Российские художники также скорее воспевали войну, чем осуждали. Из общего ряда, безусловно, выделяются “Инвалиды войны” Юрия Пименова (1926), явно написанные под влиянием германских художников, таких как Гросс и Дикс, однако даже “Смерть комиссара” Петрова-Водкина, завершенная в том же году, демонстрирует, что большевики стремились провести различие между жестокой империалистической войной и героической гражданской войной{2276}.
Возможно, самым поразительным контрпримером выглядит Отто Дикс. Он воевал и на Западном фронте, и на Восточном, воспринимал войну как “естественное явление” и ужасал своего друга Конрада Феликсмюллера рассказами о том удовольствии, которое получаешь, “вгоняя штык кому-нибудь в кишки и поворачивая его там”. Хотя его гротескные картины часто воспринимают как обличение войны — отчасти благодаря усилиям его агента, который пытался эксплуатировать распространенные в Германии 1920-х годов пацифистские настроения, — однако и “Окоп” (1923, позднее утерян), и триптих “Война” (1929–1932), и пятьдесят военных офортов (1924) во многом были порождены стремлением юного солдата-добровольца “самостоятельно изучить жуткие, бездонные глубины жизни”. Как он позднее объяснял: “Я мечтал понять, как это, когда кто-то рядом с тобой внезапно падает мертвым, сраженный пулей. Мне нужно было пережить это самому. Я хотел этого”. “Война была ужасна, — вспоминал он, — но было в ней что-то потрясающее”{2277}. Дикс, бывший и до войны, и во время войны страстным поклонником Ницше, больше, чем кто-либо, вдохновлялся эстетикой массовых смертей и разрушения. Как он написал на нарисованной им открытке, которую он послал своей подруге Хелене Якоб: “В развалинах Оберива — воронки от снарядов в этих деревнях полны стихийной энергией… Это редкая, небывалая красота, которая не может не находить в нас отклика”{2278}. Другой, намного менее оригинальный солдат-художник также зарисовывал разрушенные деревни, и атмосферу на этих малоизвестных работах ефрейтора 16-го Баварского резервного полка Адольфа Гитлера можно назвать только умиротворенной{2279}.
Аналогичная неоднозначность характерна и для позднейшего британского искусства на военную тему: Стэнли Спенсер говорил о своей стилистически близкой к послевоенным работам Дикса фреске “Воскресение солдат” из мемориальной часовни в Бургклере, что он хотел передать “чувство радости и ожидающего предвкушения”{2280}. Даже на войне, когда ему поручили нарисовать значок, отличающий сортиры для унтер-офицеров от сортиров для солдат, он не удержался и украсил букву “С” (то есть “сержантский”) венцом из роз{2281}. Его “Воскресенье” трудно называть веселой картиной, но ее христианские иконографические мотивы явно должны утешать, а не пробуждать гнев. В этом Спенсер напоминал Жоржа Руо, создавшего цикл из 58 офортов Miserere — вероятно, самую удачную попытку переосмысления войны в религиозном духе{2282}.
Что, если?
В 1932 году, когда репарации и военные долги были заморожены, а мир тонул в пучине Великой депрессии, писатель Дж. К. Сквайр опубликовал интересный (хотя сейчас почти забытый) сборник “опытов воображаемой истории”. Трое из двенадцати авторов, участвовавших в нем, решили переписать историю так, чтобы избежать Первой мировой. Андре Моруа сделал это, избавившись от Французской революции. Как объясняет его всеведущий “Архангел”, после лишних полутора веков правления Бурбонов во Франции мир выглядит иначе: “Соединенные Штаты не откололись от Англии, но так усилились, что теперь они господствуют над Британской империей… Имперский парламент заседает в Канзас-Сити… Столица Соединенных Штатов Европы… находится в Вене”. “Войны 1914–1918 годов” в этом мире не было{2283}. Аналогичная фантазия Уинстона Черчилля строится на победе конфедератов при Геттисберге с возникновением в 1905 году Ассоциации англоязычных стран в составе Великобритании, Конфедерации и Северных Соединенных Штатов:
После того как удалось избежать опасностей 1914 года и Европа провела такое же разоружение, как ранее АСА, идея “Соединенных Штатов Европы” неминуемо начала воплощаться в жизнь. Блестящая картина англоговорящего мира, его неуязвимости, его неограниченной мощи, быстроты, с которой он создает богатство и распространяет его в своих пределах, энергичности и оптимизма его населения — все это подводит европейцев к выводам, на которые не могут закрывать глаза даже самые скудоумные из них. Сможет ли император Вильгельм II сделать очередной важный шаг к европейскому единству на предстоящей Берлинской панъевропейской конференции 1932 года, пока трудно сказать… Но если его императорское величество не сумеет достичь своей цели, его, возможно, утешит, что его карьера легко могла быть погублена еще в 1914 году войной, которая была способна лишить его трона и обрушить его страну в прах{2284}.
