремном заключении. Она нужна нам, Юрьев. Обоим! Как ты этого не понимаешь? Неужели ты не видишь, что ни хрена не выходит. Это не брак, не совместная жизнь, не семья, чёрт бы её побрал. Мы с тобой изгои в этом мерзком городе. Сглупили, возможно, струсили тогда, когда была возможность всё исправить. Да, те месяцы были лучшими среди пустых и серых лет после моей смерти, я этого не отрицаю…

Ложь! Она не умерла.

— Замолчи, — цежу сквозь зубы. — Закрой рот!

— Не буду! Слушай, раз решил с утра о мудром поболтать. Мы были счастливы недолго. Словно нас тогда напугали или обманом предложили вариант спасения. Как два болвана, что есть сил ухватились за полую соломинку, да поломали жезл счастьеобретения. И вот теперь ты корчишь сволочь только, чтобы досадить мне и не подписывать бумаги о разводе. Это, твою мать, свободная страна! Я человек, Рома. Вероятно, не совсем здоровый…

— Делаешь из меня подлеца, Лёлик?

— Господи…

И так каждое утро. Одно и то же, но с каждым годом, по-моему, всё только хуже.

— Пора подниматься и приводить себя в порядок, — настаиваю на своём, изображая идиота или того, кто на ухо немного туговат или ни хрена не догоняет. — Развода не будет, Оля. Не старайся. Мы не расстанемся, потому что…

— Ты самодур и чёртов приспособленец! Тяжело начинать с нуля, да? Боишься, что в сорок лет никому не будешь нужен. А я считаю, что неплохо было бы каждому из нас пожить в одиночестве, Юрьев. Пусть Марго тебе поможет. Готовить, кстати, ты умеешь: тосты с сыром, например, задолбанные слойки с малиной, жидкая яичница, горелая картошка и, конечно, сопливый суп в пакетах. Мама не оставит любимого сына. Ты устроишься, муж!

Не стану разубеждать. Пусть наслаждается недосягаемым, пока предоставляется возможность.

— Тебе ведь известна моя позиция. Все наши трудности решаемы, а твои проблемы, — хочу добавить с чем, но не осмеливаюсь, намеренно торможу сознание и убираю колкости из лексикона, — преодолеваемы.

— Иди к чёрту!

— Наши, Оля, — зачем-то быстро уточняю. — Наши проблемы… Извини, я оговорился.

— Наши? — оттолкнувшись двумя руками от матраса, она подпрыгивает на кровати и, провернувшись вокруг себя живым веретеном, шлёпается на задницу, призывно раздвигая бёдра, открывает дырку, бликуя влажными складками половых губ. — Это хочешь? Стоишь тут соляным столбом и молча мастурбируешь. Я слышу, — бьёт кулаком в свою грудь, — как ты сопишь, мычишь, скулишь. Бери, Юрьев, и проваливай е. ашить на свою любимую работу.

— Костя настаивает на окончании твоей дистанционки, — закрыв глаза, степенно сообщаю.

У жены великолепное тело и жутко несговорчивый характер. Ольга виртуозно провоцирует, выставляя противоположную сторону в полнейшем неадеквате.

— Нет, — отрицательно мотает головой. — Мы будем…

— Тебе платят не за то, что ты рисуешь и подчищаешь полки с красно-белым. Шеф вернёт твой кабинет и должность.

— Ему, что ли, предложить это тело?

— Хватит!

Оттолкнувшись от мебельного края, вальяжно и чересчур лениво, с повадкой настроившегося на охоту зверя, вслепую, не раскрывая глаз, двигаюсь по направлению к ней.

— Не смей. Юрьев, не смей. Открой глаза…

Мы трахаемся, как кролики, как оголодавшие за похотью животные. Неоднократно получаю по лицу, пока толкаю член в жену. Ольга хрюкает, рычит и даже булькает, впиваясь острыми ногтями в кожу на моих щеках.

— Доволен, сука? — визжит, подхватывая бёдрами очередное проникновение.

Она ругается без остановки. Выплёскивает гадости, которые подсобрала в голове за стандартные семь часов обязательного суточного сна.

— Ненавижу, — отвесив серию пощечин, вгрызается зубами мне в плечо, посасывает рубашечную ткань, мычит и всё же просит. — Ромочка, не останавливайся. Ещё-ё-ё-ё…

Я слышу и продолжаю двигаться, как оплаченный секс-хмырь по вызову. Наша близость, с большей долей вероятности, непонятна среднестатистическому окружению, поэтому за глаза считается, что Юрьев не имеет права брать жену.

