— Откройся! — приказала, посылая волну.

Кувшинка открылась неправильно, слишком быстро, и схватила её — цап! Тенго шмякнулась на мягкое влажное дно и ушибла хвост. У неё возникло странное чувство — ДИССО НАНС — ощущение жилья, и, одновременно, ужасное беспокойство — дом был домом лишь по форме, не по сути: непослушный, запущенный и грязный, зловонный и полный слизи. Его никто не чистил, не чесал и не кормил, и вот теперь дом замкнул её внутри и тянул к ней бордовое грязное сосало самым угрожающим образом! Тенго выпустила шип. В крайнем случае, решила она, просто врежет по сосалу и парализует его, но тогда бутон замрёт и Нико не сможет забраться! Нет, так действовать не годится… Тенго прижалась к склизкой стенке, чтоб сосало не дотянулись, собралась и послала волну к вросшему в землю телу дома с сердцем и желудком.

— Я своя, — шепнула она.

Дом не понял и не поверил, что взять с дикаря? Он по-прежнему пытался заглотить Тенго как обычную и привычную пойманную добычу. Снаружи вопил и пинал бутон Нико.

— Выплюнь, уёбок! — кричал муж и бил стенки дома лапами.

Вот глупый, как тебе поможет шум? Кувшинку разве что зубатый ящер может вскрыть или о-о-очень большая рыба, а у Нико даже яда не было.

Она собралась и распушилась, как тогда, на дереве, вспоминая и вызывая испытанное ранее чувство. Искра забегала по шерсти, закололо в пальцах и Тенго сцепила лапки.

Бах! Маленькая блескавка вырвалась с треском и врезалась в сосало, то отпрянуло и сморщилось, но тут же потянулось снова. Глупый голодный дом!

— Не смей! — строго сказала Тенго и сжала лапы.

Шерсть так напиталась предгрозовой искрой, что блескавки получались сами по себе, почти без усилий. А вот контролировать их силу Тенго пока не умела. Трысь!!!

Белая блескавка врезалась в хищный рот. Сосало задымилось, обожжённое, и с писком уползло, сжавшись в морщинистый валик, такой же, как у домашней кувшинки. Теперь дом боялся ее и раздумывал, не выплюнуть ли невкусного злого зверя. Не давая кувшинке опомниться и решиться на это, Тенго подошла к сосалу и испражнилась в него, как делала всегда. Ела она мало, стараясь досыта кормить мужа, так что дому досталось совсем немного экскрементов. Растерянная кувшинка проглотила непривычную пищу и замерла, раздумывая, что же это, такое вкусное, ей дали. Шершавой губки у Тенго не было, и она поскребла стенку лапой. Дом, в котором она жила с сестрицей Исой и её семейством, очень любил чесаться. Этот тоже завибрировал, от удовольствия пуская светоискры.

— Я своя, — опять сказала Тенго, посылая волну к телу в корнях. — Откройся! Получишь вкусной пищи.

И кувшинка робко раздвинула лепестки, разрешая странной добыче хозяйничать.

***

Дорогой дневник, это пиздец. Я уже думал, что остался в гиблом лесу один, но выяснилось, что народец Тенго давным давно приручил цефалотов и использует в качестве жилья. Испугался я страшно по началу, чуть кирпичей не наложил. И ножом кувшинку ковырял, и пинал, и тряс — всё без толку, будто банковский сейф вилкой открыть пытаешься. Вцепился в цефалота, дурак дураком, тем временем дождь пустился нешуточный, полило как из ведра, потекло по шерсти, того и гляди смоет, ведь маленький ручей превратился в быструю речушку, в которой я стоял по колено, цепляясь за ворс хищного растения. Осознание того, что милую сожрали, родило острое чувство горя и утраты, которое тут же подавилось беспокойством о яйцах. Что теперь делать, я даже не представлял, но продолжал напрасные попытки открыть бутон. Здесь электрический резак нужен был или бензопила! Вдруг цефалот раздвинул волосатые лепестки, и Тенго, живая-живёхонькая, помахала изнутри лапкой. Не просила о помощи, а звала к себе: лезь сюда. Я и полез. Протиснулся между лепестками и бутон тут же плотно закрылся — типа проглотил. Универские ботаники вскрывали дохлых цефалотов, так говорили, что у этих сейфов мощнейшие мышцы, как у моллюска, так что технически, кувшинка не растение, просто их так называли из-за цветка, который, технически, даже не цветок, а створки.

