— Понятно, — чуть слышно Юрьев отзывается. — Тихо-тихо, не кипятись. Где остановимся?

Это он на что прозрачно намекает? Что мы должны поехать к нам домой? Поддаться сентиментальным воспоминаниям и заглушить вместе с папой боль?

— Здесь точно не останемся, Ромка. Я больше никогда не перешагну порог квартиры, в которой каждая щель и каждая прогнившая половица, напоминают лишь о неприятностях, проблемах и вакханалиях, которые там происходили, когда папашка приводил своих друзей, на все голоса орущих несуразицы и грубости.

— Я могу кое-что спросить? — заметно понижает громкость и напускает таинственность, добавляя ненужный мистицизм. — Это важно и серьёзно.

Офигеть заявочка!

— Звучит не очень. Мне стоит, видимо, поднять руку и в чем-то поклясться, притулившись носом к Библии?

— Будет достаточно, если скажешь так, как было на самом деле, — меня перед собой аккуратно выставляет. — Лёль, я хотел бы это знать.

— Да, конечно, — морщусь, пока рассматриваю жалкого человека, суетящегося рядом с копачами и разрывающегося между водкой в крафтовом пакете и жалкой суммой денег, которую он держит про запас, вернее, чтобы рассчитаться за оказанные похоронные услуги. — Прости, — ехидно хмыкаю. — Держу пари, что он засунет деньги им в штаны, но не расстанется с тремя литровыми стекляшками. Ром, принимаешь?

— Тебя трогали его пьяные дружки? — на мой не отвечая, спокойно задает его интересующий вопрос.

— Это грубо! — моментально отсекаю. — Какая разница? Ты за кого меня принимаешь?

— Твой отец занимался…

— Ты ведь знаешь, что я была нетронута. Зачем, Рома?

Боже, как же это мерзко!

— Это статья, Юрьева. Сутенерство, сводничество, проституция — один подряд, за который предусмотрено адекватное наказание, тем более по отношению к несовершеннолетней девочке. Это с отягчающими…

— Ты предлагаешь мне поквитаться с ним, сославшись на номер, параграф, пункт, подпункт, абзац и какую-нибудь сноску?

— Я предлагаю быть откровенной со мной и доверять.

— Я ведь запросто могу придумать и наговорить.

Зачем всё это? Юрьев понимает, как бьёт и унижает? Зачем ему знать, что происходило в той квартире до нашей встречи?

— Тебе с этим жить, — мягко упирается подбородком в мою макушку.

— Клевета… — неуверенно тяну.

— Статья!

— Господи! — веду себя, как конченая сумасбродка. Хихикаю на кладбище, подкатываю глаза и даже что-то будто бы припоминаю. — Ты знаешь, мне нечем удивить тебя.

Ни разу! Я, конечно, предусмотрительно закрывалась на ключ в своей комнате, нацепив сто одну рубашку на тело и такое же количество колготок и растянутых штанов на длинные худые ноги, пряча по тряпками только-только сформировавшуюся женскую фигуру, перетягивала грудь и скрывала выпуклости на очевидных местах для трезвого человека, затем забивалась в самый дальний угол и выставляла перед собой тяжелые стулья, сооружая грозную линию обороны на случай приближения или стремительной атаки вдрабадан надравшихся скотов. Я пряталась и защищалась. Хранила себя для лучшего мужчины в мире!

— Ромка, я люблю тебя.

— И я тебя, — молниеносно отвечает.

— Но, честное слово, если ты ещё раз о подобном заикнешься, то я…

— Итак, солнышко, где же мы переночуем?

Умеет он перевести внимание. Талантливый, хоть и слабый дознаватель.

— Гостиница, например. Чем не вариант?

— Хочу посмотреть, где ты жила. Мне кажется, ты его боишься, Лёлик? Ты волчонком смотришь на мужчину, который, по первому впечатлению, на голову ниже тебя. Да и я с тобой. В чём дело, Юрьева? Кстати, он идет сюда.

Вот же пьяная скотина!

— Уходим, — толкаюсь, упираясь каблуками в землю. — Юрьев, это не смешно. Я хочу, чтобы он никогда не заявлялся к нам и не требовал помощи, которую я не смогу оказать этому человеку, который лишь по медицинским параметрам, по генетическому набору, является моим кровным родственником. Рома, я считаю, а не просто называю, своими родителями Маргариту Львовну и Игоря Николаевича. Понимаешь? — смело, будто с явным вызовом, направляю на него глаза.