А я имею… Имею Ольгу, когда захочу. И столько раз, сколько она готова дать. Но ласка, нежность, игра и игрушки, милые разговоры в качестве обязательной прелюдии для супружеской пары, в которой каждый из партнеров знает о предпочтениях своей «любимой» стороны, с некоторых пор полностью отсутствуют. Нам это, как оказалось, абсолютно не нужно.

— Устал? — я дышу открытым ртом, уткнувшись лбом в её плечо, не снижая скорости проникновения, подхватив под коленями, сильнее раздвигаю болтающиеся, как у грязной куклы, потные и липкие ноги. Вколачиваюсь на всю длину, впечатывая женские ягодицы в тот же комод, на котором несколько минут назад просиживал свой зад, пока разглядывал спящую жену. — Устал? — схватив меня за волосы, отдирает от себя. — Смотри в глаза, Юрьев!

Нет! Никогда!

— Грязная, мерзкая давалка. Твоя влажная подстилка, ментовская шлюха. Тварь, которая всем даёт… Что скажет мамочка, а? Что скажет твоя мама, когда узнает, сколько кобелей таранили мою пиз.у? — выдает сейчас стандартный набор грубых слов и фраз, которые при каждом нашем акте Ольга «любезно» в ухо повторяет.

— Я люблю тебя, — сцепив зубы, еле слышно отвечаю. — Не-важ-но!

— Тогда смотри на меня…

Увы, но не могу!

Зато я точно знаю, что будет после: Ольга содрогнется, поймает мышечный спазм, всосёт нутром мой член, сдавит стенками влагалища, пропустит всё через себя, заставит внутрь излиться — я по-другому не могу, а когда наконец-то выйду, Лёлька выберет пальцами сперму и вытрет руку тем, что первым упадёт в ладонь…

Сегодня, например, — подол её ночной рубашки и правый боковой карман моих рабочих брюк.

— Доволен? — враскорячку сползает с отполированной столешницы.

— Извини, — отвечаю заикаясь, потупив взгляд и опустив пониже голову.

— Нет проблем. Приходи ещё…

Два часа, которые я выделил себе на то, чтобы добраться на работу, на самом деле провожу в наглухо закрытой машине, припаркованной перед подъездом родительского дома. Утренняя рутина неожиданно пополнилась на одно неприятное ежедневное событие. Теперь я вынужден проведывать отца в любое удобное, согласно графику, конечно, время суток.

Это рак! Так сказали в областной больнице, когда внимательно рассматривали, а затем описывали рентгеновские снимки грудной клетки родного мне человека. Мать грубо дёргала мужской рукав в машине и шипела, напоминая папе о том, как неоднократно она его предупреждала, что бесконтрольное курение до добра не доведёт и обязательно сведёт его в глубокую могилу раньше выделенного срока. Видимо, как в реченьку глядела.

Прислонившись лбом к стеклу своей двери, вожу кончиком указательного пальца правой руки по кожаной обмотке рулевого колеса. Вокруг шныряют люди. Лето в нашем городе — тяжёлая пора для дешёвой, не выдерживающей такого напряжения инфраструктуры. Курортное место оживает с приездом страждущих, вернее, отдыхающих, не видевших водную стихию почти целый год. Здесь скучно, мелко, грязно и, чёрт возьми, однообразно.

Я родился в этом городишке, по знакомству был определён в шикарный по тем меркам детский сад, после окончания которого меня опять же по большому блату пристроили в достойную моей персоны школу. Я хорошо учился, иногда отлично. Родители следили за мной, всё чаще чересчур навязчиво. Повода для паники, конечно, не давал, но чудаковатость временами проявлял весьма некстати.

Так, например, я выбрал будущую профессию, полагаясь на профессиональный опыт бати. Он майор полиции. В отставке, безусловно. Пенсия и достойная выслуга отпустили верного солдата правоохранительного ведомства на заслуженный от государства отдых по соответствующему возрасту. Отец отошёл от дел, но связи там, где «бывших не бывает», всё-таки не растерял. Мне помогли поступить в институт. Здесь, наверное, нечем гордиться, но и стыдиться тоже нет причин. Я дослужился до капитана, а потом… Ушёл! Ушёл по собственному желанию. Быстро подал рапорт, сдал оружие и служебное удостоверение, снял знаки отличия, вынув из «уключин» гибкие погоны, и запаковал в чехол тёмно-синюю форму, к которой десять лет уже не имею никакого отношения…