Что может быть хуже, чем томительное ожидание? Когда больше ничего не остается, как просиживать штаны, до блеска полируя ткань на брюках, ёрзая ягодицами по худому дерматину, устраивать художественный беспорядок в волосах, запуская в собственную шевелюру скрюченные пальцы, издалека напоминающие когти огромной хищной птицы, но в глубине души надеяться на чудо:
«А вдруг? А что? А если? Возможно, все наконец-то встанет на свои места, наступит счастье, будет просто, но гораздо лучше».
Как угодно, но только бы не хуже!
Кто сказал, что от ожидания можно смертельно устать? Неважно. Этот кто-то однозначно прав — я чересчур устал. Что держит, почему я здесь, на что надеюсь, к чему взываю, пытая высший разум и заклиная собственные силы?
Ждать и догонять — два худших состояния в нашей жизни. Не расплескать бы в процессе ожидания чувство меры. Чем больше, дольше ждешь, тем крепче уверенность, что ждешь не там, где надо, к тому же, не того. Не ту! Не ту, конечно.
Друг без друга мы уже не можем. Поодиночке мы никто и порознь ни черта не получается. А вместе быть — смертельно и опасно. Отравляюще. Ядовито! Так и не приручил жену, не смог собой околдовать и не влюбил, зато измучил и почти убил.
— Юрьевы! — дородная чинуша, работница ЗАГСа с короткой, под мальчишку, стрижкой, ещё раз вызывает нас. — Пришла? — конкретно обращается ко мне, оперевшись крепеньким плечом о дверной проём. — Время, мужчина, — стучит ногтем по панцирю подмигивающих системным сообщением смарт-часов. — Очередь не будет ждать.
«Нет, не пришла» — не отвечая вслух, лишь отрицательно мотаю головой.
— Как вы надоели, молодые люди, — теперь пришел её черёд покачивать головой. — Чего вам не живётся, как всем нормальным парам?
Ей не понять.
«Нас поломали, тётя» — таращусь на неё ослом, поджимаю плечи и глупо скалюсь.
— Каждый год одно и то же. Э-э-х. Звоните. Ищите. Вызывайте. Учить, что ли? — кивком показывает на мобильный телефон, который я прокручиваю в руках, придавливая пальцами иссиня-чёрный сенсорный экран. — Ведете себя, как малые дети. То жена на месте, а его здесь нет, то наконец-то муж явился, а она гуляет где-то. В следующий раз вам просто-напросто откажут в подаче и приёме заявления. Мы устали женить и разводить больных на голову людей. К тому же, намечается справедливый иск. Я гарантирую. Будем жаловаться на подобные действия. Заодно организуем прецедент. Чтобы таким вот неповадно было.
Нахлобучивать страну, суетиться, прыгая между одиночеством и матримониальным «смыслом» жизни? Похоже, тётя мягко намекает на грубое неуважение и безразличие по отношению к государственной машине? Ну и пусть.
— Она придёт, — разглядывая бабу исподлобья, под нос себе бухчу.
— Когда?
На это, к сожалению, нет ответа.
Жена придёт. Придёт! В последнем я на все сто уверен. По крайней мере, к тому, что происходит здесь, сейчас, в реальном времени, вчера как будто не было намеков и открытых поползновений. Мы завалились спать, по-моему, в двадцать три часа, немного покрутились с боку на бок, нервно посмеялись, затем поцеловались и нежно занялись любовью.
Я изучал жену тёплыми руками, беспокойными губами, шершавым языком и острыми зубами. Нежно целовал и жадно жрал, облизывал и смаковал, словно до этой ночи никогда не пробовал и ни разу не был с ней.
Наши отношения — «всё очень сложно». Но мы хотим быть вместе, значит, всё по-настоящему, серьёзно? Я постоянно с ней. Ношу её в груди, под сердцем, в укромном, очень тихом месте. Там, где никто малышку не достанет, не обидит.
Я готов убить всех, кто был с ней: насильно или добровольно. Кто познал её: этот терпкий вкус — её божественную сладость. Она небесное создание, не человек, не что-то плотское. Она святое! Самое святое из святых, но в то же время испорченная дрянь, развращенное существо и сумасшедшее создание. Я многое могу отдать за то, чтобы стереть ей память, отформатировать испорченный жёсткий диск и вылечить затронутые кластеры, промыть ей мысли, лишь бы она жила со мной, была всегда и находилась только здесь, и только рядом.
