— Пожалуйста-а-а, — Лёлька кривит губы и жалобно скулит. — Поехали в больницу.

По её словам, кот ранен и морально, и физически, но то, что видят мои глаза, свидетельствует совершенно о другом: себе блохастый непоседа вообще не изменяет. Пашка яростно шипит, приподнимает гребнем весь загривок, и даже лупит некрупной лапой по проволочным прутьям пластиковой дверцы, пока я аккуратно и с наигранным почтением устраиваю транспортировочный ящик на заднем сидении в своей машине. Вцепившись мелкими когтями, по-крокодильи открывает пасть, демонстрируя мне, по-видимому, исключительно на всякий случай весь свой имеющийся жуткий арсенал.

— Он не выглядит несчастным, скорее взбудораженным и крайне агрессивным. Есть мысль, что Пашка настаивает на реванше. Где бузотёры, которые воспитывали нашего мерзавца?

— Не знаю. Ему ведь больно, — смешно бормочет за моей спиной. — Нельзя быть таким толстокожим.

— Я не говорю, что не больно. Я говорю, что он абсолютно не расстроен. Скорее, возбужден. Как ты его, кстати, отбила?

— Водой их разлила.

Определённо очень действенный и даже безопасный способ.

— А как получила свои ранения? — между подушками трамбую гарцующую клетку. — Вода — всё ясно, но на твоих ладонях нет живого места. Оль, я предлагаю поехать для начала в больницу для людей.

— Мне не больно. Я всё смыла, а потом протёрла спиртом. Продезинфицировала.

— По-моему, здесь надо зашивать, — вполоборота обращаюсь к ней.

— Нет, всё нормально. Там здоровая рыжая тварь проявляла бешеное рвение. Такое впечатление, что они давно знакомы и испытывают друг другу непереносимость и даже ненависть.

Или странное влечение. А что? Всё может быть. Итак?

— Не та масть, что ли? — я про себя смеюсь.

— Что?

— Ты что-то, я полагаю, имеешь против рыжих? Вы с шерстяным повторяете друг за другом. Вас с Павлом рыжий не зашёл. Так сильно раздражает?

— Какая разница? — заглядывает внутрь через моё плечо. — Всё?

— Ага. Ему удобно. Поедет, как царёк. Сядешь со мной? — не поворачиваюсь к ней лицом.

— Нет.

— Я не кусаюсь, и я не рыжий.

— Я подержу его.

Да что с ним станется? Ей полосатый кот важнее человека. Но стоило попробовать. Раз в год и палка может выставить себя ружьём…

Жена стрекочет, рассказывая невысокой юной девушке о том, как Пашка получил заметные едва-едва увечья, а я весь разговор отстаиваюсь в стороне. Стараюсь не вникать в суть кошачьей остросюжетной мелодрамы, но тщательно обдумываю, подбирая несколько иные фразы и слова. Я должен ей сказать или не стоит и без того не радужную ситуацию усугублять? Какая разница, если Оля всё ещё настаивает на разводе? По сути дела, нам осталось лишь выбрать дату и прийти к мировому соглашению относительно совместно нажитого в тяжелом браке немногочисленного движимого и недвижимого имущества. Наверное, скажу о том, что я никто, по нашем возвращении домой.

— Очень глубокие раны, — покачивая головой, сокрушается ветеринарный врач. — Пройдите в смотровую, пожалуйста. Вам обработают руки и проведут профилактические меры.

— Что это значит? — Оля задает вопрос, но при этом с опаской, немного искоса посматривает на меня.

«М?» — кивком даю понять, что тоже ни черта не понимаю.

— Возможная инфекция на кошачьих когтях и зубах крайне опасна для человека. Кроме того, бешенство…

Этого нам только не хватало.

— Мы согласны на всё, — я становлюсь за Олиной спиной. — Не упрямься, пожалуйста, — спокойно говорю в затылок. — Ни хрена с Пашкой не произойдет, — кот, сидящий на смотровом столе и прижавший сильно уши, как будто понимает, о ком ведётся разговор. Зрачки расширены, а кончик шустрого хвоста гуляет в чётком ритме. — У него из анального отверстия идёт кровь, — указываю пальцем на пушистый зад. — Что это может быть?

— Я сейчас посмотрю, — спохватывается юный врач. — Иди сюда, Паштет. Давай-ка посмотрим. Тихо-тихо. Где болит? Вот здесь? Но…

Она визжит, по-моему, полчаса о том, что я безмозглый идиот, который приведя в квартиру кошака, не удосужился последнему заглянуть под хвост, чтобы удостовериться в наличии небольших бубенчиков, свидетельствующих о принадлежности к мужскому полу.

