Затем дикие боли утихли, теперь внизу живота просто ныло, видно, мелкие каннибалы временно насытились. Думать стало легче.

— Включи свой сканер, — приказал я. — Где тут комнаты шаманов? Как их можно отличить от других? Идём туда, может, что найдём полезное…

Тенго отёрла с морды слёзы, лапой отфутболила хищную губку, подкравшуюся сбоку и лижущую пролившуюся из меня жидкость, и зажмурилась, как всегда делала. О боги янтарного мира, — взмолился я мысленно, — помогите выкрутиться! Как, бывало, молился в юности, обдолбавшись фармацеей — Господи, пусть меня попустит! Теперь я молил о посторонней помощи.

— У шаманов были комнаты внизу, в теле кувшинки, — с удивлением сказала Тенго вскоре. — Там шишек много, больше, чем везде, у нашей шаманки тоже много шишек, она в них держит всякие полезности. За мной!

Проходили в своё жильё шаманы через сосало, куда дикая моя супруга лихо прыгнула рыбкой, а я сполз следом на жопе и хвосте, кряхтя и придерживая ноющее пузо. В общем, нырнули мы в старинный общественный туалет, только сухой и чистый, с покатыми гладкими стенками.

Внутри я снова убедился, что огромный цефалот всё ещё жив, хоть и находится в анабиозе. В желудке, размером с актовый зал, было влажно и тепло, а ноги по щиколотку ушли в вязкую как гель кислоту — пятки быстро стало покалывать. К счастью, флюоресцировал цефалот и здесь, совсем темно не было.

— Сюда, — Тенго потянула меня в сторону, и я с радостью выбрался из химически активной жижи.

Мы пролезли по гладкой короткой кишке и оказались в кишке большой — целом коридоре с ответвлениями — комнатами, которые, как назло, плотно закупоривали перепонки сродни тем, которыми в жару закрывается улитка. Как Тенго ни старалась — открыть не смогла, те держались на каких-то высохших соплях, очевидно, биологическом клее, прихватившем вход не хуже монтажной пены.

Стараясь медленно дышать и плавно двигаться для того, чтобы не потревожить утихших каннибалов, я вместе с нею стал обследовать перепонки одну за другой — все были накрепко закрыты. Вдруг меня озарило — как лучик тьму прорезал.

— Ты можешь желудочной слизи принести? — спросил я.

— Могу, мой дорогой супруг и господин!

Тенго схватила со стены подползающую к нам хищную губку и скрылась в узком проходе. Вскоре губка взвизгнула противным едким писком.

— Хранители! — завопила Тенго из желудка, кажется, её укусили. — Сдохни, сдохни, сдохни!!!

Раздался электрический треск и писк оборвался. Вскоре супружница как ни в чём не бывало появилась из лаза, в её лапах висела дохлая губка, обильно покрытая желеобразной кислотой.

— Мажь ею клей, — велел я, указывая на засохшие сопли.

Тенго как следует вымазала вход желудочным соком и, о чудо! Монтажную пену разъело на глазах. Подцепив когтями заслонку, мы с лёгкостью открыли вход и вошли в жилище древнего шамана.

Дорогой дневник, я уже писал, что любопытен, как десяток кошек и обожаю тайны? Отношения с тайнами у меня своеобразные: крепкие, как полицейские наручники, но неправильные, как изображения в кривом зеркале комнаты смеха. Именно ради раскрытия тайны я вкалывал в лаборатории, она манила меня больше, чем любовь, я гонялся за нею упорно и страстно, как охотничий пёс за зайцем, разве что рисковыми экспериментами гнушался. Тайна всегда была для меня подобна самой желанной красотке, перед которой теряешься и забываешь обо всём на свете, и смотришь, не в силах отвести зачарованный взгляд. Вот и теперь я уставился огромными глазами на открывшуюся картину, даже о грустном своём положении забыл.

