Ветрено, но сухо. Тепло, но голо. Спокойно, но в воздухе уже витает слабое дыхание южной зимы.

— Разве прогулки запрещены?

— Разрешены, — тяжело вздыхает, — но только во дворе, после обязательной дневной работы. Здесь не загуляешь, Лёля.

— Что с зависимостью?

— Я чиста. Денег нет, затариться, соответственно, нечем, да и не у кого. Оль… — на имени странно спотыкается, мотает головой, словно что-то вспоминает, поскуливает, будто напевает, а затем внезапно выдыхает, — я хочу выйти замуж, обрести семью, родить ребёнка и…

— Через два года твоё желание исполнится, — молниеносно отрезаю.

А моё? Намного раньше. Конец июля? Возможно, первая декада августа?

«Тшш, тшш, маленький, молчи» — успокаиваю ментально крошку, вожу ладонью по животу, слежу за Стефой. — «Нет, я не смогу. У меня не выйдет. Я не она, я не такая. Я лучше, я счастливее, несмотря на то, через что по её вине прошла».

Хочу убить… Ведь к этому готовилась? Рассчитывала, что удастся, что всё выдержу. Ей-богу, это нелегко! Не понимаю, как Ромка смог?

— Его зовут Егор, — с улыбкой на губах и в голосе, как будто бы мечтательно, возвышенно, немного романтично произносит.

— Кого? — прислушиваясь, направляя ухо к ней.

— Мужчину, Лёля, мужчину.

— Где ты познакомилась с ним?

— Он адвокат одной красотки. Слишком часто здесь бывает. Симпатичный сокол, но чересчур серьёзный. Ни на кого не смотрит, хотя, — омерзительно облизывает губы, подкатывает глаза, будто ловит плотский грех, — я замечаю его похотливые взгляды, когда он проходит через птичий двор. Колония-то женская, а мальчик стопудово традиционал. У нас тут извращения, если честно, не сильно жалуют. За намёки на такое можно запросто получить перо в живот или петлю на шею. Это в лучшем случае, а так — холщовка, бирка на большой пальчик на ноге и на выход без вещей. Но этой парочке выделяют время в VIP-допросной. У бабы имеются большие связи, вероятно. Короче, — таинственно шепчет, — потом он с ней е. ётся в комнате для, хм-хм, — прикрыв ладонью рот, покашливает, — более тесных свиданий. Догнала?

Вообще не интересует! Больные отношения — определенно нездоровый интерес.

— Лёль, — она протягивает руку, предлагая мне, — я прошу только об одном.

— Прости…

Всё решено и обговорено неоднократно с Ромой. Никаких широких жестов, никаких самаритянских выходок, никаких благодеяний и отпущения грехов.

«Милосердие, Куколка! Слышала о таком или жестокость — заразная болезнь? С кем поведешься, от того и наберёшься? Это он! Обмацал и испортил. Юрьев отравил. Да чтоб вы сдохли оба! Отпустите же. Р-р-р-р! Стоишь красивая, успешная, но жизнью сильно битая и такая же несчастливая, как и я. Наконец-то мы стали вровень. Нечем выделиться, Куколка? Вот ты с ума и сходишь. Так тебе и надо. Ни о чем не жалею. Вот ни о чём! Он забрал мою любовь, за это вас с ним Бог и покарал. Господи, прости!» — её удерживали две здоровые коровы в форменной одежде и с пёстрыми шевронами на грубых рукавах, пока Стефания сыпала проклятиями в мою быстро удаляющуюся спину. — «Не будет тебе счастья с ним… Поверь мне!».

Очередная ложь! Я вылетаю за ворота, перед этим несколько раз неосмотрительно выкрикнув бессмысленную чушь:

«Спасибо. До свидания. До новых встреч. Здесь очень мило!».

«Дурёха, здесь так не принято. Лети отсюда, милая!» — на все тона подлаивали надзирательницы, смеялись и покручивали пальцем у виска.

— Проверьте личные вещи, — доносится в затылок. — Женщина, Вы ничего не забыли? Эй, куда?

Нет, нет и нет! Конечно, всё на месте. Вот мой мобильный телефон, небольшая сумка, в которой валяется блокнот и заточенный остро-остро карандаш. При правильном обращении с последним можно запросто кого-нибудь «освободить». Было бы желание, подходящие обстоятельства, да надёжный человек…

— Юрьев, поехали! — запрыгнув на заднее сидение в машине, недовольно бормочу.

— Всё хорошо? — перегнувшись через кресло, муж пытается заглянуть в моё лицо. — Ты плакала? Лёль, в чём дело?

Она меня обидела, а я не сумела постоять за себя:

«Застрелишь, забьёшь её ногами, раздавишь, зарежешь, подкараулив в грязном переулке, отравишь, повесишь, выдав содеянное за депрессивный суицид?».

— Я хочу домой.

— Как всё прошло? — он трогает мои танцующие на коленях пальцы. — Тихо-тихо. Я слушаю.

