— А у тебя, по-видимому, месячные начались? Что с голосом и настроением?

— У меня задержка, если это интересно. Рассказать подробнее?

— А-а-а-а, — по-моему, кто-то очень широко зевает. — Пожалуй, обойдусь.

— Ты договорился с Андреем? — обнимаю мужа вместе с креслом. — Ромка, не ревнуй.

— Нет, не договорился. И я не ревную. К кому? К писюше? Это бред!

— Ты обещал.

— Оль, было много дел, — носом шумно забирает воздух. — Давай пока спустим ситуацию на тормоза. К тому же мелкий парень не пристроен. И ты ведь знаешь, что если я пообещал, то всё однозначно сделаю. Предлагаю, сначала с непростой семейкой разобраться, а потом с Андреем о чём-то говорить. Я не расслышал, Фрол его берёт? Ничего не изменилось?

— Берёт, — хихикнув, отвечаю. — Я умею торговаться.

— Отлично. Когда?

— Ты торопишься отлучить малыша от материнской сиськи?

— Ага…

У нас произошло довольно неожиданное пополнение в семье. Паштет два месяца назад случайно…

Стала мамой и вынужденно изменила имя. Теперь она Павлина, у которой есть единственный, но очень крупный полосатый сын.

Три месяца назад

Шансов у меня немного. Точнее, их очень мало. Вероятность моего отцовства невелика. Почти нулевая перспектива. Микроскопическая и блошиная возможность. Да уж, чёрт возьми, дела-а-а-а!

Жалкий, скорее, ничтожный, слишком мизерный процент успеха по благоприятному результату обыкновенного незащищенного контрацептивами полового акта, который нам с женой, как это ни странно, доставляет в последнее время физиологическое удовольствие. Такое было, если память мне сейчас не изменяет, ровно двадцать лет назад. Тогда мы только-только начинали с Лёликом супружескую жизнь и нагло, без оглядки на окружающих, мечтали о чём-нибудь простом, но для нас — эксклюзивном, нереальном и невообразимом.

Мы с ней переживаем такой себе «медовый месяц», тянущийся как минимум полгода от произнесенного каждым твёрдого взаимного зарока. Зарока о том, что разойдёмся наконец-таки по сторонам, подписав официальные бумаги; не станем доводить до мелочного и жалкого суда, чинить препятствия и самоутверждаться; не будем посвящать общественность в причины, возникшие для неожиданного кардинального решения; и оставим друг друга в покое и порядке. Расстанемся друзьями, сохранив о каждом в памяти лишь тёплые и добрые воспоминания, написав на каменной плите душевные слова прощания.

«Чувств больше нет, Ром. Уверена, что ты, как и я, согласен с этим. Мы живем, подпитывая мёртвый брак нехорошими иллюзиями, раскатываем воспоминания — прекрасные или не очень, — при этом тяготимся привычками, наработанными жуткими годами. А сказка, как ни крутись, в реальной жизни в явь не обращается. Одного желания недостаточно. А то, что происходит, называют, если мне не изменяет память, чудовищная, негуманная дрессура. Метод жёстких или жестоких команд и недостаточных поощрений. Беспощадный кнут и чёрствый пряник. Возможно, реденькие почесушки за ушами и снисхождение, производимое пренебрежительным похлопыванием по расходящимся от выдыхаемого воздуха щекам. Ты согласен?» — шептала каждый божий день мне Ольга. — «Юрьев, не упрямься. Ты ведь обещал. Вспомни, пожалуйста. Один год, а дальше — своей дорогой и по разным сторонам».

«Как скажешь» — сцепив зубы и прикрыв глаза, терпеливо отвечал. — «Я тебя услышал».

«Не будь ребёнком. Не нужно этих игр с неприходом в ЗАГС или ещё чего. Это нарушение конституционных прав. Моих, если это важно. Твой саботаж означает, что плевать ты хотел на мои желания. Считаешь, такое поведение нормальным? Не отвечай. И так всё ясно. Я знаю, что сочувствия или уважения недостаточно. Недостаточно, чтобы считаться полноценной парой, как бы мы себя в обратном не переубеждали».

«Ты хочешь ребёнка?» — как свихнувшийся, хватался за последнюю соломинку в надежде вытащить обоих из опасного болота, в которое мы с ней всё глубже погружались день ото дня. — «Да или нет?».

«Хочу, но…».

«Он будет! Вот увидишь. Попытки увенчаются успехом. Усиленно, с воодушевлением работаем над этим. Потерпи ещё немного. Не сегодня завтра врач подтвердит твою беременность, и мы…».

