Морда Умника стала совершенно дурацкой, он скривился, принялся вертеться и прыгать, плюясь и кашляя.

— Отрава! — возопил Умник, сгибаясь пополам. — Брюхо горит, зовите шаманку Сьё!

Все с ужасом загудели, поднялась паника.

— Тише, успокойтесь! — велел я, распихивая обскурантов и подходя к открытому пузырю, на дне которого плескалось немного выделенной жидкости — стакана два.

Понюхал — пахло правильно, резко. Лизнул — вкус был этаноловым. Тогда я зачерпнул и с наслаждением выпил ласту крепкого, чуть отдающего илом и рыбьей чешуёй самогона. Вот есть бурячиха — из свеклы, есть мелесиха — из мелеса, а у меня получилась камышиха! Она же камышовка.

Продуцировать чистейший спирт моллюск не мог, поэтому сразу разбавлял водичкой, коей имелось в избытке, а лишний кислород выделял в воздух, вот всем и дышалось привольно, двойная польза. Да, это был несомненный успех, и состоял он отнюдь не в том, что я теперь мог забухать сам и напоить окружающих. Цефалот смог освоить молекулярную химию, дорогой дневник! А это значило, что у меня будет новая лаборатория.

Тем временем Умник стал смеяться без причины и пританцовывать на месте, виляя жопой и размахивая хвостом.

— А тепло-то, хорошо-то как! — невнятно заявил он.

Джентльмены загалдели, полезли в самогонный пузырь лапами и мордами, стали пробовать, чихая и кашляя, и упились в считанные минуты, с первых глотков. Кто-то пустился в пляс, кто-то разухабисто загудел, а двое принялись толкаться жопами, кто кого оттеснит от ёмкости. Всё, что успела напродуцировать шишка, обскуранты мигом поглотили, вылизали, и наступил тот хаос, в котором всякий что хотел — то воротил. Я был счастлив-горд своей удачей и охотно принял участие во всеобщем веселье.

Душа попросила песни и я запел:

— Ой та-ам в озёрке… Ой та-ам в глубоком… Ой, та-ам сидела пара ондатров! Ой, та-ам сидела пара ондатров!!!

— Какая интересная песня, ни разу не слышал, — пробормотал Умник. — Забавно!

— Они-и сидели, спари-ивалися, они хвостами обнималися! — тянул я. — Приплы-ыл охотник, да из пучи-ины, унёс ондатра, ондатру кинул! Унёс ондатра, ондатру кинул!

Все огорчённо заахали, переглядываясь.

— Не ест ондатра-а, не пьёт ондатра-а, всё хо-оди-ит плачет, помрёт до завтра! Всё хо-оди-ит плачет, помрёт до завтра!

Джентльмены вокруг меня перестали толкаться и заплакали, не стесняясь слёз.

— Очень жалкая песня, — сказал один, всхлипывая. — Спой ещё раз.

— Ты — лучшее, что со мной случилось в жизни после первого яйца, — поведал другой и с благодарностью лизнул меня в плечо, до которого дотянулся.

Вслед за ним и другие лизаться полезли. Эх, пары спирта, кислород! Бодрым будет цефалот!

Вернувшись в Бобика, я обнаружил полный дом самочек. О, прионы, как они все кричали! На полу было мокро и натоптано, значит — лепестки не закрывались. Я что, теперь так буду жить? Нет, не пойдёт, у нас только одна комната, мне даже некуда спрятаться от гостей и гвалта, который они поднимали. Кто-то принёс нам еду, кто-то хотел испражниться в цефалота в знак уважения, кто-то просто из любопытства явился, но большинство хотело выпросить либо выменять редких рыб и улиток, большую часть которых мы отдали на развод, но пару штук оставили и себе, рыба даже была с икрой. Хищная губка представляла особый общественный интерес — со своим грызлом она гораздо лучше чистила цефалот, чем их домашние губки с обычным сосалом. Помню, бабка рассказывала, как люто завидовали соседки на моющий японский пылесос, привезённый из загранкомандировки дедом, кто-то даже под двери срал, когда она его включала, звонил и убегал. Также и тут все хотели себе детку от хищного пылесоса и готовы были за него срать в цефалота с самыми благими намерениями, в отличие от соседок бабушки. Подумать только, субстанция одна, действие одно, но какова бездна противоречия в нравственном посыле! Тем временем губка и не думала почковаться, более того, она до сих пор была прибитой и волочила хвост, ведь я на неё упал, когда мы прыгнули с водопада.

