— А губки ползают по стенам и чешут дом, — рассказывала она сонным голосом. — Тогда и чисто, и не пахнет. Садок для рыбы можно вырастить, как ловушку. Это когда просто шишка в полу, а там водичка. Ты поймал форель — и туда. Живая рыба долго хранится. А в другую шишку жевальные камни складываем. А в третью — водоросли. Ну, нам с тобой камни не нужны, у нас с тобой — ы-ы-ы-ы — зубы. И АТ-МО-СФЕРУ создаёт, дышать. Выделяет воздух. А на зиму впадает в спячку с нами вместе, только воздух делает, и сны передаёт по корням.

— Да ладно! — воскликнул я. — Как кино?

Я уже показывал ей видео: музыкальные клипы и эротику, а то не верила, что люди размножаются иначе. Она задумалась.

— Ну да, только лучше, у вас в машине просто смотришь, а во сне — ты словно там. Хорошие сны, без хищников. Прошлой зимой смотрели льды и крабов, так скучно было. А этой зимой хороший сон, про рыб в солёных рифах и морских крыланов, они тоже с яйцами ходят. Так интересно, как птенец вылупится, а родители его кормят!

Она опустила лапку и почесала мои собственные выпирающие твёрдые яйца, отчего по телу мгновенно разлилась волна удовольствия.

— А бывает, губка убежит у кого-то, и давай вредить, — сказала Тенго затем. — Вот, весной, на зарыблении, чья-то потеряшка на икру налезла и много съела. И так уже не первый год! Старейшины сердятся, виновного ищут и ругают. Глаз да глаз за нею нужен. Хорошо, что губки медленные, а то бы рыбу выели.

— А чем ещё вы занимаетесь? — спросил я.

Тенго с радостной готовностью открыла рот, рассказывать, когда в бутон что-то врезалось с грохотом. Тряхнуло сильно, мы даже подпрыгнули с перепугу. Кувшинка закачалась, затрещала глубоко внизу, но выдержала удар и устояла. Тенго зажмурилась и послала ультразвуковую волну во все стороны.

— В нас деревом попало! — крикнула она. — Поток бурлит, валежник тащит. Держись!

И вцепилась всеми лапами в мягкий пол. А я не успел, и при следующем же толчке шмякнулся на хвост, как мешок с мукой. Удары посыпались один за другим, снаружи грохотала вода и тащила древесные стволы и сучья. «Погибнем», — успел подумать. Всё вокруг тряслось, скрипело и стонало. Створки сжались плотнее, цефалот напрягся, изо всех сил цепляясь за камни и корни. А потом бушующая вода вырвала его из земли и потащила за собой.

Люди вкусные, сочные, надо! Не их — так животных, искать больших, чтоб мозга много. Но. Людей вкуснее соки, да. Пусть больно бьются, пусть кусают и жгут его тело, вкус! В их головах полно хорошего — дофамин. Потому что разумные.

Его звали Макс, он вспомнил, как выел голову того, последнего. И полегчало! Помнить стал. Того, что послал Макса за сыр-рой… Сыро-ваткой! Он дрался и добыл. И выпил. Кем стал?! Животное, мерзость, больное животное! И раньше жил один, никого не любил, без родни, без друзей, теперь совсем изгой. Вдруг самку вспомнил и самца — чуть близкие, найти бы? Грусть. Но зачем искать, раз есть нельзя, а нужен дофамин? Других людей найти бы. Он нюхал, слушал и не слышал — жаль. А то б убили, тоже хорошо — тишина, покой, забыться. О-о, тот Макс, что сидел внутри, в душонке, он сам искал смерти, хотел исчезнуть, а вер-рнулся! Выл. Не мог ни сдохнуть, ни в себя прийти. Затих, забылся в звере.

Шёл по следам тех, злых и вкусных, что сперва поймали, да сбежал. От которых вспомнил имя, но сбился вдруг. Нашёл больших тупых зверей, топтали, били, злы! Макс тоже зол, и бил, и рвал, и жрал, и гнал! О-о-о, как тяжко жить, как голодно. Бежал за ними — хоть добыть. Вдруг дождь пустился. Вода потекла по морде, он пил, срасталось тело. Зажили раны, но весь больной остался, боль с ним всегда, и тремор, и страх, что не найдет людей. Устал, отстал, не видно, запахи слабы. И вдруг нашёл других. Так много…

***

Зверя отбросило выстрелом, или сам отпрыгнул? Тут же загрохотали пулемёты в железных руках спецов, посылая свинец в тяжёлую стену дождя, туда, где темнело упавшее тело.