«Я смогу воспитать малыша и без тебя. Прости, но… Секс для меня не главное».

«Без меня?» — сжав сильно кулаки, я протыкал ногтями мякоть на ладонях и глубже загонял в себя неправедный, но справедливый гнев. — «Мне исчезнуть или умереть? Испариться, не забыв вытянуть из твоей дырки член? Городишь чушь. А самое противное, что с очень умным видом. Тебе бы на нос подцепить очки, так…».

«Не утрируй, пожалуйста. Неполные семьи — не конец света. Ничего такого. Мы ведь как-то обговаривали, что дети в несчастливой среде вырастают неполноценными, нервными и… Да какая разница?».

Умных книжек начиталась? Бешеная стерва!

«Сейчас это не проблема. Ты сможешь участвовать в его воспитании, как отец, но не как мой муж».

«Считаешь, это всё решает? Стало быть, это я тебе мешаю? Ты сняла кольцо — я проморгал. Ты просила время — я его любезно дал. Ты приманила, сделала ручным, чтобы… Что? Оля, для чего всё это? Наше простое счастье — два, возможно, три, а если очень повезёт, то все четыре и даже пять месяцев, — а дальше наступает очередной психологический запой?».

«Устала играть» — тяжело вздохнув, как правило, пониже опускала голову и прикрывала веки, скрывая от меня остекленевшие глаза.

«Я думал, что уже всё выяснили. Тогда. Помнишь? Ты шептала, что любишь меня. Заверяла, что всё сказанное — истинная правда. Хотя это и без клятв было ясно и понятно. Опять Марго настаивает? В это, для справки сразу уточняю, не поверю. Больше нет! Никогда. Мать играет за меня. Она заверила, что сделает всё, чтобы мы не разводились. Даже с тёмными силами какую-то херню за бабки заключила» — я заводился и выражения не выбирал. — «Опять надумываешь. Ты напилась или, сука, что-то мерзкое употребила? Что ты хочешь? Ошибка, да? Погорячилась? Взяла щенка, а после на хрен выбросила. Гулять с ним, убирать, кормить, играть — не для тебя? Во всём так. Или ты пыталась угадать, что бы я мог такого сделать, если бы, не дай, конечно, Бог, не услышал три главных нежных слова? Я приласкал тебя. Ты просила сочувствия и чёртова терпения. Я дал их. В ту ночь мы выступали единым целым. Оля, пожалуйста, приди в себя. Что теперь, е. ать, не так? Переключи свой сраный тумблер в позицию „Откровение“ и выскажись раз и навсегда. Жертва, жертва, жертва. А я палач? Время! Ну-у-у? Боялась меня, поэтому говорила то, что я хотел бы слышать? Давай начистоту».

«Я не боюсь тебя. Страх здесь абсолютно ни при чём. Ром, довольно этих извращений. Не жизнь, не жизнь… Му-че-ние!» — жена мотала головой.

ПАЛАЧ! Да чтоб меня… На этом мерзком слове я сильно поперхнулся, а после прикусил язык. Остаток глупой речи слушал молча, лишь улыбающимся дурачком ей в такт кивал.

«По-идиотски признаемся друг другу в том, что давным-давно погибло. Пойми же. Посмотри. Подними голову. Юрьев, будь же ты мужиком. Я могу хоть сотню раз на дню повторять, как сильно тебя люблю и как тяжело без твоего присутствия рядом, но… Всё уже закончилось».

Очередной, мать вашу, кризис!

«Ты снова поломалась, да?» — я прошептал, специально отвернувшись. В тот день мне было тяжело удерживать слезу, которая катилась без преград из глаз, словно кто-то наверху специально выломал, с ноги ударив или навалившись плечом, сдерживающие предательскую влагу мягкие, но крепкие задвижки.

«Нас сломали, Юрьев! Мне очень жаль…».

Как же Лёлька ошибается! Я, как обычно, пропустил удар, но утвердительно кивнул, чтобы не накалять и без того тяжёлую и непростую ситуацию…

Секс есть, а выхлоп, к сожалению, нулевой. Мой каждый выстрел — точно в цель, но однозначно холостой!

Сейчас меня смущает кое-что иное. Очень странно, что после известий о мужском «почти бесплодии», старая по времени, но молодая по годам знакомая, подающий сумасшедшие надежды улыбчивый репродуктолог, и наперсница, исключительно по совместительству и собственному желанию, моей матери с целью организации небольшого заговора для проведения не простой, но важной операции по забору яйцеклеток Оли с последующей криоконсервацией биоматериала до наступления лучших, если такое в принципе возможно, времен, не позлорадствовала и громогласно не провозгласила: