— Я на условно-досрочном.

— Не предусмотрено статьей.

— Ты уже и номер статьи придумал?

— Судя по мышечной массе и внешнему виду, ты работала приманкой. Не тяжко и не злостно.

— А-а-а! — по-волчьи выгибает шею. — А если я изгой, например?

— Ориентировка не точна.

— У меня недостойная сотрудника полиции биография. Понимаешь?

— С большим трудом. Вы не под присягой, поэтому выражайтесь яснее.

— Мать в тюрьме, Рома, а отец безбожно пьянствует в большом городе. Налегает на пузырь с палёнкой и пристает к родной дочери, распуская руки.

— И для него статью найдём! — смеюсь, но всё же настораживаюсь.

— У меня нет жилплощади, Роман Игоревич Юрьев, — подняв нос и выставив подбородок, горделиво заявляет. — К тому же я живу на двух аршинах в общежитии при институте. Иногда нарушаю условия и являюсь после двадцати трёх ноль ноль в казённые апартаменты. В карман халата коменданта засовываю премию. Это взятка?

— Да.

— Статья?

— Нехорошая, — головой мотаю. — Но у меня есть квартира, Лёля. Найдём выход.

— Большое достижение!

— Своя комната…

— Владеешь долей?

— Какая разница? — приближаюсь к ней лицом. — Ты смотрела на меня?

— Неправда.

— Все два часа застывшим взглядом взирала на мою фигуру в парадной коробке. Я тебе понравился? — смотрю на женские розовые губы.

— Поставь меня на землю, двадцатилетний лейтенант, — вроде отдаёт команду, но тут же мягче добавляет, — пожалуйста. Все смотрят, Рома. А та женщина…

Это моя мать! Маргарита Львовна. Железная Марго. Мистер Юрьева. Превосходный гинеколог в провинциальной амбулатории, принесший в жертву на алтарь «психологически спокойной семейной обстановки» карьеру всемирно известного медицинского учёного.

— Двадцать восемь дней, Лёлик, — повернувшись передом к погруженным в бездну удивления родителям, смотрю на девушку. — Уверен, что этого хватит на то, чтобы по их истечении нам с тобой пожениться.

— Это ненормально! — она скрывается на моём плече, одной рукой обхватывает шею, а во второй ломает звёзды на погоне. — Я смотрела, но…

— Я тоже глаз не сводил с тебя. У меня никого нет, Лёля. Я и с девочками никогда не целовался.

— Это с большой натяжкой можно считать достоинством.

— Почему?

— Неважно.

Я ощущаю тёплое дыхание на шее, возле уха.

— Мы всё равно поженимся, Ольга Алексеевна Юрьева.

— Я Куколка! — тихо прыскает.

— Это временно, Лёля.

И ненадолго…

Двадцать лет спустя.

Вся наша жизнь с некоторых пор расписана по долбаным минутам. На протяжении десяти — возможно, уже меньше — лет семь вялотекущих дней в неделю я отчаянно надеюсь на появление где-то заблудившегося в мире чуда. Главное ведь для человека, независимо от пола и вероисповедания, — знать, что существует солнечное завтра с тем, кого он искренне, самозабвенно любит. Ну что ж, хотя бы на этот счёт я могу быть совершенно спокоен. Двадцать лет люблю женщину, которая, вероятно, этого и не заслуживает. Так, по крайней мере, она выкрикивает громко, поддавшись ярости и злости, при очередном скандале.

Безобразно разобранная постель, смятые, похрустывающие от чистоты простыни и расшвырянные по периметру комнаты одинаковые, словно близнецы или двойняшки, небольшие подушки, упакованные с индивидуальным вкусом в светло-серые, асфальтовые, оттого прохладные, грубые по качеству и маленькие по размеру наволочки, не портят строгий интерьер этой спальни. Полуобнажённая женщина с вытянутой левой ногой и согнутой под очень острым углом правой сейчас раскинулась по диагонали на испещрённом крупными стежками, то и дело пружинящим под её лёгким весом матрасе. Распущенные светло-русые волосы, сбившиеся в запутанный клубок, случайно ночью сформированный у женского затылка, сексуально приоткрытый рот, тончайшая нить слюны, свисающая с нижней оттопыренной губы, размеренное дыхание, протяжный свист и милый храп, а также пузатый у основания бокал из сверхтонкого стекла на слишком длинной ножке, покоящийся на прикроватной тумбе с той стороны кровати, на которой сладко спит ОНА…

Моя наутро как будто протрезвевшая жена!

