Насколько серьезно следует воспринимать противников войны (составлявших, без сомнения, меньшинство)? Правительства воюющих стран относились к ним достаточно серьезно. Германские власти преследовали независимых социалистов и пацифистов в соответствии с прусским законом “Об осадном (военном) положении” (1851), который применялся на всей территории империи, за исключением Баварии, и вступил в силу накануне войны. Выпуск журнала Германского общества мира был запрещен, а его лидеру Людвигу Квидде предписано воздерживаться “от какой-либо вербовочной деятельности”. Выступления Союза “Новое отечество” в 1915 году подвергались цензуре, а в 1916 году он был поставлен вне закона. Вальтеру Шюкингу запретили излагать свои взгляды устно и на бумаге. В Великобритании люди, до войны занимавшиеся контрразведкой, после ее начала незамедлительно занялись и внутренней оппозицией. Введение перлюстрации (для выявления немецких шпионов) позволило составить списки, включавшие 34,5 тысячи британских подданных, имеющих вероятные контакты с врагом; 38 тысяч “подозреваемых во враждебных действиях или участии во враждебных группах”, а также 5246 человек, имеющих отношение к “пацифистам, антимилитаристам и т. д.” Официальное расследование началось в отношении не только Независимой рабочей партии, но и Комитета за прекращение войны и Братства против воинской повинности{1003}. Согласно закону “О защите королевства” (DORA) 1914 года, за решетку были отправлены не только лидеры Независимой рабочей партии вроде Макстона, но и люди, чье неприятие войны имело не политический, а этический и даже религиозный характер. Так, в декабре 1915 года два человека были осуждены на шесть месяцев тюрьмы за листовки, в которых излагался взгляд на войну исходя из Нагорной проповеди{1004}. В июне 1916 года Бертрана Рассела оштрафовали за памфлет против обязательной воинской повинности, а в 1918 году наконец отправили на шесть месяцев в тюрьму за “оскорбление страны-союзника” [США]. Однажды (это один из самых страшных эпизодов войны) 34 человека, отказавшихся от военной службы, были отправлены из Англии во Францию и там осуждены военно-полевым судом к смертной казни. Расстрел после протестов Рассела и других был заменен каторгой{1005}. В Германии и Австро-Венгрии подобного не происходило — но лишь оттого, что закон не предусматривал отказ от службы по религиозным и иным соображениям.
Паника
Конечно, не только политически сознательные граждане относились к войне с трепетом. Настроения в районах, население которых могло непосредственно столкнуться с врагом, было близким к панике. Массовый исход из Парижа начался еще до первой бомбардировки города (30 августа): горожанам была памятна осада 1870 года. К сентябрю 1914 года французскую столицу покинуло около 700 тысяч гражданских лиц, в том числе около 220 тысяч детей в возрасте до пятнадцати лет. В числе взрослых оказался весь аппарат правительства и гражданских служб, чьи сотрудники перебрались в безопасный Бордо{1006}.
На Восточном фронте также все пришло в движение. Родители Грегора фон Реццори (этнического немца, родившегося в 1914 году в Черновцах) рассказывали, что “после того, как один человек сказал, что видел их [русских] фуражки (на самом деле он… видел серые бескозырки наших германских братьев по оружию), среди населения началась паника”. Уехала и мать Реццори. В итоге она с двумя детьми осталась в Триесте{1007}.
Жан-Жак Бекер в своей новаторской работе показал, насколько неоднозначные настроения наблюдались среди французов в 1914 году даже в районах, которым война непосредственно не угрожала{1008}. К счастью для истории, министр народного просвещения и изящных искусств Франции Альбер Сарро разослал учителям начальных классов в некоторых департаментах страны анкету на тему: “Как прошла мобилизация? Общественные настроения, типичные отзывы о ней”. Бекер, изучив доклады учителей из шести департаментов, показал, что преобладающей реакцией простых французов на войну не был энтузиазм. До того, как пришло известие о войне, отметил учитель из Манля, “все говорят, что не найдется такого безумца или злодея, который решился бы вызвать такое бедствие”. Наиболее распространенной реакцией на известия о мобилизации более чем в 300 коммунах департамента Шаранта явилось “ошеломление” (а следующей за ним — “удивление”). Проанализировав лексику, использованную для характеристики общественных настроений, Бекер подсчитал, что в 57 % случаев реакция оказалась отрицательной, в 20 % — “спокойная и сдержанная” и лишь 23 % отзывов указывают на патриотический пыл. Среди негативных реакций на мобилизацию особенно часто фигурируют “плач” и “уныние” (не менее 92 раз). (Упоминаний об “энтузиазме” лишь 29.)
Рисунок 8. Уровень безработицы в Берлине и Лондоне в июле 1914 — апреле 1915 г.
источник: Lawrence et al., Outbreak of War, p. 586.
Таким образом, во Франции не отмечено сопротивления мобилизации (которое наблюдалось в России). Настроение ко времени отправки войск на фронт, несомненно, улучшилось: число упоминаний об “энтузиазме” достигло 71. Впрочем, это был энтузиазм особого рода. “Песни, распеваемые теми, кто шумел и похвалялся, мне показались фальшивыми, — сообщал учитель из Обтера. — И, кажется, эти люди напились, чтобы набраться храбрости и скрыть свой страх”. Историки часто упоминают, что французы горели желанием отомстить за унижение 1870–1871 годов и вернуть себе Эльзас и Лотарингию, однако, по данным Беккера, эти причины мало кто называл. Главным обоснованием войны, как и везде, стала самозащита. Обычное отношение было таким: “Франция не хотела этой войны. На нашу страну напали, и мы выполним свой долг”. Более того, данные из пяти других департаментов указывают на то, что в Шаранте степень отмеченного энтузиазма, вероятно, выше среднего. Так, в департаменте Кот-дю-Нор [ныне Кот-д’Армор] реакция на объявление мобилизации примерно в 70 % случаев была негативной{1009}. Для Великобритании аналогичных данных, позволяющих сравнить общественные настроения, нет. Впрочем, при изучении архивов североанглийских газет нашлись упоминания об антивоенных митингах в Карлайле и Скарборо{1010}. Существуют аналогичные свидетельства о неоднозначной реакции немцев{1011}.
Большая доля данных Бекера относится к сельским районам Франции. Имеются свидетельства, что охваченная патриотическим пылом толпа в 1914 году была явлением сугубо городским. Но и здесь есть поводы для скепсиса. Кроме прочего, следует иметь в виду, что после начала войны в городском хозяйстве немедленно начался экономический спад. В Берлине уровень безработицы среди членов профсоюзов вырос с 6 % (июль 1914 года) до 19 % (август), а в сентябре достиг пика: почти 29 %. В Лондоне уровень безработицы среди рабочих, охваченных национальной системой страхования, выросло с 7 до 10 % (рис. 8). Эти показатели почти наверняка не отражают действительный уровень общей безработицы, поскольку поденщики (как правило, не имевшие членства в профсоюзе и страховки) могли лишиться работы в первую очередь. Сильнее всего пострадал Париж — не в последнюю очередь потому, что столицу покинуло много нанимателей. В августе общая занятость в Парижском регионе [Иль-де-Франс] снизилась почти на 71 %. Хотя во многом к этому привел уход рабочих на фронт, в октябре не менее 300 тысяч парижан зарегистрировалось как безработные: это около 14 % занятого населения города{1012}.
