– Кто ж вас не знает, профессор, – пробормотал Виталя. – Вас по всем каналам показывают. Вам в этом году Государственную премию дали за заслуги в области археологии! – Это была чистая правда. Виталя вспомнил лицо, которое последние полгода часто мелькало в новостях и в шоу-программах. Профессор отличился, кажется, тем, что отрыл какое-то древнейшее захоронение, которое проливало свет на происхождение, быт и нравы современного населения края. Он был очень известной личностью, и это спасло положение, потому что Гранкин вдруг сообразил, что раскрывать факт его найма Эльзой Львовной в качестве детектива пока не стоит.

– Что, и собаку по всем каналам... того... показывают? – удивился профессор.

– Не, собаку не того, не показывают. Но... кто ж не знает, что у хорошего человека всегда есть хорошая собака, и что хорошую собаку у хорошего человека всегда зовут Джерри?

– Молодой человек, вы меня совсем запутали, – пожаловался профессор и опустил ружьё. – Конечно, я вижу, что вы не вор и уж тем более не наркоман, но что вы делаете ночью, с фонариком на клумбе, где маковых головок больше, чем цветов?! Почему у вас туфля в руке? Что в пакете? Вы должны мне ответить, или я позвоню в...

– Я... мы... профессор, я там ключи искал!

– Ключи?

– Ну да, ключи!

– Шёл себе мимо по дорожке, на пальце ключи крутил. Ну и докрутился, они с пальца сорвались и в ту клумбу прямиком улетели. Я через калитку перемахнул и стал искать. Вы меня как археолог должны понять. Извините, профессор, если что не так. Вот, обувь какую-то нашёл и окурок, а ключей так и не...

– В пакете?

– Что?

– Окурок прямо в пакете нашли? – заинтересованно спросил Иван Терентьевич.

– Не, пакет у меня был, – промямлил Виталя. – Я думаю, чего мусору зря валяться, думаю, дай, уберу заодно, клумбу облагорожу...

– Слушайте, – рассмеялся вдруг профессор, и даже в темноте было видно, какие у него отличные, ровные, белые зубы. – Слушайте, мне всё равно не спится. Пойдёмте ко мне в летнюю кухню, у меня там холостяцкое логово и все условия для задушевных бесед.

– Не-е, – начал Виталя, но осёкся, потому что двустволка опять нацелилась ему в грудь.

– Молодой человек, я вас не спрашиваю, я вам приказываю. Вы арестованы. И сопротивление бесполезно.

– Так говоришь, ветеринар ты, мимо шёл, ключи на пальце крутил! – хохотал профессор, закинув голову назад, как ребёнок.

Они уже двадцать минут сидели в так называемой летней кухне и потягивали вино из огромной бутыли, стоявшей прямо на полу. В бутыль была вставлена длинная прозрачная трубочка, и они по очереди прикладывались к ней, засасывая тёмно-красную жидкость.

– Ага, ветеринар, ага, ключи, ага, крутил, – долдонил, как заведённый Гранкин. Настала его очередь, и он надолго присосался к трубочке. Вино было сладкое, вкусное, и совсем не крепкое. Сок, а не вино. Профессор первым делом похвастался, что сам его делает и прячет от жены в летней кухне.

– Ха-ха-ха! – снова загоготал профессор, и Виталя опять подивился его идеально ровным зубам. – Ключи крутил! – воскликнул Иван Терентьевич и тоже надолго присосался к трубочке.

– Букет? – спросил он, наконец, оторвавшись.

– Помилуйте, профессор, какой букет?! – возмутился Виталя. – Стал бы я на чужую клумбу за букетом лезть! Да никогда! – Тут Гранкин слегка покраснел, вспомнив историю с сиренью и жучками.

– Я говорю, винище у меня – букет! Да ты и впрямь, видать, ветеринар!

– Ага, ветеринар, – Виталя перехватил губами трубочку и долго не отрывался, чтобы уйти от трудного разговора. – Сколько здесь литров? – спросил он профессора.

– Десять. Было десять. Слушай, я двадцать лет в этом доме живу, двадцать лет по ночам не сплю, но ни разу, слышишь, – ни разу! – тут ветеринары ночью не ходили и ключи на пальцах не крутили и по клумбам не лазали!

– Всё когда-то случается первый раз, – пробормотал Гранкин и уступил трубочку профессору, чтобы тот заткнулся. Пока профессор с наслаждением тянул вино, Виталя огляделся.