— Пожалуйста, — всхлипнув, поднимаю голову, — увези меня отсюда.

— Вы поговорили или…

Я не смогла. Не смогла сделать то, что задумала, поэтому чувствую себя ущербной и абсолютно бесполезной. Я больна, а болячка изменяет личный статус, попадая в состояние «хроническая», «неизлечимая», «без ремиссии и возможных улучшений».

— Что ты чувствовал тогда? — сквозь зубы задаю вопрос, присматриваясь к изменениям, дрожью пробегающим по напряженному, чересчур сосредоточенному лицу.

— О чём ты? — осторожно отстраняется, выпуская мои руки.

— Ты понял, — не отводя глаза, цежу. — Ты боялся?

— Нет, — прикрыв глаза, хрипит.

— Ты этого хотел?

— Нет.

Врёт. Специально говорит неправду. Казаться хочет лучше, чем он есть.

— Это вышло случайно, — внезапно насыпает откровения. — Я вошёл и наткнулся на двух уродов, смакующих подробности того, что сделали с тобой. Я замер у входа, следил за ними, молча слушал, а потом накинулся на того, который находился ближе к двери. Одного удара для холодной оказалось более, чем достаточно. Второй тут же растерял былую храбрость и стал жаться жопой в стыки клетки. Я бил его ногами, а потом, став на колени и обхватив опухшую от моих ударов тыкву, приложил затылком о напольную кафельную плитку…

— Рома, хватит, — пищу, вгрызаясь в собственные кулаки. — У меня ни черта не получилось. Слабачка!

— Я не хотел, солнышко. За одну секунду обезумел и утратил полностью контроль, а видишь, что по факту вышло. Ты…

Похоже, до него наконец-таки доходит смысл того, про что завуалированно с ним говорю уже на протяжении двух-трёх недель…

Сначала я хотела с ней поговорить. Считала, что Марусову посетило внезапное раскаяние, например, или строгий режим смог перевоспитать «непослушную девчонку», устранить засор в мозгах и опустить зазнавшуюся на грешную землю.

Потом я посчитала, что смогу дать ей то, о чем она просила. Два года — жалкая одна шестая от общей причитающейся по закону суммы. В сущности пустяк. Для меня, но не для той, кто, как оказалось, мечтает тайно завести семью и стать полноценным членом общества, обретя мужа и родив детей.

В какой момент всё изменилось? Когда произошел этот сдвиг? Когда я захотела ощутить вкус крови у себя на языке? Когда?

Меня тошнит. Если не выберусь наружу, то натворю непоправимое.

— Оль! — Юрьев вскрикивает и быстро выбирается наружу.

Пулей обминает нос машины, подлетает к задней двери и, распахнув её, одной рукой обхватывает меня и практически выносит на себе. Волочет, как тушу, подыскивая подходящее место для желудочного преступления.

— Юр…ьев, — скулю, как испускающее дух животное, — от… пус… ти… — руками сдерживаю рвоту, давлюсь блевотиной и безобразно бекаю. — М-м-м, — стремительно сгибаюсь пополам, выплёскивая на землю небогатое по составу содержимое. — Ч-ч-ч-чёрт! — сплёвываю желчь, заикаюсь и смеюсь. — К-к-к-ак вовремя, — успеваю высказаться, но тут же вынужденно наклоняюсь. — Бе-э!

— Твою мать! Да что с тобой? — он гладит мою спину, придерживая за живот. — Что ты ела? Когда ты всё успеваешь? Оля-я-я! — кричит в мою сокращающуюся от рвотных спазмов спину.

Сказать? Пора? Так вот какой он подходящий для подобного момент!

— Я беременна, Юрьев, — повожу плечами в попытках сбросить его руку. — Всё нормально. Ром, ты услышал? Понял?

По всей видимости…

НЕТ!

То же время, несколько недель спустя

Время сильно нас друг к другу привязало. Потрепало, но всё равно облагородило. Без жены я больше не умею. Не выдерживаю. Ресурс растрачен, возраст, видимо, берёт свое, и годы безвозвратно улетают. Я не живу, а проживаю. Считаю сутки, обрывая календарь, комкая папиросный лист. Бесполезно вентилирую легкие, прогоняя вхолостую через сложную систему свежий воздух. Не вывожу, на элементарном спотыкаюсь. Глохну, кашляю, клюю, а на нейтралке к нулевой отметке подбираюсь. Качусь и скатываюсь. Торможу, когда нос к носу с трудностями сталкиваюсь. Сложности любого уровня наотмашь лупят по щекам, сбивают с ног, вынуждая перед ними на коленях ползать. Нужно пресмыкаться, чтобы состояться. Я слаб, поэтому обычно унижаюсь. Конечно, падаю, как подкошенный, затем растягиваюсь во весь немалый рост, в отчаянии скребу ногтями, вырываю с корнем сорную траву, поднатужившись, кряхчу, чахоточно покашливаю, а после неизменно собираюсь, но как, блядь, ни стараюсь, не могу с земли подняться…