источники: Eichengreen, Golden Fetters, p. 75; Mitchell, European Historical Statistics, pp. 376–380, Morgan, E. Studies in British Financial Policies, p. 41; Apostol, Bernatzky and Michelson, Russian Public Finance, p. 220.
При этом поражает не тот факт, что германский дефицит был немного выше по сравнению с тратами держав Антанты, а то, насколько больше державам Антанты приходилось занимать в абсолютных цифрах. Таблица 38 демонстрирует, что в номинальном выражении французский национальный долг увеличился между 1914 и 1918 годами впятеро, германский (с учетом как долга рейха, так и долгов земель) — в 8 раз, а британский — в 11 раз. У Италии национальный долг вырос в 5 раз, а у Соединенных Штатов — в 12 раз. В период с августа 1914 года по октябрь 1917 года российский долг вырос вчетверо{1677}. Впрочем, этим цифрам не стоит безоглядно доверять — отчасти потому, что некоторые страны (например, США) начали войну с относительно небольшим долгом, а отчасти потому, что некоторые долги были номинированы в относительно слабых валютах. Поэтому внизу таблицы я пересчитал увеличение национального долга к концу войны в долларовом выражении. Это показывает, что реальный рост национального долга у Германии был в два с лишним раза меньше, чем у Британии.
Таблица 38. Государственный долг некоторых стран (млн единиц национальной валюты) в 1914–1919 гг.
прим. Французские показатели приведены на 1 января каждого года, германские и английские — на 31 марта, итальянские и американские — на 30 июня. Долларовый эквивалент рассчитан исходя из соответствующих ежемесячных курсов.
Источники: Balderston, War Finance, p. 227; Schremmer, Taxation and Public Finance, p. 470; Bankers Trust Company, French Public Finance, p. 139.
Соответственно, все участвовавшие в войне державы сильно зависели от готовности своих граждан одалживать им деньги на ведение войны, покупая облигации военного займа. Как мы видели, поддержание этой готовности было одной из главных задач военной пропаганды. У германского плаката, обсуждавшегося в главе 8, были свои аналоги в каждой из воюющих стран. Достаточно вспомнить титры из британского военного фильма “За империю!” — они очень показательны:
Каждый дредноут стоит два миллиона фунтов, но мы должны победить — несмотря ни на какие затраты.
Нужны три вещи — деньги, люди, боеприпасы.
Есть только два варианта: отдать свои деньги или отдать свою кровь.
Плевать на издержки, мы должны выиграть эту войну{1678}.
Министр финансов США Уильям Гиббс Макэду, как известно, провозгласил в 1917 году: “Человек, который не может одолжить своему правительству 1,25 доллара под 4 % [годовых], не имеет права быть американским гражданином”{1679}. При этом большой разницы между облигациями военного займа в разных странах не было. В Великобритании “Военных займов” было три — в 1914, 1915 и 1917 годах, плюс “Заем победы” в 1919 году{1680}. Во Франции было четыре “Займа национальной обороны”{1681}. В России при царе было размещено шесть выпусков облигаций военного займа, а Временное правительство дополнительно провело “Заем свободы”{1682}. США, агитируя своих граждан вкладывать средства в облигации, использовали то же название. Германия провела девять займов — больше, чем страны Антанты, — но это не означает, что ее займы были намного менее успешными{1683}. В каждой из стран по мере хода войны вкладчиков приходилось соблазнять небольшим повышением доходности — особенно если дела на фронте шли плохо: в качестве примера приведем спад подписки на облигации во Франции в конце 1917 года{1684}. Германская система, дававшая возможность использовать облигации военного займа как обеспечение для займов в государственных ссудных кассах (Darlehnskassen), что мешало облигациям абсорбировать ликвидность, имела точный аналог в России{1685}. Примерно то же происходило и во Франции{1686}.
В том факте, что Германия покрывала долгосрочными облигациями только небольшую часть заимствований, также нет ничего необычного. В период с марта 1915 года по март 1918 года 32 % германских обязательств составляли текущие (краткосрочные) обязательства. Для Англии этот показатель составлял 18 %{1687}. Как доказывает Балдерстон, это отражает структурную разницу между финансовыми рынками Берлина и Лондона. Однако стоит также учитывать, что британское Казначейство активно выпускало среднесрочные бумаги. В декабре 1919 года примерно 31 % британского национального долга составляли облигации, подлежавшие погашению в срок от одного года до девяти лет{1688}. Заметим, что, по сравнению с Францией, германские власти вполне успешно продавали свои долгосрочные облигации. Из французских заимствований военного времени только 19 % приходились на долю продаж долгосрочных rentes. Вероятно, причина заключалась в том, что долгосрочный долг Франции еще до войны был сравнительно велик{1689}. В среднем 37 % французского долга военного времени были краткосрочными долгами (в Германии доля краткосрочных заимствований составляла 32 %). К марту 1919 года краткосрочный долг Франции был больше в относительном выражении, чем у Германии (в общей сложности 44 и 42 % соответственно). Россия также зависела от краткосрочных займов больше, чем Германия: к 23 октября 1917 года около 48 % ее совокупного долга составляли краткосрочные казначейские билеты{1690}. Более или менее покрывать свой дефицит военного времени с помощью долгосрочных облигаций удавалось только Соединенным Штатам{1691}.
Долларовая угроза
Часто полагают, что внешние займы решающим образом сказались на исходе Первой мировой войны. Отчасти это связано с пафосом, который нагнетался вокруг британских финансовых переговоров с Соединенными Штатами, особенно между ноябрем 1916 года и апрелем 1917 года. В результате некоторые авторы начали явно переоценивать важность американских денег для военных усилий союзников{1692}. Эта переоценка восходит к Джону Мейнарду Кейнсу, ставшему во время войны одним из самых влиятельных советников британского Казначейства. Кейнс, как мы отмечали выше, исходно с оптимизмом смотрел на военные перспективы Англии. Однако его настрой быстро изменился, не в последнюю очередь из-за давления со стороны его друзей из Блумсберийского кружка, намного хуже относившихся к войне. Хотя успехи в Казначействе льстили его самолюбию, сама война сделала Кейнса глубоко несчастным. Даже его личная жизнь разладилась — возможно, потому, что все молодые люди, к которым он питал страсть и которых привык находить в Лондоне, оказались в армии{1693}. В сентябре 1915 года Кейнс, только восемь месяцев назад предсказывавший “развал” германских финансов, начал предупреждать о катастрофе, которая последует, если к следующему апрелю не будет заключен мир. “Дальнейшие расходы быстро станут для нас неподъемными”, — утверждал он. Когда никакой катастрофы не последовало, несмотря на пугающие угрозы запретить кредитование, к которым Вильсон прибег после появления черного списка американских компаний, торгующих с Центральными державами{1694}, Кейнс перенес ее сроки на будущее. В конце 1916 года он предупредил министра финансов Реджинальда Маккенну в служебной записке, что “к следующему июню или еще раньше президент Американской республики сможет, если захочет, диктовать нам свои условия”{1695}.