— Граната! — гаркнуло в наушниках.

Женька услышал выход и взрыв. Оглох. Отряд палил в противника из всех стволов сразу, щедро рассылая смерть вокруг, а широкая тропа и пропитанный влагой подлесок поглощали её. Во все стороны летели скошенные ветки и листья. Затем стрельба стихла, и только дождь по-прежнему хлестал из равнодушных ко всему на свете туч. Неужели всё так просто кончится? Нет, на земле тела не было, лишь лежало искрошенное выстрелами бревно. А зверь исчез, растворился в листве, палили впустую…

— Отставить!

Группа заняла круговую оборону, спрятав Женьку с Жулем за спинами. Вперёд он не лез — ума хватало, стоял и слушал, как звенит в ушах, глядел на железные горбатые спины людей-роботов и головы в закрытых шлемах людей-роботов. Женьке впервые в его взрослой жизни рейнджера было пиздецки страшно иррациональным детским страхом, и стоило больших трудов этот страх не показать, не облажаться перед группой. Все напряжённо всматривались в дождь.

— На девять часов! — крикнул сканерщик, и пулеметы заговорили снова, басовито зачастили тяжёлым языком.

Вурдалак выпрыгнул из-за туши рогачихи, но не напал, просто вильнул в сторону и скрылся в стене дождя. Высоко над головой пророкотал раскат грома, длинная белая молния с оглушительным треском разорвала пополам небо.

— За ним! — приказал главный. — А вы стойте здесь, — бросил рейнджерам.

Половина спецов пустилась в погоню, могучие фигуры экзоскелетов с грохотом скрылись за пеленою ливня в зелёной чаще. Кажется, они догнали вурдалака, потому что снова засвистели пули, сотрясая и кроша подлесок, загрохотал гранатомёт, и сразу же раздался вопль:

— Сука, я триста! Филипп, уёбок! А-а-а…

Филиппом звали гранатомётчика, кажется, попал в своего. Женька бросил взгляд на товарища — Жуль был собран и сдержан, без малейшего следа паники он высматривал противника. Вдруг схватил Женьку за шею и прижался к уху ртом:

— Малой, — зашептал, отключив микрофон и наушник, — просто греби отсюда, слышишь? Беги на базу, прямо сейчас, ты ж совсем пацан, вся жизнь…

— Я рейнджер, — отрезал Женька зло.

Напарник улыбнулся с особенным оттенком теплоты и хлопнул по спине.

— Хуеджер.

Женька слушал, как стихают звуки боя, как стрельба где-то там, в зелёнке за пеленой дождя, сменяется криками, и крепко сжимал винтовку, заряженную серебром. И вот настала тишина, шуршащая дождём.

Монстр рухнул сверху, оседлав экзоскелет Питона, и вода вниз потекла вся алая от страшных ран в его косматом теле, с кусками вырванной взрывами плоти. Но эти раны стягивались прямо на глазах!

Женька впервые увидел его вблизи и опупел. Голова была не волчья — мозгоеда. Уродливого, мутировавшего, но узнаваемого, подобно прототипу в карикатуре. Таким же был и хвост, но длиннорукое тело оставалось телом примата. Конечно он не сдох от свинца и железа! Питон закружился, паля себе за голову, пытаясь достать его длинным широким мачете.

— Огонь! — завопил он.

Началась всеобщая стрельба, Женька дважды выстрелил и промазал, волшебные пули достались экзоскелету, хорошо, хоть без вреда, пулей каркас не пробить. Но адский наездник был чудовищно, не по размеру быстрым и ловко прятался за Питоновым железным телом от выстрелов, не забывая уворачиваться. Вот он снова вскочил тому на загривок и с огромной силой врезал когтистой лапой по горбу своей «верховой лошади», словно знал, где находится мотор защитного механизма. И тот треснул. Вода хлынула внутрь, сыпанули искры, гигантский робот замер. Внутри бесновался главный группы, поливал всех и вся матерной бранью. А зверь, не теряя времени, с утробным рыком оттолкнулся мощными лапами, опрокинул его, и прыжком швырнул себя навстречу пулемёту, шпигующему и рвущему его плоть, прямиком на другого спеца. Два монстра, вурдалак и робот, закружились в смертельном хаотичном танце.

— Держи его! — рявкнул Питон, замкнутый в обесточенном, парализованном экзоскелете.