Я выхожу из машины, и Белла кивает мне, проверяя наряд.

— Твоя очередь, — говорит она Оливеру, и он без единого слова забирается внутрь.

Эви стоит под навесом закрытой парикмахерской и просматривает фотографии на своем планшете, которые уже загружены.

— Я думаю, ему это действительно не нравится. У нас есть пара снимков, которые мы можем использовать, как сказала Белла, но все остальные вот такие.

Она поворачивает планшет в мою сторону, показывая фотографию Оливера и меня. Я сосредоточена на еде, выражение моего лица безмятежно, но Оливер хмуро смотрит в свой стакан с водой. Его брови сведены вместе, а уголки рта плотно сжаты, что свидетельствует о его недовольстве всем миром.

По крайней мере, я могу сказать, что я лучшая актриса, чем он. Может, в кадре я и не выгляжу влюбленной, но выражение моего лица достаточно приятное.

— Чёрт возьми, — бормочет Белла. — Мы не можем это опубликовать.

— Нет, — соглашается Эви. — Но посмотри, эта не так плоха.

Они склонили головы друг к другу, чтобы просмотреть остальные фотографии. Я выхватываю планшет из рук Эви, разворачиваюсь и иду прямо к машине.

— Элли, куда ты идешь? — кричит мне вслед Белла.

Я бросаю на неё взгляд через плечо.

— Я сейчас вернусь.

Я распахиваю дверцу машины и забираюсь внутрь.

— Привет, — говорит Оливер. — Ты что — то забыла?

Захлопывая за собой дверь, я сажусь рядом с ним и сдвигаюсь так, чтобы мы были лицом друг к другу.

— Это не работает.

Пальцы Оливера медленно застегивают пуговицы синей рубашки, которую он надевает.

— Что?

Я указываю большим пальцем туда, где стоят Белла и Эви, уставившись на машину. Они не могут видеть нас через тонированные стекла, но я на всякий случай говорю тихо.

— Фотографии ужасны, — говорю я. — На большинстве из них ты выглядишь так, будто тебе удаляют корневой канал. Без обезболивающего.

Оливер фыркает.

— Я уверен, что все не так уж плохо.

Я поворачиваю экран к нему.

— Посмотри сам.

Выражение его лица было настороженным, но при виде наших фотографий стало кислым. Одного фото было бы достаточно, но я прокручиваю их для большего эффекта, чтобы показать ему, что он был несчастен на протяжении всего ужина.

— Если мы не исправим это, моё присутствие здесь не имеет значения, — говорю я ему. — Никто не поверит, что мы безумно влюблены, если мы покажем эти фото. Нам повезло, что никто не узнал тебя в ресторане и не опубликовал свои фотографии, иначе нам было бы чертовски трудно избавиться от них.

Оливер снова начинает застегивать рубашку. Затем он принимается за рукава, аккуратно закатывая их, чтобы обнажить мускулистые загорелые предплечья. Ненавижу, что при виде них у меня сводит живот от восторга.

— Я знаю, что это фальшь, — говорю я, указывая от его груди к своей и обратно. — Но моя работа — быть твоей фальшивой девушкой. Я не смогу выполнять свою работу, если тебя не будет со мной, Оливер. Мне нужна твоя помощь.

Он делает паузу, не отрывая взгляда от рукава рубашки.

— Это всё фальшь?

Моё сердце болезненно колотится. Я знаю правильный ответ, но не хочу лгать Оливеру. То, что я чувствую, выходит далеко за рамки любых профессиональных отношений. Однако сейчас не время обсуждать это.

— Нам нужно, чтобы это выглядело по — настоящему, — твердо говорю я. — Вот почему мы здесь. Это то, на что мы согласились.

Он не поднимает на меня взгляда. Еда, которую мы только что ели, внезапно становится тяжелым грузом у меня в желудке. Я не хочу с ним ссориться, но и не знаю, как это исправить. Он сам не свой с тех пор, как я нашла его сидящим на полу в кабинете Беллы. Я хотела бы, чтобы мы могли поговорить об этом, но он отмахнулся от меня, когда я попыталась помочь, а быть его доверенным лицом не входит в мой контракт, так что я не могу давить на него.

И всё же я думала, что мы становимся друзьями. Я думала, что он может доверять мне — и что я могу довериться ему, поскольку он здесь единственный человек, кроме Хёрста, который знает всю правду.