— Милые леди, — сказал я, — вам пора по домам.

Дорогой дневник, я думал, что оглохну. И что хуже всего — они по-прежнему казались одинаковыми, чтоб мне треснуть. Пожалуй, Тенго отличалась шубной пушистостью и более фактурной, за счёт зубов, мордой, но рост, размер и схожие повадки моего дорогого племени ставили меня в тупик.

— Это сестра! — радостно закричала супружница, чтобы я её гарантированно услышал, тыкая пальцем в какую-то самку, — а это соседка Лизу! А это Маро, она вместо меня теперь общинных улиток разводит, так из тех, что мы привезли, уже две сдохли!

— Сделайте пробы воды, — буркнул я.

— Мы постоянно воду пробуем! — завопила Маро гораздо громче, чем супружница, — Мы же в ней живём!

— А улиткам не подходит. Разводите в пузырях! — хватаясь за голову, взмолился я.

Но тут меня спас какой-то самец, кажется, из джентльменов, но это не точно. Он просунул голову между лепестками и коротко сообщил:

— У затоки ящера видали!

— У которой? — всполошились самки. — Где креветочные камни? Тенго! Врежь ему искрой! Наподдай ему скорее!

И цефалот мигом опустел, все ушли и увели с собою Тенго, остался мокрый грязный пол, я и Карл с Кларой. Несчастные мои уши! Несчастный ящер, горька твоя судьба! Я изловил губку и пересадил со стены на дно — пусть отгрызает нанесённую лапами мокрую грязь. И только затем увидел, что Бобик существенно подрос и даже выбросил зачатки перегородки для новой комнаты. Ничего себе! Походу, все эти голосистые его и в самом деле активно кормили. Интересно, если у меня будет своя комната, смогу ли я её сделать звуконепроницаемой? Как объяснить цефалоту, что я хочу, если он глухой?

Дети тоже были сыты и спали в новой мягкой колыбели, которую я вырастил взамен старой, обожжённой и твёрдой, в той теперь хранилась кое-какая растительная пища и жевальные камни для гостей. Дети плевать хотели на шум, видимо, самки возились с ними, многократно давали им жир и вылизывали, но я ещё раз вылизал, прежде чем завалиться спать, а тогда уж вырубился, и как вернулась Тенго даже не слыхал. Просто вдруг почувствовал её тёплый бок рядом, её язык на своей морде, и заснул ещё крепче.

Удивительное дело — общественный сон. Теперь, когда Бобик подключился к общим корням других цефалотов, я сновидел то же, что и вся озёрная община. Сегодня показывали далёкое поселение дакнусов на атолле — кольце кораллов, окружающих водную лагуну, в которой рос общественный цефалот сродни Первоприюту. Интересно, каким образом они передают информацию на большие расстояния? Цефалоты-гиганты не только корнями связаны? Что мой Бобик «переписал» у Первоприюта, к которому «присоединился» как флешка, пока мы там бродили? Может ли наша община что-то передать остальным, или крутит только ролики из памяти большого цефалота, а по факту — вне сети?

С этими всеми вещами мне только предстояло разобраться.

Вода у атолла была чистейшая, дно — необычайной красоты, а рыбки — такие яркие, что я с огромным удовольствием поначалу их рассматривал, но потом задолбался, и стал думать собственный сон. Выбор стоял между «Чужими», «Властелином колец» и «Звёздными войнами». Недолго колеблясь, я как следует вспомнил и приснил себе первый эпизод. Хвала прионам, что не додумался до «Чужих», потому что проснулся от хлопка и треска. Тенго сидела с выпученными глазами и вздыбленной шерстью, дети пищали, цефалот выбросил пару новых защитных шишек по стенам, а моя собственная густая шерсть слабо дымилась на боку и холке, я поспешно прихлопнул её лапой. Болван, забыл о трансформаторе…

— Тут только что было полно кожаных разных пород, — промямлила она, — со странными мордами, они нападали…

— Это просто сказка, — миролюбиво пояснил я. — Попробовал приснить…

Голова болела. Крепкая штука эта камышовка. Камышиха. Этот самогон!

— А старейшина Падме Амидала спаслась? — спросила Тенго сразу. — А почему Энакен раб?