— Ну всё, концерт окончен, — пробормотал я, отпуская Макса.
— Нихуя-а-а! — пробулькал с пола тот. — О не-ет, он только начинается! Аха-ха-ха-ха!
Глава 2. Тенго
На танцы Тенго выгнала сестрица Иса, хотя она не делала ничего плохого, просто вылизывала шубу.
— Поди прочь! — заявила она, толкая её лапами. — Плыви знакомься, приманивай самца!
Дом был ещё папашкин и помнил родителей, и вот теперь сестра её прогнала лишь потому, что была голосистой и замужней. А Тенго — так, приживалка одинокая. Она обиделась настолько, что из задних лап сами по себе вылезли шипы, как в момент любви или опасности. Будто не сестрица перед нею хорохорилась, а настоящий сухопутный хищник, к примеру, или роскошный холостяк. Без насмешек и язвительного внимания сестрицы не остались ни сами шипы, ни толстые блестящие капли яда на их концах.
— Ну вот, супруг и господин мой Белрой, посмотри на эту психопатку! — со злорадным удовольствием воскликнула Иса, обращаясь к мужу. — У неё капает на нас с тобой да на племянника!
Белроя ни удивить, ни ошарашить, ни расшевелить было невозможно, он, как обычно, неподвижно сидел у окна и, зажмурившись на окружающий домашний мир, волной рассматривал стайки разноцветных рыбок, выискивая форель. Стоило ему эту форель узреть, как зять оживлялся и выпрыгивал прямо в окно, чтоб вернуться с рыбой в лапах, а дальше уж совал её в садок, если не был голоден, или ел, подолгу перекатывая с мелкими камнями во рту — как ели все дакнусы. Работал он в улиточном общинном хозяйстве, вместе с Тенго. Ничего сложного: мусор ластой вымести, водоросли дать, хищных рыб отогнать.
— Где капает? — закричал полугодовалый племянник Тюк.
Смешно переваливаясь на четырёх пока ещё лапах, волоча широкий, лопаткой, хвост, он выполз из детской — ни дать, ни взять — ящер, когда ещё на ножки встанет? Взрослели дакнусы не так чтоб и быстро.
— Тебе такую гадость видеть нечего! — брезгливо ответила его мамаша и запихнула Тюка назад в детскую.
А Тенго вытолкала взашей. Лепестки дома неохотно расступились, пропуская её тело наружу и немного воды во внутрь.
— Без зятя не возвращайся, глупая! — крикнула сестрица вдогонку.
Тенго поплыла прочь под злорадными взглядами и смешками соседей, кучно живущих в ближайших домах, которые дакнусы устраивали в бутонах гигантских кувшинок, устилающих дно. Выбросит кувшинка бутон — его растят, приручают с мелкого, подкармливают остатками пищи в сосало, потом — какашками, и постепенно выращивают новый дом. Если семья хорошо кормила свою кувшинку и приходили гости — она вырастала просторной, из двух, трёх комнат, с прозрачными оконными лепестками. Тенго с удовольствием жила бы одна, да кто ей, без пары, даст? Одиноким дом не полагался — живи с роднёй, испражняйся с ними вместе, да не забудь раз в два-три дня сходить в большую кувшинку совета старейшин…
Самки у дакнусов ценились звонкие и сварливые, так и назывались — голосистые. Почему-то считалось, что голос прямо пропорционален плодовитости, хотя прямой связи Тенго никогда проследить не могла, сколько ни смотрела. У голосистой сестры вылупился из яйца один единственный ребёнок, а у молчаливой соседки муж выносил два яйца и вылупилось сразу двое — большая редкость.
Сама Тенго выросла не только глупой, но ещё молчаливой и тихой, оттого непопулярной, на танцах её никто ни разу до сих пор не выбрал. Но такая же соседка нашла себе мужа, он сам приплыл, значит, и Тенго однажды повезёт. Просто её счастье где-то плавает. Вот встретит того самого, единственного, сразу поймёт: это судьба. Тогда Тенго скажет по всем правилам:
— Я нашла тебя! — и ужалит шипом, чтобы утащить и отложить яичко.