— Я исправлюсь, — говорит он сейчас. Его голос звучит хрипло, поэтому он прочищает горло и добавляет: — Скажи Белле, чтобы она не волновалась. Я сделаю так, чтобы всё выглядело хорошо.

Мне больше нечего сказать, поэтому я отстраняюсь от него и собираюсь открыть дверь, но он останавливает меня.

— Элли?

Я оглядываюсь.

— Да?

Оливер долго смотрит на меня. Его горло подергивается, когда он сглатывает, и я думаю, что он мог бы открыться мне.

— Можно мне тебя поцеловать? — спрашивает он.

Моё сердце замирает.

— Что?

— На нашем свидании, — объясняет он, делая достаточное ударение на этом слове, чтобы дать мне понять, что он считает это фарсом. — Мы говорили о прикосновениях, но поцелуй скрепил бы сделку, верно?

Мои веки трепещут, пока я борюсь с тем, чтобы не показать своих эмоций. На долю секунды я подумала, что он хочет поцеловать меня сейчас, прямо здесь, в полутемной машине, где нас никто не увидит. И я чувствую себя такой глупой, что надеялась на это. Всё, чего он хотел, это убедиться, что я не против, если он заставит нас хорошо выглядеть перед камерой — это именно то, что я ему сказала сделать.

— Конечно, — говорю я. — Но не слишком сильно. Эти фотографии нужно будет опубликовать.

Его глаза вспыхивают при моём напоминании — и я немного ненавижу себя за то, что говорю это. Я, по сути, подразумевала, что он может лапать меня или что — то в этом роде, и я знаю, что он бы этого не сделал. Но я не извиняюсь. Если я это сделаю, то кое — что из того, что я чувствую, может всплыть на поверхность.

Это было бы непрофессионально, именно из — за этого меня выгнали бы с этой работы. Меня отправили бы самолетом обратно в Штаты, и мне пришлось бы объяснять Веронике, как сильно я облажалась. Поэтому я выскальзываю из машины и закрываю за собой дверцу.

— Он будет готов через минуту, — говорю я двум женщинам, которые выжидающе смотрят на меня. — Мы все готовы провести вторую часть свидания.

Оливер выходит из машины с неизменной очаровательной улыбкой. Он мило болтает с Беллой и слушает Эви, которая дает нам инструкции о том, как остановиться под уличным фонарем или неоновой вывеской, чтобы обеспечить наилучшее освещение для съемки. Солнце село, когда мы ужинали, и город полон жизни, туристы общаются с местными жителями.

Оливер протягивает мне руку, и мы прогуливаемся бок о бок по оживленным улицам, рассматривая витрины и восхищаясь местной архитектурой. Мы заходим в небольшую художественную галерею, где Оливер заставляет меня смеяться, рассказывая выдуманные предыстории каждого из странных произведений современного искусства, висящих на стенах.

Затем мы находим магазинчик мороженого ручной работы, который вполне уместно смотрелся бы на каком — нибудь итальянском пляже. Оливер в ужасе от моего выбора — жевательной резинки и ананаса — и настаивает на том, чтобы скормить мне ложечку своего мороженого из темного шоколада с хлопьями морской соли, которое по вкусу напоминает горькую грусть.

— Теперь ты должен попробовать моё, — я зачерпываю немного своего мороженого пластиковой ложечкой. — Это будет справедливо.

Он наклоняется, его серые глаза полны смеха.

— Прекрасно. Если я умру от передозировки сахара, напиши мне хорошую надгробную надпись, ладно? Я это заслужил.

Он слизывает мороженое с моей ложечки, и я краснею при виде этого. Он даже не пытается, но это простое действие кажется неприличным. Судя по тому, как он смеется надо мной, он тоже это знает, поэтому я толкаю его бедром. Он обнимает меня за плечи с такой естественной непринужденностью, что у меня немного кружится голова.

Он поменялся после нашего разговора в машине. Я хотела, чтобы он вел себя так, будто влюблен в меня, и это именно то, что я получаю. Каждое затяжное прикосновение, каждый многозначительный взгляд — всё это просчитано с его стороны, он играет перед камерами. Но это сводит меня с ума, потому что именно этого бы я хотела, если бы это было настоящее свидание.