Наш секс великолепен. Всегда. Без исключений. В особенности тогда, когда в каждом невесомом касании, уверенном движении скрыта истинная нежность, в каждом вздохе гуляет страсть, а в каждом поцелуе царствует любовь и жадность.
Ольга быстро отъезжала, а я её будил нетерпеливым влажным поцелуем в грудь и острой лаской вспотевшей от движений шеи. У неё в глазах стояли слёзы, а на особо проникающих, уверен, что болезненных и неприятных, толчках, она как будто яростно шипела:
«Я простила, Ромочка. Слышишь? Всё простила. Не останавливайся, милый. Хочу… М-м-м-м…».
Простила? Что мне с этого? Улыбнуться, а после рассмеяться? Из пальца высосанный, чёрт возьми, развод, увы, никто не отменял:
«Без изменений, Юрьев. Как задумано. Всё остаётся в силе»…
— Да! — рявкаю в трубу, принимая рьяный вызов Кости.
— Не в духе?
— Не в духе. Что случилось? Я нужен?
Нет сил ворочать языком. Хотя я рад, что Красов первым позвонил и отменил незапланированный розыск Оли.
— Ещё один прогул, я так понимаю, — глухо произносит босс. — Ром, наш Фрол тебя с дерьмом смешает. Он очень недоволен тем, что вынужден общаться с нежным замом. Сам понимаешь, ни матом загнуть, ни хохму отпустить, ни тронуть за плечо, чтобы случайно не нарваться на крупный штраф за сексуальное намерение. У Светика имеются определенные проблемы с чувством юмора или у вас, у безопасников, в твоем цирковом отделе, все с таким дефектом? Когда планируешь прибыть на базу? Кстати, с котёнком очень плохо получилось.
И что? Мелкий всё равно отправится к Ростовым. Пусть подрастёт немного и отклеится от сиськи Паши.
— Через одного. С прогулом — как пожелаешь. Буду значительно позже. Там двое девочек, Костя. Это дети, их желание и маленькая просьба. А Сашке лишь бы Инге досадить. На фига ему домашнее животное?
— Ни хрена себе рвение, — шеф, кажется, присвистывает. — Два прогула — и ты, мой золотой, свободен. Что-то случилось? Если что, то твоей любимой на месте тоже нет. А с остальным разбирайтесь собственными силами, но у Фролова восстало дикое желание урезать премии. Спит и видит. Дико, правда, что наш Писюша-безобразник даже не скрывается. Там всем скопом попадем под финраздачу. Я без иммунитета на подобное, как ты знаешь. Скажет: «Экономим»! И мы все дружненько затянем пояски. Да это ладно, но ты необдуманно, я полагаю, подогнал ему чудесный повод. Между прочим, я бы тоже взял Юрьева-малого. У меня сын и пищащая от такого Цыпа.
И что? Сказать ему «спасибо» за важное и своевременное сообщение.
— У меня их больше, шеф.
— Чего?
— Да прогулов. Ты, видимо, забыл или со счёта сбился. Жалеешь нас? Накажи и вся недолга.
— Я дружу с вами, Ромыч. Тем более Лёля — крёстная Тимошки. Не бесись. Когда неадекватничаешь, то становишься козлом. Тебе сей образ не идёт. Мы давно знакомы и…
Многое друг о друге знаем.
— … я не хочу портить отношения из-за какой-то ерунды, которая, по всей видимости, не стоит выеденного яйца.
— Не могу долго разговаривать, — замечаю недовольный взгляд сидящих рядом. — Но уважительной причины отсутствия на рабочем месте нет. Ничего в голову толкового не приходит. Наверное, просто отпрошусь. Что скажешь?
— Скажу: «Где ты, соколик?».
— В ЗАГСе.
— Жениться надумал? — шеф, похоже, издевается. Самое противное, что совершенно не скрывается. Рубит правду-матку и с себя же, как жеребчик, ржёт и угорает. — А что Ольга скажет?
— Ей всё равно, босс.
— О как! Хотя, наверное, добавлю: «Ой ли?».
— Её здесь нет, — закрываю медленно глаза, откидываюсь на стену и затылком стукаюсь о деревянную поверхность. — Я как раз собрался ей звонить, но ты вклинился.
— И спутал планы?
Ушла… Сбежала… Простила, но дальше не смогла. Да что же, черт возьми, не так?
— Она беременна, Костя, — зажимаю переносицу. — В положении. Понимаешь?