Несколько более реалистичный сценарий Эмиля Людвига предполагал, что, не умри германский император Фридрих III от рака в 1888 году, просидев на троне всего 99 дней, курс германской политики мог бы стать более либеральным. В этом альтернативном мире выживший Фридрих увеличивает значение парламента, заключает англо-германский союз и спокойно умирает 1 августа 1914 года в возрасте 83 лет{2285}. Развитие событий, которое было хуже реальной истории, предложил только Хилэр Беллок. Как и Моруа, он отменил Французскую революцию, однако, по его версии, это ускорило упадок французского могущества и позволило Священной Римской империи превратиться в европейскую федерацию, “простирающуюся от Балтики до Сицилии и от Кенигсберга до Остенде”. В результате, когда в 1914 году начинается война с этой Большой Германией, Великобритания проигрывает, превращаясь в “одну из провинций Европейского сообщества”{2286}.
Помимо общей озабоченности идеей объединения Европы, которое, как мы видели, в самом деле было одной из целей Германии в 1914 году, в этом сборнике поражает, что большинство авторов искали возможную поворотную точку европейской истории в относительно далеком прошлом. Однако сейчас, через восемьдесят лет после перемирия 1918 года, возникает впечатление, что возвращаться так далеко назад не имеет смысла. Что, если бы Германия избрала менее рискованную стратегию обороны и стала тратить больше на оборону мирного времени, вместо того чтобы делать однозначную ставку на план Шлиффена? И что, если бы Англия не вступила в войну в 1914 году?
Если бы Первая мировая не состоялась, худшим последствием этого стало бы нечто вроде холодной войны, в ходе которой пять великих держав продолжали бы поддерживать крупные военные структуры, но не в ущерб экономическому росту. А если бы война все же состоялась, но без Англии и Америки, победившая Германия могла бы создать некий аналог Европейского союза на восемь десятилетий раньше.
Не будь Британских экспедиционных сил, Германия, несомненно, выиграла бы войну. Даже если немцев остановили бы на Марне, в отсутствие многочисленных британских подкреплений они, безусловно, смогли бы одолеть французскую армию. И даже если бы БЭС прибыли, но — в связи с политическим кризисом в Лондоне — неделей позже или в другое место, у Мольтке все равно был бы шанс повторить триумф своего предшественника. Вдобавок в любом случае у него было бы меньше причин отступать к Эне. Что бы это значило? Разумеется, требования вмешательства с целью обуздать германские амбиции не прекратились бы — особенно при Бонаре Лоу на посту премьер-министра. Однако речь бы шла о совсем другом вмешательстве. Отправку экспедиционных сил поражение Франции сделало бы невозможной — она, скорее всего, привела бы только к катастрофе в стиле Дюнкерка. Старые планы высадки на германском побережье так же отправились бы в мусорную корзину, как и в реальности. Возможно, все равно была бы предпринята попытка провести в том или ином варианте Дарданелльскую операцию, чтобы с толком использовать армию (особенно если бы Черчилль остался в Адмиралтействе, что почти наверняка бы и произошло). Однако за вычетом этой авантюры — которая, разумеется, могла бы пройти лучше, если бы в ней можно было полностью задействовать БЭС, — Великобритании пришлось бы ограничиться ведением той морской войны с Германией, за которую всегда выступал Фишер: задерживать германские торговые суда, охотиться на торгующих с врагом нейтралов и конфисковывать германские заграничные активы.