Летней кухней называлась пристройка к дому, в которой было всё необходимое для жизни, кроме отопления. В «холостяцком логове» стоял диванчик, кресло, столик, и висела ситцевая шторка, делящее пространство на две половины. Вот тут, за шторкой, и скрывалась огромная, десятилитровая бутыль с вином.

Всё в комнате было увешано, уставлено какими-то черепками, косточками, масками, вазочками с отбитыми краями, потрескавшимися кувшинчиками. «Трофеи из экспедиций», – сказал про них Иван Терентьевич, когда они с Виталей зашли в каморку. «Трофеи» сильно смахивали на хлам, и, собственно, хламом в глазах обывателя и были. Нужно было иметь «массу образования», как выражалась Галкина мама, чтобы в этих черепках и косточках рассмотреть интересные, полезные для человечества вещи.

Виталя потрогал один черепок и покачал головой.

– Нет, ну я на дурака похож?! – заорал вдруг профессор, отлепившись от трубочки.

– Что вы, профессор, – испугался Виталя. – Разве дуракам Государственную премию дают? Разве дурак столько... – он театральным жестом обвёл рукой черепки и маски, – столько для отечества-человечества накопает? И вино у вас... букет, а не вино! Маковые головки отдыхают. Из чего оно?

– Черноплодка с вишнёвым листом, – отмахнулся профессор. – Ну, а раз я на дурака со своей Госпремией не тяну, то зачем ты мне врёшь?

– Врёшь?

– Врёшь! Ты не ветеринар, хоть тебя собаки и слушаются!

– А кто?

– Детектив! Частный! У тебя ж на морде... лице то есть, это написано!

– Не может быть, чтобы написано...

– Точно тебе говорю. Тебя, Эльза наняла, да?

– Нет. – Гранкин был почему-то твёрдо уверен, что факт его найма должен оставаться в тайне.

– Врать ты не умеешь, – ухмыльнулся довольный профессор, – то краснеешь, то бледнеешь, глаза всё время прячешь. Значит, человек ты хороший, правильно Джерри тебя слушается. Только я одного не пойму, зачем тебе от меня скрывать, что ты детектив, ведь тебе же со мной поговорить надо, побеседовать, а?

– Надо, – вдруг согласился Виталя. Иван Терентьевич был абсолютно прав. Как утаить то, что он занимается расследованием и при этом провести это самое расследование, Гранкин не подумал. Чтобы скрыть смущение, Виталя схватил губами спасительную трубочку. Сок, а не вино. Такого можно высосать бутыль и не захмелеть.

– Ведь тело-то я нашёл, – продолжил профессор, – вернее, Джерри. Мы с ним гуляли. Мы с ним всё время гуляем. Слушай, а сколько Эльза тебе пообещала заплатить?

– М-м-м...

– Понял, некорректный вопрос. Лучше не ври, у тебя не получается. В любом случае, я с Эльзой согласен – история эта подозрительная и на несчастный случай не тянет.

– Не тянет. Слушайте, а у вас нет второй трубочки, а то с одной как-то неудобно?

– Нет, второй нет. Не было надобности, батенька. Вы... так сказать, первый мой собутыльник. Факт нахождения здесь этой бутыли – страшная тайна.

Если моя Маргарита узнает...

– Я вам катетер подарю, профессор. Это удобная, резиновая, абсолютно стерильная трубка.

– Буду признателен. А откуда у вас катетер?

– Я, видите ли, в некотором роде, всё-таки ветеринар...

– Что ж, буду рад ответить на ваши вопросы, батенька ветеринар!

Виталя вдруг почувствовал прилив сил и даже эйфорию. В происхождении последней он заподозрил вино из черноплодной рябины.

– Скажите, профессор, эта туфля принадлежала погибшей? – Гранкин вытащил из-за пазухи туфлю и повертел ей перед носом Ивана Терентьевича.

– Не знаю, – пожал плечами профессор. – Во всяком случае, когда я обнаружил Аду на клумбе, она была обута. На ней были лёгкие босоножки на высоком каблуке и с завязками на щиколотке. Потому-то они и не слетели, что были завязаны на манер древнегреческих сандалий. Я понятия не имею, её туфля это или нет. Размер, вроде бы подходящий. Но как и почему она оказалась на клумбе?