«Спектакль отменяется, босс?» — застывшим взглядом полосую мигающий экран смартфона, лежащего на комоде справа от меня.

«Переносится» — аккомпанируя одной рукой и парой с утра не слишком поворотливых пальцев, набираю подходящее по смыслу слово и на всякий случай быстро отправляю сообщение раболепствующим перед грозным государем маленьким прислужникам. Оперативно, своевременно и с предупреждением. Чтобы нежные пажата, пока отсутствует их воевода-царь, на «тумбочке» не расслаблялись. — «Через пару часов я буду на месте. Документы по Астафьеву лежат на моём столе, с левой стороны, в пластиковой чёрной папке на резинке. Замечания по содержанию, равно как и по исполнению, отсутствуют — меня всё устраивает, выводами удовлетворён, а договор, соответственно, одобрен. По крайней мере, Заказчик не врёт, а значит, Исполнитель может действовать свободно, придерживаясь рамок своих полномочий. Кире разрешено передать имеющиеся сведения о счетах и сроках исполнения обязательств в наш финансовый отдел. Там найдут им более рациональное применение. Фролову выкажите моё почтение и процитируйте нежные признания в глубоком, а главное, постоянном, но несвоевременном чувстве. С отсутствующими премиями разберёмся позже. Я лично к нему зайду исключительно по этому поводу. Пусть готовится! А пока сделайте всё возможное и невозможное: будьте паиньками и проявите служебную самостоятельность, забив на перманентную халатность. К сожалению, у меня возникли непредвиденные личные обстоятельства!» — поднимаю руку и сверяюсь с быстротечным временем, которое летит сквозь чёртову Вселенную секундной шустрой и лениво ковыляющей минутной стрелкой на круглом циферблате.

«Непредвиденные обстоятельства»! Их, как водится, немного. Всего пять, но только лишь на этой трудовой неделе и в это время года…

— Выйди! — не открывая глаз, сипит жена. — Пошёл прочь! — теперь хрипит, закашлявшись.

— Девять утра, Лёль. Пора вставать, — спокойно, как часы на Спасской башне, сообщаю.

— Спасибо, — лениво растирает кончик носа.

— За что? — упёршись задницей в бежевый фасад комода, я перекрещиваю на уровне лодыжек ноги, затянутые в чёрные, идеально скроенные, слегка зауженные брюки, при этом расправляю сдвинувшиеся плечевые швы белой рубашки, а напоследок одёргиваю завёрнутые бубликом манжеты и проглаживаю отвороты возле локтя.

— За правовое информирование. Ты очень педантичен, Юрьев. Сильно и даже страшно! Мой муж настолько идеален, что жалкой твари вроде меня становится противно от осознания очевидной несостоятельности рядом с таким порядочным человеком. Выйди, я прошу! Не насмотрелся? Какого чёрта?

— Зачем вчера…

— Была причина, — не дает договорить, зато молниеносно отвечает.

— О-о-оль… — растягиваю любимый гласный «о».

— Пошёл к чёрту, Юрьев, — тяжело вздохнув, переворачивается, укладывается на живот, при этом выставляя мне на обозрение голый зад. — Проблем с алкоголем нет! Ты же знаешь. К тому же тебе об этом доложили и даже выписали соответствующую справку. Печать-то хоть поставили?

— Справку? — я щурюсь, вперёд немного наклоняясь.

— Хочешь достойную причину?

Теперь понятно, куда она ведёт. А сна, по-видимому, как и не бывало.

— Она мне не нужна, — тут же отрезаю. — Не с той ноги встала?

— Ещё не встала и не собираюсь.

— Я бы не отказался от завтрака, — издалека как будто начинаю. — Посидим вдвоём, похрустим слойками с малиновым вареньем. Я оближу твои пальцы, а потом… Я, наверное, сегодня останусь дома. Не возражаешь, Лёлик? — двумя руками дёргаю воротник своей рубашки. — Переодеваюсь?

— Возражаю. Это лишнее. Мне не нужна нянька, тем более в твоём исполнении. Хватит с меня мудрой матери. Проваливай отсюда, Юрьев, а на рабочем месте хорошо позавтракаешь, там же от души «полижешься». Отбоя у девчонок нет?