– Маньяк! – завопила старушка. – Маньяк, девоньки!

– Но симпа-а-а-тичный! – пропела подружка сзади.

– Нет, ну что-то лицо мне его очень знакомо, – снова заладила третья.

– Эх, надо было мне тебя первой высадить, – весело ответил ей Гранкин, вцепившись в руль, – да уж ладно, признаюсь. Это я тогда по типографии ночью с бинтами-жгутами бегал. Но стрелял и грабил не я! Бандитов поймали и они признались во всём. А я первую помощь потерпевшему оказал!

– Батюшки, точно маньяк!!!

– Но симпа-а-а-тичный!

– Нет, я не знаю, кто там кого грабил, но лицо очень знакомое! А, вспомнила! У меня внуки мультики смотрят, так там такой же герой есть – лысый, зелёный и добрый. Шрек называется!

Газетный киоск оказался закрыт. Рассчитывать на то, что воскресным вечером он будет работать, не приходилось, но Виталя сильно расстроился. Он зарычал, затопал ногами, три раза обежал вокруг киоска, который на ночь закрыли железным панцирем.

– Тебе чего купить-то надо? – крикнула из машины одна из «плохих девчонок».

– Журнал глянцевый, «Шарм» называется! – Гранкин пнул со всей силы по железному панцирю.

– Нет, ну точно маньяк!

– Да ладно тебе, Фася, ну приспичило парню! Слышь, Казанова, глянец весь ещё в супермаркетах круглосуточных продаётся. Только не целуй, не целуй меня больше! Тошно мне от поцелуев, тошнёхонько, как и от Мендельсона.

– Девоньки! – заорал Виталя. – Родные! Милые! По коням! В супер, как говорится, маркет вместе поедем!

В магазине они произвели фурор. Виталя в окружении «плохих девчонок» прошёлся по рядам, нашёл нужный номер журнала с полуобнажённой девицей на обложке, и на радостях накупил бабкам конфет в коробках, шампанского, пирожных и мягких игрушек.

Народ оглядывался на них, глазел, улыбался, и даже показывал пальцем. Кассиры тянули головы из-за касс, чтобы получше рассмотреть живописную компанию. На выходе к Витале прицепились какие-то иностранцы с просьбой попозировать вместе с «девчонками». Бабки жеманились перед фотокамерой, безобразничали, подставляя Гранкину рожки, и в конце концов потребовали с двух чернявых парней «зелёную денежку» за то, что они «моделями тут ломалися».

Про преследователя Виталя начисто забыл. Он развёз бабуль по домам и поехал к себе.

– У-у-у, я вижу, день прожит не зря! – поприветствовал профессор Виталю, осмотрев с ног до головы. В ногах у Ивана Терентьевича крутился Джерри. – Как успехи, сыщик?

– Вань, я твою машину, того...

– Утопил? – упавшим голосом спросил лауреат.

– Нет.

– Спалил?!

– Не, помял самую малость. – Почему-то Гранкин совсем не чувствовал себя виноватым.

– Ерунда, – неуверенно махнул профессор рукой. – В сущности, любая машина – это груда железа. Главное, сам жив остался. Ужинать будешь?

– Нет, Вань. Есть абсолютно не хочется.

– Здорово. Я как раз ничего и не приготовил. То есть приготовил, конечно, яичницу, но...

– Джерри её слизнул! Прямо с горячей сковородки.

– Откуда ты знаешь?

Виталя разулся, прошёл на кухню, и сев на стул, блаженно вытянул ноги.

– Знаю, Вань. Мне кукушка накуковала. А ещё эта кукушка требует, чтобы ты домой возвращался.

– Кто требует?!

– Маргарита твоя и прочая пернатая живность.

Профессор заулыбался, обнажив ровный ряд искусственных белых зубов.

– Ну, с живностью у меня как-то не очень, а вот Маргариту я с удовольствием прижму к своей храброй груди! – Он топнул протезом по полу. – Ты там был, что ли, дома у меня?

– Я, Вань, где только сегодня не был. Завтра я назову имя убийцы. И не просто назову, а поймаю его на месте преступления! Только сейчас меня ни о чём не спрашивай. Завтра, всё завтра!

Профессор хлопнул себя звонко по ляжкам, и Джерри, подумав, что это игра, залаял, запрыгал и завилял хвостом.