Внутри воняло падалью и было темно, как в заднице у дьявола. Если бы милая не искрилась изредка, я б её и не увидел. Но вот она поскребла стенку, и та мягко завибрировала, по ней цепочкой побежали крохотные жёлтые искры, и стало чуть светлее. Милая чесала цефалота изнутри, а тот кайфовал.

— Как ты это делаешь? — поразился я.

— Дом выделяет слизь, вечно пачкается и чешется, — пояснила она. — В озере мы губок держим, те ползают по стенкам, чистят и скребут, тогда внутри чисто, а дом доволен и светится. А этот губки отродясь не знал. Представляешь, как ему зудит?

Я с опаской положил лапу на стену и тоже почесал. К большому изумлению, стенка мягко задрожала, потянулись новые огоньки, стало ещё светлее.

— Ты должен его покормить! — сказала Тенго, пальцем показывая на сморщенный, подобно анусу, рот в центре цветка.

— У меня ничего нет, — перепуганно забормотал я. — Консервов не оставил…

Тенго загудела, смеясь, я тоже с нею погудел.

— Дурачок, дома любят наши экскременты, они от них… — она запнулась, подбирая слово из моего собственного лексикона. — Кайфуют!

Если б я имел коня — это был бы номер! Если б конь имел меня — я б, наверно, помер! Наши биологи с ума сошли бы от радости, обладай моими знаниями. Однако, судьба обделила их возможностью насрать в рот хищному растению-моллюску, а меня — нет. Я присел над сморщенным анусом и навалил туда от души без ложной скромности — давно терпел. Цефалот покорно сожрал подачку, пожевал морщинистыми губами, и вдруг весь заколдобился, дрожа, а слизкие стенки осветились сотнями огоньков-искорок. Стало совсем светло и почти уютно, если не считать некоторой липкой грязи. Когда-то, ещё в студенчестве, я жил в квартире с кухонькой такого размера — ровно на двоих, плюс тараканы.

Снаружи бушевала стихия: гремел гром, трещал лес, бурлил бешеный поток воды, в который превратился скромный ручеёк, барабанил проливной ливень, но волосатому бутону с телом-амфибией, сидящим глубоко в почве, всё было нипочём, а нам — вместе с ним.

— Кажется, ты нравишься кувшинке больше, чем я! — с восторгом воскликнула Тенго и радостно запрыгала. — Это значит, мне достался домовитый муж, что большая редкость!

Есть нам было нечего, что очень тревожило милую, но, быстро осмотрев наше убежище, она не нашла ничего, пригодного для еды, а нырять в бурлящий поток побоялась.

Мы тщательно вылизали друг другу морды и устроились на живом и мягком, хоть и липком «полу».

— Как вы в них живёте? — спросил я.

— Отлично живём, — Тенго с умным видом покивала милой, усатой головкой. — Будь мы в озере — к нам ходили бы гости и этот дом ещё как подрос бы. Чем больше дакнусов в него испражняется — тем больше кувшинка. А в дом Совета Старейшин мы всей общиной испражняться ходим — так надо. У них огромная многокомнатная кувшинка, очень высокая, с переходами и сильной волной, аж с моря ловит. Такую старейшинам самим не прокормить, помогать приходится. Это обязательно для всех. И остатки рыбы тоже годятся.

Мы помолчали. Я осмысливал услышанное. То, что какие-то ферменты в кале дакнусов особым образом пёрли цефалотов — дело объяснимое, имей я прежние лабораторные возможности, смог бы выяснить, какие именно, но о социальной подоплеке тут же придумал анекдот!

Встречаются два дакнуса.

— Ты откуда? Я вот с яйцами.

— Да срать ходил в Совет Старейшин, налог отнёс.

— И я им срать хотел! Да собственный дом проголодался, жене идти пришлось.

Я загудел — теперь смеяться выходило только так.

— Что? — спросила Тенго.

Анекдот показался забавным и я рассказал, но милая не стала смеяться, кажется, не поняла соли.

— И что? — настойчиво повторила она. — Мы тоже будем срать в Совет, как иначе?

Я чуть не умер от смеха. Тенго не понимала иронии ситуации, зато была рада, что рад я, и мы погудели вместе.