Его стихи будут помнить, когда Гомер и Вергилий будут забыты, – но не раньше.

Все лучшие детские книги были написаны для взрослых.

Книги, которые стоят того, чтобы читать их в десятилетнем возрасте, – это книги, которые в не меньшей (а то и в большей) степени стоят того, чтобы перечитывать их в пятьдесят лет и позже.

Взрослые любят перечитывать то, что никогда не читали в детстве.

Хорошая детская литература обращается ко взрослому, спрятанному в ребенке, и к ребенку, спрятанному во взрослом.

Робинзон не воспитал тысячи Робинзонов, а открыл что-то от Робинзона во всяком настоящем мальчишке.

Конечно, это очень просто – писать для детей. Так же просто, как рожать их.

Мы ищем той простоты, до которой надо подняться, а не той, до которой опускаются.

Наши дети становятся инфантильными! Это следствие детской литературы.

Детские книги читают дети (если читают); но выбирают эти книги родители.

Для детей нужно писать так же, как для взрослых, только еще лучше.

Для взрослых надо писать так же, как для детей, только еще хуже.

Для самых взрослых шрифт нужен такой же, как для детей, только еще крупнее.

Литературное течение составляют пять или шесть человек, которые живут в одном городе и сердечно ненавидят друг друга.

Так называемое течение существует, если: 1) все открывают одно и то же; 2) все считают себя преследуемым меньшинством, хотя они-то как раз и задают тон.

Я знаю, как весело бывает подобрать какую-либо кличку и носить, как розу в петлице. Именно так обретали названия все крупные школы в искусстве.

В литературе, как в диких лесах Северной Америки, сыновья убивают отцов, когда те становятся стары и слабы.

Наследование при смене литературных школ идет не от отца к сыну, а от дяди к племяннику.

В каждой поэтической школе есть, понятно, и завучи.

Против литературного течения лучше всего плыть классическим стилем.

Этот писатель создал собственную школу, в которой был худшим учеником.

Великий писатель создает своих предшественников. Он их создает и в какой-то мере оправдывает их существование. Чем был бы Марло без Шекспира?

Шекспир обязан своим предшественникам не в большей степени, чем Христос – колодцу, из которого была взята вода, превращенная им в вино.

Все, что следовало сделать в литературе по-шекспировски, в основном сделал уже Шекспир.

История литературы – это большой морг, где всякий отыскивает покойников, которых любит или с которыми состоит в родстве.

В литературе, как и в жизни, каждый сын имеет своего отца, которого он, однако, не всегда знает или от которого он даже хотел бы отречься.

Нет предшественника, где много предтеч.

Всего сильнее влияют не те, за кем идут, а те, против кого идут.

Великий гений образуется с помощью другого гения не столько ассимиляцией, сколько посредством трения.

Источник редко одобряет дорогу, которую избрала река.

Человек, к сожалению, часто оказывается во главе того, что оставил далеко за собой.

Чтобы стать эпигоном, мало отсутствия таланта, нужна еще незаурядная сила воли.

Есть эпигоны, которые выглядят жалко даже среди эпигонов, – это эпигоны Маяковского, Кафки, Пикассо, Матисса. Эпигоны великой школы реализма всегда будут сносны: они могут рассчитывать на интересность самого материала.

Все, что вы написали, пишете и еще только можете написать, уже давно написала Ольга Шапир, печатавшаяся в киевской синодальной типографии.

Настоящий романтик – прежде всего лицедей.

Жизнь движется быстрее Реализма, однако Романтизм всегда остается впереди Жизни.

Романтик пишет на полях классицизма.

Романтик, овладевший искусством, становится классиком.