— Оль, согласись, это было очень смешно, — сверяюсь через зеркало с ней взглядом.

— Смешно? Нам по сорок лет, а мы выглядели перед молодым врачом, почти подростком, как два кретина, которые не могут определить, где у кота промежность, а где дырка для опорожнения кишечника. Это течка, Юрьев! Месячные, понимаешь? А он не Пашка. Теперь это она и она… Господи, Павлина!

Так и подмывает у взбудораженной спросить:

«Зачем же так орать. А что течёт? А можно краник прикрутить?»,

но я предусмотрительно воздерживаюсь.

— Эти мерзкие коты изнасиловали Пашку, — хрипит, приставив кулаки к губам.

— Не думаю, — насупив брови, отвечаю. — Она искала приключений, Лёль. У животных это называется инстинктом размножения. Хотя, если честно, для людей исключений тоже нет. Я думаю, что рыжий обязан выплатить «надруганной» Павлине большие алименты за шестьдесят два дня беременности и будущие роды в нашей, черт возьми, квартире.

— Может ничего там нет, — она посматривает на мяукающую клетку. — Плачет и плачет. Что делать?

Жена сорвала половую вакханалию. Теперь переживает, не знает, как тут быть.

— Поехали домой?

Там кое о чем существенном поговорим…

Три месяца спустя

— Здорово, капитан, — мужская сильная рука сжимает правое плечо. — Давно сидишь? Кого-то ждёшь?

Вообще-то полчаса, но кому какая разница.

— Нет. Тебя, — похлопываю по цепким пальцам, царапающим ткань на рукаве рабочего пиджака, и грубо задевающим лопатку.

Наш Ростов никогда не отличался особой пунктуальностью. Предустановленная норма опоздания у служивого козла — всё те же полчаса и ни минутой позже. В казарме парень часто залетал, за что и получал наряд вне очереди, затем лишался еженедельной увольнительной, но огорчения не проявлял, зато, как идиот, хихикал, взъерошивая щётку, на под ноль-пять обритой тыкве:

«Напугали ежа голой жопой. Подумаешь, уборка территории. Дерьмо-вопрос. Работы, как говорится, на неполный срок, зато почёта сколько. Короче, ребзя, оставьте папе сигареты и к чертям валите».

— Как дела? — обойдя меня и круглый стол, со всего размаху плюхается в кресло, стоящее напротив.

— Ты опоздал, Андрюха. Так и не понимаешь по часам? Или это твой природный шарм?

— Хм. А ты всё та же сука, которая подкалывает и тиражирует дебильные нравоучения? Ну-у-у, — подыскивает оправдание или нагло издевается, — извини, наверное, — плечами пожимает, а потом, как недоразвитый, хихикает. — Торопишься куда-то?

— Нет.

— Так улыбнись, товарищ капитан. Чего ты хмуришься?

— Принимается, старик, — довольно щурюсь, и вскинув руку, вызываю к столику услужливого официанта. — Что будешь есть, пить? Чем разговеешься за мой счёт, естественно?

— Стаканчик, но со льдом. Больше ничего.

— Водку или…

— Коньяк, братан, исключительно коньяк. Статус, возраст и избалованность размениваться на нечто недостойное уже не позволяют. Звёздочки считать не собираюсь, но цвет, букет и густоту, конечно, оценю. Ты уж постарайся, крутой начальник безопасности у Кости Красова.

— Я на машине, но прогиб зачту.

— Предлагаешь в одиночестве надраться? Какой ещё прогиб, Юрьев? Не мели ерунду. Ты многого достиг, а я оформил протокол и законспектировал.

— Учту. Пить не буду, но ментально поддержу. Андрюха, извини, на вечер есть небольшие планы.

— Когда имеются планы, тогда не приглашают друзей.

Еще раз, что ли, извиниться?

— Лимончик, сахарок, оливки? — подмигиваю другу. — Не заводись, гражданин начальник. По шашлыку?

— Обойдусь. Но ты отменная скотина. Заедать — не почувствовать приятное тепло. Я не понял, — он озирается по сторонам, — ты один? А где жена? Ты ей сказал, что я воспитанный, культурный, как правило, не злюсь, не гажу, где столуюсь, не кусаюсь, а также наизусть не помню все её правонарушения? Кстати, — он хлопает ладонью по столу, опуская пластиковую карточку на скатерть, — как ты просил. Пересдавать не надо, а отметки об изъятии прав в компьютерах дорожных цезарей не наблюдается. Она спокойный и уверенный водитель, который некоторое время автотранспортом не управлял. Причина…