«Пересижу у водопада, или нет, возле устья другой реки, — подумала она, — пару дней. Лягушек наемся, там хорошие лягушки, жирные. А у водопада нет лягушек. Потом скажу Исе, что была на брачных танцах, смотрела, как танцует холостёжь, но самец не попался. Сестрица прокричится и простит…»
Увы, возле устья Тенго попала в ловушку кожаных. Залезла в штуку вроде садка, полную вкусной живой форели, а назад протиснуться не смогла — застряла. Там и задохнуться можно было запросто, ведь дакнус — не рыба, ему хоть изредка, да нужен воздух. Но, не успела она испугаться, как вместе с рыбой Тенго вытянули из воды прямиком на твёрдое плавучее гнездо. Она ослепла на солнце, забилась среди рыбы и затихла, глубоко дыша.
Кожаных этих, бесхвостых, в общине дакнусов сторонились, потому что не было в них Хранителей. Жили те на суше, делали странное, приплывали в твёрдых гнёздах — рыбу ловить, хоть ничего не обрыбляли, просто брали готовое, а так делать неправильно. Говорят, что первоначально, едва кожаные появились не пойми откуда, шаманы пыталась к ним волной прикоснуться, но те не понимали, что немудрено при жизни без Хранителей крови. Просто звери.
— От сухих — добра не жди, от неразумных особо, — сказали старейшины и строго-настрого велели плавающих твёрдых гнёзд избегать, а при виде кожаных — сразу уплывать и прятаться, что все и делали. Дёрнуло же Тенго к этой рыбе сунуться и вот, пожалуйста…
Что тут началось! Кожаные окружили Тенго со всех сторон, да как принялись кричать! Словно десяток самок. «Подойдут ловить — брачным шипом полосну и уйду под воду, а там ищи-свищи», — подумала она, напрягаясь и выпуская своё тайное оружие прямиком в лапы. Озираясь на новых, странных врагов, она на четвереньках, как ребёнок, поползла к воде. К счастью, спасение было близко. «Больше к устью реки ни за что не сунусь, — думала она, — ни хвостом, ни ластой…»
Но кожаные уйти не дали. Подходить, прикасаться к её блестящему, густому меху чужаки не спешили. Вместо этого в Тенго плюнули пером, и мир вокруг потух. В себя она пришла спустя много часов уже у них в доме, в тесном садке, как для рыбы, только без воды. В других садках сидели и бегали большие и мелкие сухопутные звери, все безхранительные и тупые, пытались выбраться наружу и не могли. Одни что-то ели и пили, глупые. Другие лежали неподвижно, как мёртвые. А в её садке не было ни рыбы, ни камней, чтоб растереть во рту и поесть.
«Кажется, они разумны, эти кожаные, — подумала Тенго, — хоть и без Хранителей. Они нас держат, как мы форель, про запас. Наверное, съедят, ведь мы едим пойманную рыбу…» Она закрыла глаза и как могла далеко послала долгую волну, затем, не веря себе, ещё одну. Лучше бы не делала этого, чтоб надежды не терять: нигде в округе не было ни единого дакнуса, только двое кожаных самцов суетились в соседней комнате. Более того, волна показала, что и воды рядом нет, ни большой, ни малой, а на долгое время пути — сплошная безводная гладь, да лес, полный хищников. Это и было ужасно, хуже всего.
«Что же мне делать? — думала Тенго, — Я пропаду теперь, как любой дакнус пропал бы, будь он хоть трижды с шипами. Брачное оружие — для свадьбы либо короткого боя. Даже если сбегу — погибну…»
В озере особых опасностей не водилось, каждый дакнус с детства знал, что безопасно лишь в общине, в которую разве что ящер иногда заплывал, но тогда звали шаманку, мамашу Сьё, та ему пела сонную песню и он засыпал…
«Надо перестать бояться, — уговаривала себя Тенго, — и попытаться объясниться. Если кожаные придумали, построили и вырастили эти все штуки, значит, они умны. Раз меня до сих пор не съели — значит, они не злы. Надо показать, что мне нужно домой, что меня нужно и важно отпустить… Попытаюсь пообщаться, вдруг поймут…»
Она морально приготовилась и собралась, придумала краткую речь. Едва открылся вход и вошёл один из кожаных, Тенго прижала лапку к груди и сказала:
— Привет, кожаный, меня зовут Тенго, я — озёрный дакнус, меня нужно отвести домой…
Кожаный ничего не ответил. Он мельком глянул на Тенго, прокричал ей что-то громко, как голосистая самка, и пошел к садкам со зверями. Нет, нет, так дело не пойдёт! Тенго снова прижала лапку к груди, с самым миролюбивым видом, показывая, что брачные шипы спрятаны, и повторила:
