Тенго шла и думала, что стала совсем взрослой, редкой умницей и Почтиискрителем — её муж и дети в полном порядке. Когда-нибудь умрут они с Нико, но дети в озёрной общине и долгие годы спустя продолжат играть в искрожену, которая смогла вернуться домой и привести своего яйценосца.

Дорогой дневник, это пиздец. Намедни начал расти широкий, лопаткой, хвост — мои метаморфозы продолжались. Копчик дико чесался и я весь крестец раздёр, а изогнуться как следует, чтоб зализать, не мог — яйца мешали, в самом прямом смысле. Они существенно подросли, отвердели и опустились, даже немного выглядывать стали. Хожу вперевалочку, как пациент с хромотой Дюшенна, бегаю медленно, на четвереньках передвигаюсь чутка быстрее, чем традиционным способом, но так рюкзак не понесёшь. Как-то несправедлива, если честно, эта незапланированная беременность с первого и единственного секса, о котором в памяти остались только страх и неловкость. Я понимаю, что чувствовали невинные девицы в средневековье, которых похищали и насиловали: за что такое, как с этим жить?

Зато милая моя шустра и подвижна за двоих. Заботится Тенго даже чрезмерно, но, глядя на её старания, я порой грущу о потере человеческого облика. Неужели я обречён прожить остаток жизни среди её диких примитивных соплеменников? Чем мне там заниматься? Я не терял надежду: пусть детёныши вылупятся, а уж тогда попробую заняться поиском антидота. Не просто так я взял с собой реактивы, центрифугу и малый портативный анализатор в водонепроницаемых пакетах. Вдруг подходящие материалы найдутся?

Думаю, я понял, почему с Паркинсоном случилось то, что случилось, и почему такого не произошло со мной.

Во-первых, из всех нас он получил наибольшее количество сыворотки. Во-вторых, он отхватил её в чистом виде. В-третьих, он изначально был больным и дурковатым. Однако, сперва сыворотку получила Тенго, значит, на игле осталась её кровь, которую уже я получил совместно с сывороткой. Поранься я не иглой, а куском стекла, к примеру — стал бы подобием Макса. Милая называла его больным братцем, а сыворотку — пиявкиным ядом.

Но у Тенго, кажется, есть собственные адаптанты, которые поладили с прионами препарата самым позитивным образом, усилили её собственную адаптацию и улучшили гомеостаз. Кто из невольных «подопытных» выиграл — так это она. Обрела зубы, усилила электромагнитный импульс, сперва я думал, что зачатки телепатии тоже появились, потом отнёс дополнительные некие способности, в частности, угадывание слов, к тем же усиленным процессам в коре головного мозга. Намедни поразила меня тем, что собрала статическое электричество и трансформировала в электрический разряд, по её уверениям, такими способностями владели воины древности, так что моя глупенькая жена теперь воин. Обосраться. Жаль, не вышло обследовать Тенго подробнее, когда была возможность. А теперь её и нет.

Что же вышло со мной? Вследствие отсутствия лаборатории могу лишь предполагать. Скорее всего, прионы крови Тенго определили меня как самца, а прионы выделенной сыворотки адаптировали к потребностям вакантной половозрелой самки в зоне доступа, а затем и к яйценоству, которое, в свою очередь, ускорило метаморфозу. Потому что яйца ДЕЙСТВУЮТ НА МЕНЯ САМЫМ СТРАННЫМ ОБРАЗОМ! Я не шучу и не преувеличиваю.

С одной стороны они реально мешают передвигаться, сковывая движения и прыжки, также по утрам меня всё ещё тошнит. Но с другой — вбрасывают в кровеносное русло эндорфины, потому что мне приятно их наличие и, вдвойне приятно при поглаживании. Чёрт побери, да я с ними счастлив! Я люблю мои яйца всем сердцем! Всё идёт естественно — до безобразия, и это порядком пугает.

В пути у нас времени много, а милая моя говорлива чрезмерно, если не запретить ей трещать, без устали выкладывает свои представления о мире и делится подробностями жизни своего народца, при всей примитивности, довольно-таки разумного, пусть у них нет ни письменности, ни технического прогресса.

— Я хочу пройтись в тишине вон до той скалы, — порою просил я, и Тенго убегала вперёд, чтоб добраться первой.

— Да ты что, я молчунья! — обижено говорила она оттуда. — Самка должна кричать чем погромче и почаще, чтобы все её услышали, быть голосистой и уметь постоять за себя и мужа, самая голосистая на старости войдёт в совет старейшин! Моя сестрица — так непременно, её никто перекричать не может!

Дорогой дневник, кажется, мне повезло, ведь рыбаки могли поймать её сестрицу…

— А самцы в совете есть? — спросил я, потому что не совсем понимал, к чему готовиться.

— Это самый почётный яйценосей общины! — как нечто разумеющееся сказала милая и выпучила глазки. — А иногда ещё шаман, если он самец.

На ночлег мы устроились в валежнике — во время урагана могучая сосна рухнула с корнями, теперь они топорщились во все стороны, словно щупальца, готовые схватить добычу. Под ними прятался лаз в глинистую полость, глубокую, прохладную и сухую. Я потыкал туда палкой, но никто не выскочил.

— Здесь безопасно, — сказала Тенго, зажмурившись и оглядевшись своим сканером, как умел их народец.

Мы залезли под сосну и как-то сразу нашли в глине отличных червей, светло-розовых, сочных и лёгких, буквально проскальзывающих между губами. В последний раз с таким удовольствием я кушал бургер-терияки в KFC. Уверяю, дорогой дневник, черви были не хуже, и я вмолол какое-то дурное количество, пока не понял, что, в принципе, сыт.

Когда совсем стемнело, я заткнул вход рюкзаком и улёгся на боковую, такой усталый, что сразу бы уснул, не начни Тенго лизаться. Шубе она уделяла много внимания, если не болтала, то чистилась, и сразу после ужина занялась своей гигиеной, а затем и моей. Вылизала уши снаружи и внутри, морду и лапы, не скрою, было так приятно, что я стал мурчать — горло само по себе издавало низкие рокочущие звуки. Потом грудь, живот, покрытый самой густой шерстью, и ниже, ещё ниже… Вот тут я испугался и стал её отпихивать.

— Подожди, — говорю. — Там не лижи!

— Чего это ради хранителей? — удивилась. — Это же мои яйца!

— Знаем мы эти штучки! — покивал я. — Сейчас налижешься, тентакль вылезет, прионы тебя знают, куда ты мне яйцо отложишь на этот раз, я и этих ещё не выносил…

Она загудела, смеясь, я тоже немного погудел в знак осторожной шутки, но продолжал опасаться эдакой интимности.

— Какой ты глупый, а я сперва-то думала, что шаман и всё знаешь! — воскликнула Тенго. — Расставь-ка лапы.

И я расставил, дорогой дневник. Отчасти из любопытства, а отчасти — помятуя об отравленных шипах в основании её лап. Я, всё-таки, изнасилован и похищен, дело всякого похищенного — повиноваться… Головка Тенго склонилась к моему паху и шершавый язычок лизнул выпирающие яйца. Срань господня, как же стало хорошо от движений её быстрого и влажного языка! Не знаю, с чем сравнить острые уколы наслаждения и фейерверк прекрасных чувств, с кокаиновым приходом, или прошлогодним человеческим ещё сексом с анилингусом в дорогом массажном салоне? Нет, тот секс даже в подметки не годился моим искромётным ощущениям — я словно в цветущих райских садах очутился. Больше ни о чём не думал, просто мурчал и постанывал, изгибаясь и прижимая её голову к своему паху, а затем крепко обхватил Тенго за спину обеими задними лапами и прижал ещё крепче. Оба яичка напряглись и ещё больше выдвинулись навстречу горячему и влажному, восхитительно-шершавому языку милой, и до кончиков усов накачали меня эндорфином. О, продолжай, дорогая Тенго, не останавливайся, умоляю! Мне хотелось, чтобы это длилось вечно. Однако, вот последняя плёская волна острейшего наслаждения окатила меня всего, и отступила, унося с собою мелкие камни и ракушки, оставляя за собой чистый и гладкий песок спокойствия и довольства.

Мы уснули, свернувшись большим клубком. Дневные мои мечты о Нобелевской премии за открытие адаптанта, о возвращении в социум, цивилизацию и родную среду обитания стали казаться мне нелепой чушью.