— Да.

— Я не притворяюсь, когда говорю «мама», «папа». Я не играю, когда обращаюсь к этим людям. Я прислушиваюсь к тому, что они советуют и настоятельно рекомендуют. У меня нет отца! Есть просто донор спермы и человек, причинивший непоправимый вред моей маме. Я не хочу общаться и ни на что не претендую. Не нужно…

Ромка замирает и помалкивает.

— Юрьев?

Отец останавливается в нескольких шагах от нас и по-детски крутит кулачки в углах залитых водочкой «глазёнок».

— Уходи, — шиплю и становлюсь на изготовку…

Отмахнувшись от раскачивающегося, очевидно уже нетрезвого человека на кладбище, мы отправляемся в столовую, расположенную на автобусной станции. Там за квадратным столом, накрытым только на двоих, всё чаще помалкиваем, чем голосим и устраиваем показательный плач за умершим человеком. После второй поминальной рюмки в моей памяти всплывают только светлые моменты нашей жизни, которыми я охотно делюсь с мужем в первый и, видимо, последний раз.

А с отцом… С тем мужчиной, чьё отчество ношу, я так и не поговорила. Видимо, гореть за это мне в аду…

Пятнадцать лет спустя

Финансово-экономический.

Отдел кадров.

Дизайн, апгрейд, маркетинг, реклама и, безусловно, продвижение.

Проектировочный в моем, конечно же, лице:

«Я, детки, здесь. На важном месте. Как этого все и хотели!».

Конечно, Сашка. Куда же без него? Ни хрена ведь без купюрного кадила не произойдет. Не освятится земля под чью-нибудь застройку.

Костя. Естественно, само собой, и разумеется.

Кто ещё? Кого здесь, очевидно, не хватает?

Юридический? Да нет же. Зевающий Никита свет Платонов — зажравшийся, чрезвычайно хитрый игроман, любитель, бешеный фанат покера и преферанса, однако почему-то тощий по фигуре, невостребованный у женской половины человечества, короче, не женатый, перспективный, а для кого-то старый и потрепанный, но по-прежнему завидный и весьма стабильный холостяк. Последнее, с учетом новой возрастной настройки. Вообще-то парень молодой. Сколько ему? Полтинник? Четвертак? Сорок с небольшим или… Тридцать пять? Возможно, немногим больше. Как всегда, наш карманный «адвокат» почти лежит, пренебрежительно третируя ногтем указательного пальца поблескивающую позолотой перьевую ручку. Именно к нему сейчас обращается с каким-то предложением сосредоточенный, мудрый и пребывающий, что даже очень странно, в отличном настроении босс, периодически бросающий взгляд на телефон, лежащий от него по правую руку. Переписывается с новой Юлей, то есть Асей, пока протирает дорогие брюки на обязательном совещании? Смотрит сладкие картинки, при этом жёсткую эротику в своих мозгах катает? Вот же… Извращуга стильный и мобильный! Поглаживает мордашку улыбающегося ребёнка, чье изображение периодически всплывает на навороченном сенсорном экране.

Строители? Аксёнов скалится, как идиот, и мне периодически подмигивает, облизывая губы. Удавлю козлину, если Юрьев об этом раньше не узнает.

Доставка и курьеры? Возможно, канцелярия и делопроизводители? Чёрт…

— Убери руку, — цежу сквозь зубы.

— Извини, думал, как тебя отвлечь и хоть чуть-чуть расслабить? А ты не спишь? — он отпускает правое запястье, которое до злобного рычания с большим энтузиазмом разминал, придавливая в особые моменты обручальное кольцо на безымянном пальце. — Что нужно сделать, чтобы наша умненькая Лялька улыбнулась и не таращилась на окружающих её людей ядовитой маленькой змеёй? Что твой Юрьев предпринимает, когда ты злишься? Целует по-французски? Щекочет носом? Дует в лобик? Обнимает крепко? Или…

— Линяет.

— А? — он широко распахивает рот и застывает чурбаном.

— Уходит в другую комнату, там занимает любимый угол, зажмурившись, перестает дышать, замирает, притворяется погибшим, талантливо изображая бездыханное тело, и про себя считает до десяти.