Вдруг лопнула шишка-пузырь с детёнышем дакнуса, и тот сел в ней, как в кроватке, словно после отдыха в детском садике, как раз перед полдником, когда дают виноградный сок с творожной запеканкой. Осмотрелся по сторонам, выбрался из своей мокрой колыбели и на четвереньках пополз ко мне, беспомощно простёртому на ложе. В отличие от быстрой Тенго, его лапки пока не выросли, он двигался как земной утконос, смешной австралийский зверёк. Но голова была другой: мордашка с вибриссами, без некрасивого громоздкого клюва, большие глазки-пуговки с умильным блеском, маленькие круглые ушки. Очаровательный зверёк раздвинул пасть — и я увидел мелкие частые зубы. Странно, ведь Тенго уверяла, что дакнусы жуют камнями. Выходит, так было не всегда? У древних дакнусов были зубы? Тенго загудела, детёныш загудел в ответ. Они переливисто залопотали по-своему и Тенго вдруг заплакала, но малыш ей велел не плакать, а ложиться спать. Мол, утро вечера мудренее. Супружница сразу послушалась и устроилась, прижавшись к моему боку. Тем временем маленький дакнус уселся у меня в ногах, водрузил мне на бедро перепончатую лапку и запел как ангел небесный, как сказочная морская сирена. О да, он мог бы сбивать корабли с курса, приманивая их на скалы, и корабли поплыли бы. Каким прекрасным и сильным голосом обладало это крохотное по сравнению со мной существо!

Песня журчала как вода, и звала как кит, и трещала переливистыми трелями дельфина, от него словно тёплые волны исходили, и я размяк: в жизни не слышал такого райского пения, отродясь не видел такого прекрасного сна, как показала щедрая кувшинка в тот предсмертный день! И тут нутро цефалота пропало вокруг меня. Клянусь, дорогой дневник, я вдруг очутился в зале совета наверху, тысячи лет назад. Гигантский цефалот был полон жизни, подобно пчелиному улью. Повсюду суетились древние соплеменники Тенго, решали свои важные дела, в которых я даже что-то начал понимать. Я видел, как важно переваливаются яйценосцы, и все их радостно приветствуют, как волочат рыбу, громко перекрикиваясь, голосистые самки, ползают на четвереньках детёныши, как заседает совет из старых дакнусов обоих полов, с седыми мордами, одинаково важными и преисполненными достоинства. Цефалот приснил, как разводили рыбу и моллюсков, как загоняли сообща рыбный косяк и затем танцевали на песочном дне, как приручали больших существ, подобных дельфинам, как сражались с ящерами электричеством и ядом, и всё время над нескончаемым действом звучали переливчатые дельфиньи трели удивительного малыша. Цефалот показал, как обмелело море, выродилась рыба и наступил голод, а за ним Великий Исход. Дакнусы ушли и унесли с собой свои обычаи, биотехнологии, генотип, свою родовую память. И вот цефалот опустел, остался лишь малыш.

— Но почему?! — крикнул я.

Видение исчезло, а песня понизилась до ворчащей ноты и стихла. Малыш сидел рядом, склонив набок головку с короткими ушами, и смотрел на меня очаровательными глазками-пуговками с огромным блестящим зрачком и янтарной узкой радужкой. Моё сердце преисполнилось щемящей жалостью и сочувствием. Он так долго жил один, вернее, спал в анабиозе, пересматривая сны о прошлом великолепии, чтоб теперь проснуться в полумёртвом и пустом своём огромном доме посреди суши на многие, многие километры.

— Бедняга! — сказал я во сне, едва не плача, и погладил его по голове.

— Так значит, вы себя людьми называете, — произнёс малыш приятным нежным голосом, совершенно членораздельно. — Поразительно, до чего вы примитивны.

У меня отвисла челюсть. Тенго мирно спала рядом со мной, посапывая и легко подёргивая передней лапкой во сне — тоже что-то смотрела. Я потряс её и с чёткостью, совершенной и безжалостной, как лезвие острейшего скальпеля, вдруг понял, что не сплю. И резко приподнялся.

— Лежи, — спокойно приказал малыш, не пошевелившись. — Раз уж занял моё ложе. Поговорим.

