Таблица 39. Совокупная денежная масса и наличные деньги в обращении (млн единиц национальной валюты)
прим. При расчетах совокупной денежной массы в случае Германии я воспользовался определением агрегата M3, приведенным Хольтфрерихом (Holtfrerich, German Inflation), в случае Англии — Кэпи и Уэббером (Capie and Webber, Survey of Estimates). Что касается наличных денег, то для Австрии приведен среднемесячный показатель июля, а для России — 1 августа 1914 года и 1 января 1915–1918 годов.
источники: Balderston, War Finance, p. 237; Kindleberger, Financial History, p. 295; Bordes, Austrian Crown, pp. 46f; Carr, Bolshevik Revolution, vol. II, pp. 144f; Bresciani, Economics of Inflation, p. 164; Apostol, Bernatzky and Michelson, Russian Public Finance, p. 372.
Как и следовало ожидать, учитывая дефицит некоторых товаров в сочетании с ростом денежной массы, всеобщей проблемой была инфляция. В этом отношении Германия тоже не выбивалась из общего ряда. Между 1914 и 1918 годами оптовые цены в Германии поднялись на 105 %. Это было меньше, чем в Англии (127 %), во Франции (233 %) или в Италии (326 %). При этом, судя по доступным нам показателям стоимости жизни, розничные цены выросли в Германии на 204 %, то есть примерно вдвое сильнее, чем в Англии (110 %) или во Франции (113 %). Впрочем, на фоне Австрии (1062 %) это все равно смотрится не так уж плохо (см. табл. 40).
Таблица 40. Прожиточный минимум (1914 г. = 100)
источники: Maddison, Capitalist Development, pp. 300f; Morgan, E., Studies in British Financial Policy, p. 284; Fontaine, French Industry, p. 417; Stone, Eastern Front, p. 287.
Но так ли уж вреден рост цен во время войны? Далеко не всегда. Как часто отмечалось, инфляция (особенно на таком уровне и за такой промежуток времени) служит формой налога, который легко собирать и который вдобавок не воспринимается как налог. Одно из последствий обесценивания валюты — снижение реального бремени национального долга и, следовательно, издержек выплаты процентов по нему для налогоплательщиков. Это, разумеется, помогает объяснить меньшую стоимость войны в долларовом выражении для Германии и Австрии, валюты которых значительно подешевели по отношению к доллару, особенно во второй половине 1918 года, когда поражение Центральных держав казалось совсем близким. Тем не менее важно не преувеличивать уровень этой девальвации — валюты России и Италии девальвировались намного сильнее (рис. 14).
Рисунок 14. Обменный курс доллара в 1915–1918 гг. 1913 г. = 1:1.
прим. Приведены лондонские котировки, за исключением курса доллара к марке (Нью-Йоркская биржа).
источники: Morgan, E., Studies in British Financial Policy, pp. 345–349; Statistisches Reichsamt,
Zahlen zur Geldentwertung, p. 6; Bordes, Austrian Crown, p. 114.
Таким образом, с учетом всего вышеперечисленного, состояние финансов в Германии в период войны не выглядит таким “катастрофическим” или “плачевным”, каким его обычно считают. Напротив, можно считать своего рода чудом, что Германия сумела так долго воевать, хотя ее финансовые ресурсы были сильно ограничены по сравнению с финансовыми ресурсами ее врагов.
Сколько стоила каждая смерть?
На заданный ему в 1917 году вопрос о том, когда, на его взгляд, кончится война, военный корреспондент Times Чарльз Репингтон ответил:
Страны относились к деньгам как к гальке на пляже, и в конце войны им всем, вероятно, придется в той или иной форме отказываться от уплаты долгов. Поэтому они вряд ли так просто остановятся, тем более что многие на войне обогатились, женщинам понравилось жить без мужей, а необходимость как-то урегулировать после войны дела в промышленности, в политике, в финансах и в семьях всех пугает{1711}.
С точки зрения Репингтона, единственным способом завершить войну было нанести Центральным державам полное военное поражение. В этом он был прав. Это был единственный выход. Однако экономическое превосходство Антанты было так велико, что трудно было объяснить, почему в 1917 году Германия еще не была разбита. Более того, в Америке в этом году многие начали считать, что победа не будет достигнута никогда. Многие историки, подобно Кейнсу, говоря о трансатлантических финансовых отношениях, склонны фокусироваться на валютных курсах. Между тем, если рассмотреть доходность облигаций — показатель, который, как мы видели, был намного важнее в довоенном мире, — картина получается совсем другой. Когда Англия и Франция стали выпускать облигации в Нью-Йорке, инвесторы рассматривали их точно с таким же пристрастием, с каким до войны в Париже и в Лондоне рассматривали страны, которые собирались привлекать там заемные средства. Данные по доходности одного из важнейших займов военного времени — “Англо-французского займа” 1915 года, сумма которого составляла 500 миллионов долларов{1712}, — демонстрируют масштаб кризиса доверия военным усилиям союзников (рис. 15). Любопытно, что нижней точкой этого кризиса стал декабрь 1917 года, а не весна 1918 года, как можно было бы ожидать.
Рисунок 15. Котировки и объем торгов пятипроцентными бумагами Англо-французского займа (1915–1918 гг.)
источник: Commercial and Financial Chronicle, 1915–1918.
Еще неожиданней, что это был кризис доверия Франции и Англии, а не американским военным усилиям. Рисунок 16 показывает, что в конце 1917 года разрыв между доходностью англо-французских и американских облигаций резко увеличился. 14 декабря он достиг максимума и составил 3,8 %. Это не было простой причудой нью-йоркского рынка: в ноябре 1917 года доходность консолей в Лондоне также достигла пикового для военного времени значения, составив 4,92 %{1713}.
Рисунок 16. Разница в доходности английских, французских и американских долговых обязательств (1915–1918 гг.)
источник: Commercial and Financial Chronicle, 1915–1918.
У инвесторов были серьезные причины тревожиться о западноевропейских державах. Сербия и Румыния были разбиты, Италия зашаталась после битвы при Капоретто (октябрь 1917 года), в России в ноябре произошла большевистская революция, означавшая полную победу Германии на Восточном фронте. Во Франции во второй половине 1917 года моральный дух был в полном упадке — меньше 30 % писем, проверявшихся цензорами в Бордо в сентябре 1917 года, поддерживали мир на основе военной победы, а более 17 % выражали надежду на мирные переговоры{1714}. Разумеется, британская армия, наконец, сумела грамотно применить танки при Камбре, однако этот успех оказался эфемерным и определенно не искупал потерь, понесенных во время Третьей битвы при Ипре. В себя американцы верили, но их армия еще находилась в зачаточном состоянии, а веру в способность своих союзников продолжать сражаться к концу 1917 года они почти утратили. Возможно, дополнительно заставило нервничать Уолл-стрит письмо лорда Лансдауна в поддержку мирных переговоров, опубликованное 29 ноября в Daily Telegraph. Удивительно при этом, что нью-йоркский рынок не утратил доверия к англо-французским облигациям следующей весной, когда многие влиятельные фигуры в Англии и Франции искренне опасались, что Германия находится в шаге от победы.
