Возможно, лучшим мерилом эффективности зарубежной пропаганды Антанты было количество германских возражений. Центральное бюро при Министерстве иностранных дел Германии выпустило целую “Белую книгу”, которая опровергала сведения о зверствах, совершенных германскими войсками. Эти сведения тревожили и многих обычных немцев. Гамбургский историк искусства Аби Варбург во время войны увлеченно собирал газетные свидетельства, доказывающие ложность обвинений в адрес Германии{1298}. Труднее оценить, насколько пропаганда влияла на тех, кто был настроен нейтрально. Скажем, вполне очевидно, что решение Америки вступить в войну не было вызвано пропагандой Антанты ни в первую очередь, ни даже во вторую{1299}. Также можно предположить, что обе стороны без особого толка потратили изрядные суммы денег на подкуп журналистов в таких странах, как Италия и Греция{1300}. Что касается воздействия пропаганды союзников на германское общественное мнение, то об этом у нас почти нет данных. Если судить по поведению некоторых германских солдат (и особенно моряков) в ноябре 1918 года, то придется признать, что в этой области основных успехов добились большевики{1301}.
Также отметим, что, даже если шовинистическая журналистика успешно укрепляла моральный дух в тылу, далеко не факт, что она действовала на людей на передовой. Солдаты, безусловно, читали газеты Нортклиффа: французские мальчишки продавали Daily Mail практически у траншей, и даже в разгар битвы на Сомме газеты прибывали из Лондона с задержкой всего на день{1302}. Как мы еще увидим, истории о зверствах противника, бесспорно, действовали на солдат. Однако далекие от реальности описания того, как живут и умирают на фронте, вызывали только насмешки. Суинтона-“Очевидца” прозвали “Очковтирателем”, а патриотические рассуждения Хилэра Беллока активно пародировались. Так, в окопной газете Wipers Times в феврале 1916 года вышла такая колонка “Бэлари Хиллока”:
В этой статье я хотел бы наглядно продемонстрировать, что в настоящий момент все указывает на скорую победу. Для начала рассмотрим воздействие войны на мужское население Германии. Сперва оценим количество мужчин призывного возраста в Германии в 12 миллионов человек. Из них 8 миллионов уже погибли или скоро погибнут, таким образом, остаются 4 миллиона. Из них один миллион — не солдаты, потому что служат на флоте. Из оставшихся 2,5 миллиона мы можем списать как временно небоеспособных по причине ожирения и прочих болезней, проистекающих из скотского образа жизни. Соответственно, остаются в общей сложности 500 тысяч человек. 497 240 из них, как нам достоверно известно, страдают от неизлечимых заболеваний, а 584 из оставшихся 600 — это генералитет и штабные. В результате, как мы видим, на Западном фронте присутствуют всего 16 человек. Я убежден, что этого количества явно недостаточно, чтобы отразить следующие четыре больших наступления{1303}.
Зигфрид Сассун в стихотворении “Сражаться до конца” с ненавистью пишет о “людях из желтой прессы” и воображает, как “ребята” после своего победного парада проткнут их штыками{1304}. Французские солдаты относились к своим наиболее воинственным газетам примерно так же{1305}. А на Ипре в июле 1915 года солдаты из Саксонии даже швырнули к английским позициям камень, к которому была прикреплена записка: “Пришлите нам английскую газету, чтобы мы могли узнать правду”{1306}.
Британские солдаты предпочитали выпускать и читать собственную окопную прессу (примерно половину которой редактировали рядовые и сержанты){1307}. Так же поступали французы. У них было до 400 окопных газет{1308} с такими названиями, как Le Rire aux Eclats (“Хохот”) и, разумеется, Le Poilu (“Пуалю”). Один из самых долговечных французских сатирических журналов — Le Crapouillot (“Снаряд”) — возник в августе 1915 года в окопах{1309}. Рядовые и офицеры германской армии относились к своей государственной пропаганде столь же скептически. Разумеется, среди образованных солдат — таких как художник Отто Дикс — многие носили в ранце Ницше и искренне верили, что “защищают германскую тонкость чувств от азиатского варварства и латинского безразличия”{1310}. Но так было только в самом начале. Когда в 1916 году солдатам показали хронику под названием “С фронта”, они встретили ее насмешками{1311}.
Возможно, жестокая правда о военной пропаганде заключается в том, что сильнее всего она влияла на социальную группу, которая была наименее полезна во время войны, — на детей. В драме Карла Крауса “Последние дни человечества” венские дети весело разговаривают военными лозунгами. Гансик приветствует Трудочку: “Gott strafe England!” (“Боже, покарай Англию!”) Младенцы обсуждают свой “долг” подписаться на военный заем:
Клаус: Германия оказалась в окружении, это поймет даже ребенок!
Долли: Британская зависть, французская мстительность, русская ненасытность… Германии нужно было место под солнцем.
Клаус: Европа была пороховой бочкой.
Долли: Бельгийский договор был клочком бумаги{1312}.
Судя по всему, Краус, может, и преувеличивал, но не слишком. Когда детей в двух лондонских школах опросили, какое они кино любят, на втором месте оказались военные фильмы. В пятерке любимых фильмов у большинства школьников первое место заняла либо “Битва на Сомме”, либо “Битва на Анкре”. Восхищенное описание последней, данное одним из них, наглядно демонстрирует, как даже самые реалистичные батальные сцены могут восприниматься впечатлительным зрителем, на которого с раннего возраста воздействовало творчество Бакена и ему подобных:
Раздается резкий свисток, они выскакивают на бруствер. Тра-та-та — трещат немецкие пулеметы, но наших солдат ничто не устрашит. Выстрел! Их отважный капитан падает. Это приводит бойцов в бешенство. Наконец, они добираются до немцев. Немцы бегут, крича: “Камрад, камрад!” Наши подбирают своих и немецких раненых… Потом ведут пленных немцев — ну и физиономии, не хотел бы встретиться с такими в темном переулке…{1313}
За кассой истории
Венский сатирик Карл Краус очень убедительно описывал роль прессы во время войны в собственном журнале Die Fackel и в своих грандиозных “Последних днях человечества”.
Крауса одновременно завораживало и отталкивало то, как журналисты воспринимают войну — со смесью осознанного цинизма и неосознанной иронии, как предельную форму “хорошего сюжета”. В начале “Последних дней” репортеры превращают агрессивных пьяниц в патриотически настроенные толпы, а редактор обеспечивает “волнение”, явно отсутствующее на похоронах Франца Фердинанда. Фотографы рассказывают друг другу о фотогеничных смертях — “абсолютно естественных” — и казнях — “жаль, что тебя там не было”. Когда шрапнель убивает семнадцать австрийских солдат в присутствии корреспондентов, это становится “лучшим подарком, который пресса получила за время войны”. Когда раненый солдат просит у журналиста денег, тот раздраженно отвечает: “Извините, чего вы от меня хотите, у меня в понедельник цензура восемьдесят строк вычеркнула”. В кинотеатрах хронике с “Лузитанией” предшествует объявление: “Уважаемые зрители, с этого момента разрешается курить”. Фильм о Сомме сам по себе становится “величайшим событием этой войны”.
