— Как такое возможно? — закричала Тенго. — Самка откладывает, самец оплодотворяет и носит! Самка за это кормит его и служит! Если бы я отложила яйца в другого, мужем стал бы он! Зачем бы ты тогда был?!

Пришлось на пальцах ей объяснить, как размножаются люди, что у нас с тентаклем ходит самец и откладывает яйцо в самочку.

— Не верю! — заявила дикарка. — Если у тебя есть свой яйцеклад, то покажи!

— Не могу! — воскликнул я нервно. — Ты его яйцами привалила! Едва поссать могу!

— Ну так и не кричи, носи детей спокойно, — деловито решила она.

Подошла на задних лапах, балансируя хвостом, как ходила чаще всего, и посмотрела на экран.

— Это они, такие мальки? Плохая маши-ина, слабая волна. Там самец и самочка, брат с сестрой, а здесь не видно.

Я гневно промолчал.

— А-а-а, вот я глупая! — сказала Тенго затем. — Ты такой злой, потому что яйценосец. Белрой тоже на Ису кричал поначалу. Это от яиц нервы, тяжело. Тебя не тошнит?

И тут я понял, что меня в самом деле мерзко и подленько подташнивает. И хочется солёного огурца, скользкого во рту, хрустящего и кисло-сочного. И мела, которым пишут на доске. Можно было бы порезать огурец вдоль, покрошить сверху мела и схрумкать прекрасным бутербродом…

Дорогой дневник. Я подтянул ноги к животу, закрыл лицо руками и заплакал навзрыд.

Ох и с тяжёлым характером муженёк ей попался, повезло так повезло. Во-первых — молчун, каких поискать, слова не вытянешь, хуже Белроя. Каждое объяснение любой непонятной штуки или слова Тенго когтями вырывать приходилось. Во-вторых — вспыльчивый и нервный. Ты скажи спокойно, чего тебе надо: камней собрать мелких, рыбы словить, червяков накопать, Тенго всё сделает. Ну, рыбу в МА ШИНЕ, пожалуй, пока не высидит, потому что сколько ни смотрела — понять не смогла, как МА ШИНА делает рыбу из пакетика вонючей жижи, которая и едой-то не пахла. Чудилось Тенго в этих делах что-то высшее, хорошо, что муж ей достался — кожаный шаман, и умеет недоступное прочим. Как и все дакнусы, она верила в Высших Яйценосцев: Первомужа, в собственной мошонке греющего целую вселенную со множеством Мировых яиц, а в них-то леса, реки, озёра и горы, со всей птицей, рыбой и зверем, а отложила те яйца Первожена, теперь она кормит Первомужа, греет тёплым дневным светом, баюкает тёмной ночной шубой. То же делать должна и Тенго.

Она оставила Нико в МЕД ОТ СЕКЕ, а сама выбралась наружу, посмотреть, что в округе сгодится на корм, кроме сухопутных зверей, которых попробуй ещё поймай. Плохо на суше! В воде она куда ловчее. Затем Тенго вспомнила, как, ловкая, ухитрилась ошибиться. По сути её даже трижды ошибиться угораздило: попасть в садок, попасть под пиявку, внезапно выйти замуж не за дакнуса. Теперь имеем, что имеем, с тем жить и приходится.

Она выкопала и опробовала съедобные коренья — с зубами можно есть и без камней, главное песок сплёвывать, вот это неприятно, как на зубах скрипит. Тенго пустила волну, учуяла в старом пне скопище личинок, расковыряла лапой и съела парочку, остальных оставила для мужа — отличные питательные соки, жаль, количество ограничено. Если МА ШИНА сдохнет, Тенго придётся целыми днями искать еду, чтоб прокормить своего господина. Главное найти шамана, который вытащит детей, иначе самец и самочка съедят его самого, как случалось у древних дакнусов, которые не умели забирать детей у отцов вовремя, или как случилось у сестры зятя Белроя, слишком поздно приплывшей с обрыбления, а муж уже и мёртвый. От первого яйца умер, ай, нехорошо! А хорошо было бы добраться к своим, там тебе и помощь сродников, и рыбы много, и шаманка, мамаша Сьё. Хорошо, что теперь есть зубы, она сможет без камней жевать детям жирные рыбьи животы.

Тенго сорвала большой лист и стала собирать туда личинок на ужин.

Да, неплохо было бы вооружиться всеми ядами шаманской комнаты, пиявками, сонными перьями, и срочно пускаться в путь, чтобы вовремя добраться к воде и родить детей в безопасном доме. А здесь кругом подстерегали засухи, бури, чужие кожаные и хищники — иногда она слышала отголоски голодных и грубых голосов из леса, тогда посылала волну и видела чудовищ хуже Больного Братца, крупнее и опаснее. От гнезда лес отделяла ВЫ РУБ КА и крепкий садок, внутри которого Тенго и ходила, раздумывая, захочет ли муж в её прекрасное озеро? А если нет, то как уговорить?