И лапы мои замерли неподвижно, словно обладали собственной, послушной этому детёнышу волей. А был ли детёныш? Из глаз существа на меня глядел опыт тысячелетий, древняя мудрость и острый нечеловеческий ум. Я вспомнил приставку «перво», которую Тенго лепила ко всем подряд старинным вещам и явлениям, и догадался: первошаман.

— У-у! — рассмеялся первошаман, сложив губы уточкой. — Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гу-уляй!

Я молчал, не зная, что ответить, но вдруг вспомнил о детях и потянулся лапой к паху, проверить, торчат ли хвостики. Хвостики были на месте — висели неподвижно. Они мертвы?! Мои мучения были напрасны?! Я ощутил леденящий ужас.

— Спят от песни, — пояснил первошаман. — Я пока не решил, что с тобой делать.

— Ты владеешь магией? — спросил я первым делом, вернув себе дар речи.

— То, что вы, примитивы, называете магией, — шаман расставил голосом кавычки, — наше давнее умение обращаться с электромагнитными импульсами живой и неживой природы.

Я снова только рот и открыл.

— Как ты узнал мой язык? — спросил наконец.

Шаман уставился на меня и тонко, по-детски загудел — смешно ему стало. А мне почему-то обидно.

— Ты что, думаешь, это мы с твоей женой на твоём языке говорим? — нагудевшись вдоволь, спросил он. — Это ты говоришь на нашем. Посмотри на себя, на свою морду-у, глотку-у. У тебя перепонки между пальцами и… э-э… речевой аппарат.

— Но как?!

— Хранители Крови тебя изменили. По прихоти Первомужа, заметь, не по воле! Ты получил Хранителей от дакнусов и наших далёких сухопу-утных родичей.

Он пощёлкал перепончатыми пальцами, подбирая известное мне слово.

— Прионы, как ты говоришь. Они… — он снова щёлкнул, задумавшись, — адаптировали тебя, так сказать, по образу и подобию Тенго. У-у, какая у вас религия смешная, у-у-у!!! А слов лишних сколько придумали для описания несуществу-ующих и неважных вещей, поразительну-у-у!

— А это ты откуда знаешь?!

— Пока ты мои сны смотрел — я просмотрел твои, человечьи, — пояснил шаман. — Получил ответы на все свои вопросы к Первотворцам, ведь всё понять не мог, что с миром творится в последнее время, теперь знаю. А к тебе имею одну единственную просьбу.

— Какую же? — пробормотал я, тихонько толкая спящую Тенго.

Мне так не хватало её моральной поддержки и многословных энергичных объяснений! Но милая лежала неподвижно, обняв лапами собственный хвост, и мерно дышала.

— Назови мне причину, по которой я должен оставить тебя в живых, — сказал малыш.

Такой виток разговора мне совершенно не понравился. Едва я обрадовался, что встретил пресловутого шамана, как получил неприятный подвох: новую угрозу вместо долгожданной помощи, да ещё от такого милахи с глазками-пуговками. Он оказался кровожадным! Не успел я открыть рот, как крошка-шаман, круто наловчившийся копаться в моих мозгах, тут же покачал головой:

— Я не хороший и не плохой, не добрый и не жестокий. Я целесообразный. И делаю то, что должен, пу-усть с точки зрения твоей морали или личной пользы эти вещи неправильны. И в мозгах не копаюсь, как ты подумал, просто автоматически считываю твои электромагнитные импульсы и радиоволны, которые меняются в зависимости от эмоциональной окраски мыслительного процесса. Твоя слу-учайная жена умеет делать то же, пусть и в меньшей степени.

Что-то привлекло моё внимание и я обернулся. Крохотная губка проснулась вместе с хозяином убежища и ползала теперь по стене, слизывая слизь, а цефалот выражал удовольствие флюорисценцией.

— Можно не по сути вопрос? — спросил я. — Каким образом прионы обусловили знание языка? Ответь, или я умру от любопытства.

— Не знание, а понимание, — поправил первошаман. — А через него осознание су-ути слов. Это у вас, у-у-у, сначала было слово, но у нас слова рождаются для обозначения су-ути. Ты ведь тоже теперь чувствуешь волну и импульс. Иначе говоря — мы слышим эхо общения Первотворцов. И не мы с тобой говорим сейчас, это Творения через нас говорят друг с другом. Считай, ты выиграл бесплатный электронный переводчик, как в мобильном телефоне или наручном компьютере. Только он у-у тебя в голове.