– Баиньки!!! – в один голос заорали на него Виталя и Иван Терентьевич, но переборщили с накалом, и Джерри описался.

– Фу ты, ну ты, нежный какой, – пробормотал профессор и пошёл в ванну за тряпкой.

– Ромка мне сегодня из Парижа звонил, – сказал он, вернувшись. – Приезжает он завтра. Спрашивал, где Эльза, почему он до неё дозвониться не может.

– Ты что сказал?

– Стерпел я, Вить, ничего не сказал. Приезжай, говорю, поговорим на месте. А то, что жена твоя шастает где-то, ты сам виноват.

– Отлично! – Виталя потёр довольно руки. – Отлично! Я пойду в свою комнату, поработаю малость. А завтра в час «икс» мы проведём операцию под названием «Западня». Вань, у тебя оружие есть?

– Само собой есть. А ещё у меня есть подполкан милиции Митяй – друг мой лучший, после тебя, разумеется. Привлечь?

– Нет, Вань, это лишнее.

– Ну, тогда я баиньки, – профессор быстро вынул изо рта челюсти, разделся до цветастых трусов, отстегнул протез и исчез в палатке.

– Зачем ты сказал это слово? – вздохнул Виталя и пошёл в ванну за тряпкой. – Джерри опять описался!

Устроившись на кровати с ногами, он положил на колени журнал и тетрадку.

Ну вот из разрозненных, рваных кусочков и сложилась картинка почти целиком. Кое-что он, конечно не понимает, но в состоянии дофантазировать.

Может ли детектив пользоваться своим буйным воображением? Ответ на этот вопрос Виталя дал себе положительный. Иначе, как же сложить картинку?

Ребус решён и можно, последовательно складывая все получившиеся буквы, прочитать имя убийцы. А сейчас он дочитает рассказ. Это уже ничего не изменит, но он дочитает. Вот только нужно решить – читать его с блестящих гладких страниц, или в старой тетрадке, исписанной мелким почерком.

Виталя открыл журнал.

Ну надо же! Первой место!

А главный приз-то какой! Ну и приз.

Страховая компания «Вива-гарант» и предположить не могла, что этим конкурсом и этим призом обрекает на смерть одну женщину и спасает другую.

Скоро Галка вернётся домой. Снова будет сновать по комнатам, стирать пелёнки, убирать квартиру, готовить еду и ворчать, ворчать, ворчать.

Если женщина всем довольна – она умерла.

Чтобы Галка опять ворчала с утра до вечера, Гранкин был готов пожертвовать своей жизнью и даже отдать миллион.

« – Серж, пойдём отсюда, я боюсь подвальных помещений и мне совсем не нравятся импрессионисты. Когда я смотрю на их картины, мне кажется, что у меня испортилось зрение.

– Ты маленькая тёмная дурочка, – Анкилов взял меня под руку и повёл вдоль длинных рядов картин. – Смотри, какая лёгкость, какая прозрачность красок! Разве ты не видишь, что у Моне на картине даже воздух осязаем? Чувствуешь, он пахнет летом, солнцем, счастьем? А небо? Разве можно в другой манере так изобразить небо? Оно же реальное – высокое, и одновременно глубокое, дрожащее, изменяющееся.

– Глубокое, высокое, дрожащее! – передразнила я. – Это я дрожащая, это я реальная! Хочу к морю, хочу на пляж, хочу видеть настоящее небо и дышать свежим воздухом.

Анкилов уже два часа таскал меня от картины к картине и обрушил на меня такое количество восторженных эпитетов, что у меня голова пошла кругом. Я замёрзла, устала, хотела есть, а ещё больше хотела выбраться из этого бункера, где специальные системы кондиционирования и вентиляции поддерживали необходимую для старых полотен температуру и влажность.

– Ну, как хочешь, – буркнул Анкилов. – Если б ты знала, сколько народу бы заплатило огромные деньги, чтобы здесь оказаться, чтобы хоть одним глазком...

– Серж, – засмеялась я, – ну ты же знаешь, ты лучше всех знаешь, что у меня стойкая аллергия на все произведения искусства.

– Да?! – Он посмотрел на меня снизу вверх так, будто я была маленькой, хрупкой и недостаточно умной. – На произведения искусства не может быть аллергии, – поучительным тоном папаши сказал он, но спохватился, улыбнулся и потянул меня к лифту, в тесной кабинке которого мы поднялись на первый этаж его виллы. Он держал меня за руку.