Следовало также учитывать то, что муженёк ей достался беспомощный как младенец: шипов не имел, защитить себя и яйца не мог, соответственно, и защита падала на Тенго. «Если захочет — будем сидеть в этом гнезде», — думала Тенго. Главное, чтоб МА ШИНА была жива-здорова и шаман под боком, тогда они с детьми и сами справятся. Зато! Муженёк попался — красавец! Огромный, больше чем она сама раза в два, с прекрасной жировой прослойкой и очень тёплый на ощупь. Ещё б шипы — идеальный яйценосец, в такого не два, а пять яиц отложить можно!

Тенго представила морду сестрицы Исы при виде пятерых племянников и загудела смехом, довольная. Большой — значит хороший, чем больше господин — тем лучше, надо хорошо его кормить и служить-стараться всё яйценоство.

Личинки расползались по листу, и она собирала их в кучу пальцами, когда Нико вышел из гнезда. Она с радостью бросилась к нему.

— Ешь! — предложила, протягивая личинок. — Они все живые!

Но тот снова стал сердиться и есть не захотел. Как можно не хотеть красивых, белых, толстеньких и кольчатых личинок?! Пришлось есть самой.

Личинками Тенго так увлеклась, что забыла пустить волну. Она не услышала, как из лесу вышли чужие кожаные. Много, много кожаных. Каждый — бешеный, как Больной Братец, и каждый злой, готовый напасть. Она ела и не видела их до самого конца, пока в живот господина её, Нико, не воткнулась пиявка.

Песня была заунывной, звучала она вдалеке, на грани слышимости слов. Странных, рваных слов:

— Покотом, побегом, по лесу… По лицу, по бокам, по ногам,

Ветками в зубы и в волосы, г-голова гудит пополам.

Пожог, побег, повет, пор-раненный поест.

О-о!

Холодно, людоньки, холодно…

Голодно, р-родные, голодно-о!

Он очнулся во влажной известняковой пещере, сочащейся грунтовой водой, в груде прелых листьев, и понял, что сам ворчливо пел нескладную песню, тогда умолк. Он был голый, весь покрытый засохшей, зловонной кровавой коркой и собственной тёмной рвотой, замёрзший и едва живой. Тремор? Нет. Руки, лапы, что это? Не дрожали. Когти. Длинные, изогнутые. Холод. Пещер-ра, сыро, кудрявая плесень. Растёт грибница, брызжет водица. Гр-русть. Пусть. Светляки переменчивы, тлен. Он — кто тут? Кто? Он — тонет. В ознобе и холоде.

Вдруг словно по ушам ударило: раздались звуки. Он слышит слишком далеко, и шум чужих дыханий оглушает. Он знает: в их жилах и мясе дофамин. Что это? Вдруг задрожали гр-рязные руки, как тогда, давно. Когти бескр-ровно впились в огрубевшие ладони — ни капли кр-рови, лишь чистая, как ярость, боль. Ему нужна плоть. Чужая, сырая, сладкая, сочащаяся, свежим соком, в плоти дофамин. Свело пустое брюхо. Как больно, гудит голова, ломит хребет, р-распирает дёсны. Он схватился за голову — шерсть. Лица нет, не его лицо — мор-рда, маска. За что? Не делал плохо.

Он всё забыл, мозги залило, затопило горечью. Кто он? Как его имя? Не помнит…

Чу? Уши дыбом.

Идёт…

Пахнет…

***

Всего она делала два выхода: во вторник и пятницу, каждый длился три-четыре часа, при том, что платили-то Алине за целую рабочую неделю. Сперва ей казалось, что устроиться за Ручьём — подарок судьбы, потом привыкла к комфорту и стала считать за должное. Скажи теперь начальство Алине, что за кровью придётся ходить трижды — открыла бы возмущённый рот и честно высказала всё, что думает об их шарашкиной конторе! Хотя, если разобраться, не такой уж и шарашкиной. Платили вовремя, с надбавкой за сложность, квартиру дали в новострое, как сотруднице, под самую низкую выплату. Далеко не социальное жильё — шесть комнат, две ванные, два туалета, выход на цветочную террасу. А уж как мать гордилась и жильём дочери, и работой — не передать! С каким бахвальством рассказывала тёткам о количестве санузлов и мебели! К тому же привирала, что Алиночка теперь начальница. Тётки молча кивали — племянницу не любили и за глаза называли Локатором, потому что одно ухо у неё оттопыривалось. Кто-то, видимо, болтанул о кличке на работе, потому что прилипло. Локатор то, Локатор сё, Локатор сплетни разводит, Локатор стучит начальству. А сами-то — сука на суке злой в той лаборатории, да и на ферме не лучше. Алина со всеми разругалась и всех ненавидела, что немудрено. Особенно во вторник и пятницу, когда приходилось с ними общаться.