Ситуация в торговле также была неблагоприятной для Центральных держав: у них было меньше возможностей импортировать товары из нейтральных стран, чем у их противников. Операции британского флота серьезно нарушили германскую морскую торговлю. Германский журнал Hansa, посвященный вопросам судоходства, предсказывал 1 августа, что, если Англия вступит в войну, “экономическую жизнь ждет коллапс исторически беспрецедентного масштаба”{1356}. Этот прогноз полностью подтвердился. Неспособность германского надводного флота оспорить контроль над Северным морем привела к тому, что с начала войны и до самого ее конца германское коммерческое судоходство вынуждено было фактически ограничиться Балтийским морем с редкими вылазками в Северное{1357}. В результате уже к 1915 году импорт в Германию снизился примерно до 55 % от довоенного уровня. Неудивительно, что даже такие старые англофилы, как судовладелец Альберт Баллин, возмущались “омерзительными” и “гнусно-торгашескими” методами, к которым англичане прибегали “с единственной целью — отрезать Германию от мирового рынка”{1358}.
При этом морская блокада оказалась далеко не таким смертоносным оружием, как предполагали британские стратегии. Сперва не делалось никаких попыток пресечь поступление товаров в нейтральные страны, из которых они могли попасть в Германию. Напротив, в первые девять месяцев войны британский экспорт и реэкспорт в северные нейтральные страны возрос с 10 % от общего объема экспорта до 24 %{1359}. Изрядная часть этого товарного потока направлялась потом в Германию. Чтобы выработать систему превентивной скупки в нейтральных странах припасов, которые в противном случае могли попасть к противнику, странам Антанты потребовалось некоторое время{1360}. Более того, американский экспорт к нейтральным соседям Центральных держав заметно снизился (с 267 миллионов долларов в 1915–1916 годах до 62 миллионов долларов в 1917–1918 годах) только после вступления США в войну{1361}. Не следует забывать и о том, сколько ущерба давление на нейтральное судоходство нанесло англо-американским отношениям. Особенно сильно они пострадали в июле 1916 года, когда британское правительство опубликовало черный список американских фирм, подозреваемых в торговле с Центральными державами (к тому же усилия флота по подрыву американской торговли еще и совпали по времени с подавлением Пасхального восстания в Дублине){1362}. В свою очередь, германские подводники успешно снизили британский импорт продовольствия до 75 % от довоенного уровня в 1917 году и до 65 % — в 1918 году{1363}. Однако этого оказалось мало. Система конвоев резко снизила эффективность подлодок, американские верфи оказались способны строить суда быстрее, чем немцы их топили, а рост внутреннего производства и введение нормирования помогли отчасти справиться с проблемой нехватки продовольствия в Англии. При всем уважении к Лидделл Гарту, исход этой войны решила не морская мощь{1364}.
Таблица 25. Среднегодовой внешнеторговый дефицит военного времени в виде доли импорта (%)
источник: Eichengreen, Golden Fetters, pp. 82f.
Таким образом, хотя почти половину (48 %) довоенного импорта Германии обеспечивали страны, оказавшиеся по другую сторону фронта, она сумела найти альтернативные источники импорта. В итоге совокупный дефицит ее торгового баланса со скандинавскими и континентальными соседями стал доходить до 15 миллиардов марок, что эквивалентно приблизительно 46 % ее совокупного импорта военного времени{1365}. Тем не менее у России, Франции и Италии этот показатель был значительно выше (см. табл. 25). Еще показательнее, что в среднем дефицит торгового баланса Германии в ходе войны примерно равнялся 5,6 % от ее чистого национального продукта. Аналогичный показатель для Великобритании был вдвое больше (11,3 %). Отчасти такое отставание было, разумеется, вызвано британской морской блокадой, однако некоторую — и, вероятно, весьма значительную — роль сыграл и тот факт, что ни “невидимые доходы”, ни резервы в виде иностранных активов, ни кредит за рубежом не позволяли Германии финансировать большой дефицит торгового баланса. За время войны Англия получила 2,4 миллиарда фунтов благодаря “невидимым доходам” (в основном от морских перевозок) и 236 миллионов фунтов от продажи зарубежных вложений, а также заняла у иностранных государств 1,285 миллиарда фунтов. У Германии не было таких возможностей — не в последнюю очередь из-за принятых ее противниками мер, которые в некотором смысле оказались даже более эффективными, чем блокада. В 1914 году немцы обладали иностранными активами на сумму от 980 миллионов фунтов до 1,37 миллиарда фунтов. Однако большая их часть находилась в странах, которые стали враждебными. Согласно британскому, французскому, российскому, а позднее и американскому законодательству, начиная с Закона о враждебных иностранцах (и о сворачивании деятельности), вступившего в силу в октябре 1914 года, по меньшей мере 60 % этой собственности было конфисковано{1366}. Британские отделения немецких торговых домов были в ускоренном порядке экспроприированы. Особенно сильно пострадали судоходные компании. В результате потоплений и конфискаций они потеряли до 639 судов общим тоннажем в 2,3 миллиона длинных тонн. Это составляло 44 % всего довоенного торгового флота Германии{1367}. Таким образом, у Германии практически не осталось значимых “невидимых доходов”, и ей повезло, что она сумела получить хотя бы 147 миллионов фунтов от продажи иностранных ценных бумаг. Вдобавок ее правительство мало брало в долг за границей — сначала потому, что не считало нужным, а потом потому, что не могло. В результате, чтобы финансировать свой дефицит платежного баланса, Германии пришлось продать золото на сумму в 48 миллионов фунтов (вдвое больше, чем продала Британия) и брать краткосрочные небанковские кредиты у зарубежных поставщиков{1368}.
Черепахи и зайцы
В свете огромных экономических преимуществ, которыми обладали страны Антанты, выглядит удивительным, что историки так много внимания удивляют организационным недостаткам германской экономики военного времени. Хотя неравенство ресурсов само по себе вполне может объяснять неспособность Центральных держав выиграть войну, историки (уподобляясь Гитлеру) считают необходимым еще и обвинять германское правительство в том, что оно плохо распорядилось своими ресурсами.
Сейчас принято считать, что немцы справились с экономической мобилизацией намного хуже, чем их противники. Это странно, так как германские предприниматели и политики по идеологическим причинам терпимее относились к широкомасштабному вмешательству государства в экономическую жизнь, чем их британские собратья. И ничего, что как современники, так и некоторые позднейшие исследователи изображали германскую экономику военного времени экономикой нового типа, возводя к ней такие понятия, как “плановая экономика”, “государственный социализм”, “общественная экономика”, “государственно-монополистический капитализм” и “организованный капитализм”{1369}. Реальность явно недотягивала до этих определений. На деле во время войны на германскую экономику сильно влияли бюрократическая неразбериха и нереалистичный подход военного руководства, породивший, в частности, грубый и бестолковый дирижизм “Плана Гинденбурга”{1370}.