Комната шамана имела выемку в виде ложа, чтобы спать, собственное небольшое сосало в центре и стены — вполне живые и флюоресцирующие. Это был отдельный небольшой цефалот внутри огромного, размером чуть побольше нашего Бобика. Детка первоприюта! Пол и стены покрывало множество шишек с прозрачными верхушками, словно детка-цефалот заболел чёрной оспой и его обсыпало булёзной сыпью. В каждой оспине что-то лежало. Я с любопытством заглянул в первую — внутри плавало растение. Посмотрел в другую — ещё одно растение, новое. В третьей, в прозрачной жидкости, какие-то моллюски отбывали вековое заточение… Я осматривал шишку за шишкой и в каждой видел спящие вместе с пленившим их цефалотом травы, рыб и маленьких животных. Большинство животных составляло пару: самец и самочка.

Кажется я напрасно считал народ Тенго диким и неразвитым, потому что увиденное напомнило огромный биологический банк. Булёзные шишки выступали в нём аналогом криокамер, с одной лишь разницей — они были совершенны, без всякой заморозки материал хранился в них идеально, живой-живёхонький. Что это, если не биологическая технология?! В восхищении я ходил между шишками и рассматривал удивительных существ и ростки. Любой из институтских задротов голову бы дал на отсечение, лишь бы одним-единственным глазком заглянуть в этот удивительный Ноев ковчег! В этот подвал Вавилонской башни! Поражённая Тенго занималась тем же, на морде было написано любопытство, даже плакать перестала.

— Этой рыбы я не знаю, — говорила она, тыкая пальцем, — и этой тоже. А вот эти улитки когда-то встречались, о-о-очень вкусные, но все повывелись, а тут не повывелись! Вот, хранятся.

Дорогой дневник, люди не пришли в ничейный дикий мир, у него уже были хозяева — народ Тенго.

С осторожностью и благоговением я приблизился к самому большому пузырю и заглянул в него. Там спало небольшое существо, очень похожее на Тенго, только маленькое. Оно сосало палец во сне.

— Малыш дакнус! — воскликнула супружница, всплеснув лапками. — Годовалый, как мой племянник Тилли! Он только должен встать на задние лапки.

У меня в груди шевельнулось острое чувство жалости. Ведь и этого, «замороженного» ребёнка кто-то выносил в яйце, как я своих каннибалов…

— Бедный малыш, его тут одного на тысячу лет заперли, — сказал я. — Бросили.

— Ему хорошо, он смотрит сны. Кувшинка по корням показывает всякое, — утешила меня Тенго. — Как ты себя чувствуешь?

Словно в ответ на её слова живот пронзила дикая боль — детишки проснулись голодными…

— А-а-а-а!!! — завопил я, сгибаясь пополам, потом и вовсе упал на пол.

— Мой дорогой господин и муж! — запричитала злодейка, заливаясь крокодильими слезами. — Прости, я не хотела!

На четвереньках я пополз к шаманской кровати, роняя капли крови из-под хвоста, и взгромоздился на неё, едва дыша. В глазах поплыли разноцветные круги, кажется, сознание покидало меня. Накатила тошнота. Заливаясь слезами от боли и несправедливости, я опустил лапу вниз и легко вытянул сперва одну кожистую окровавленную тряпочку, затем — вторую. Вот и всё, что осталось от тугих эндорфиновых яиц, радовавших меня долгими вечерами. Теперь из межножной яичной выемки свисало два кровавых лысых хвостика, прикреплённых к тёплым лысым попам. Я аккуратно потянул за один, взвыл от нового приступа боли, и мир перед глазами закачался.

«Это конец моего пути» — подумалось.

Тенго с отвращением схватила яичные шкурки.

— Я не хотела замуж! — выкрикнула она. — Я не хотела этого всего! Они меня заставляли искать себе мужа! Теперь шаманки нет, ты умрёшь, и мы с детьми тоже!!!

Она со злостью швырнула шкурки в сосало и то послушно проглотило их — ам! Тупая скотина, цефалот, также сожрёт и наши трупы. По стенам побежали новые огоньки флюоресценции.

Вскоре каннибалы насытились живой плотью и снова уснули, кровотечение прекратилось, боль покинула меня. Ей на смену пришли глубокая апатия, слабость и сонливость.

— Я отдохну немного, — сказал, еле ворочая языком.

— Не спи, Нико! — умоляла Тенго. — Не бросай меня одну!!!

— Просто вздремну, — жалобно просил я. — На секундочку…

Прикрыл глаза и провалился, словно под воду ушёл и стал тонуть.

Дорогой дневник, снился мне удивительный «кувшиночный» сон, полный чудес и волшебства.