Я качаю головой.

— Ничего.

Я ненавижу, что Оливер заметил — это значит, что другие тоже могли это видеть. Мы дурачили всех вокруг, но, возможно, я не такая уж хорошая актриса.

Он наклоняется ближе ко мне и слегка сжимает мои пальцы.

— Ну же, Кин. Расскажи мне. Что — то случилось?

Я напряженно поворачиваюсь, оглядываю толпу и замечаю красивую женщину, сидящую за другим большим столом на другой стороне открытой террасы, рядом с водителем — французом Моро.

— Ах.

Покорный вздох Оливера заставляет меня оглянуться на него. Он морщится, затем переплетает свои пальцы с моими.

— Итак, ты познакомилась с Селеной? — спрашивает он.

Я наклоняю голову.

— Я бы так не сказала. На самом деле мы не говорили друг с другом, она просто…

— Она что — то сделала? — Оливер снова кладет свободную руку на спинку моего стула, только на этот раз это кажется скорее защитным, чем небрежным. — Я могу поговорить с ней, если хочешь.

— Нет, — быстро отвечаю я, крепче сжимая его руку. — Нет, от этого будет только хуже. Она просто странно посмотрела на меня, вот и всё. Не о чем беспокоиться, я обещаю.

Оливер мгновение изучает моё лицо, его серые глаза напряжены, затем кивает.

— Хорошо. Но ты должна сказать мне, если она сделает что — то ещё. Она… — он поджимает губы, словно сдерживая неприятное слово. — Она превращает сплетни в искусство, и все это знают, за исключением Моро. Бедный идиот так в неё влюблен.

Я позволяю себе бросить взгляд на пару. Она печатает в своем телефоне, пока он вертит в руке бокал шампанского, наблюдая за ней.

— Может быть, с ним она другая. Может быть, э — э, холодный образ она демонстрирует только публике.

Оливер, кажется, не убежден.

— Значит, ты полна решимости видеть в людях лучшее?

— Я её не знаю, — я пожимаю плечами. — Она меня тоже не знает. Возможно, мы обе неправильно истолковали нашу встречу в уборной.

Оливер хмыкает в ответ, и я знаю, что он считает меня наивной. Он назвал Моро бедным идиотом, потому что тот влюблен в свою девушку, что многое говорит мне о нём — и мне немного грустно. Оливеру пришлось нанять меня, совершенно незнакомого человека, чтобы выпутаться из того бардака, в который превратилась его жизнь. Моё сердце болезненно сжимается от осознания того, что я уже превратила его в какого — то несчастного героя, отчаянно нуждающегося в любви хорошей женщины, но возможно, он ничего этого не хочет. Возможно, наши с ним отношения идеально ему подходят.

Я бросаю взгляд на Хэкетта и его женуЗа все время ужина они ни разу не притронулись к еде и не обменялись и парой слов, которые не были бы похожи на ссору. Белла и Уэст, которые присоединились к нам за десертом, не разговаривают. Я мало что знаю Хёрсте и матери Беллы, но я знаю, что они в разводе, так что из этого тоже ничего не вышло.

Я сижу за столом разрушенных отношениях, и меня поражает, какой глупой я была, позволив себе развить настоящие чувства к Оливеру, даже если они в основном из разряда ‘Я хочу увидеть тебя обнаженным’. Возможно, этот гламурный мир просто не допускает успешных любовных историй — и в этом есть смысл. Ребята большую часть года в разъездах, почти без выходных. Даже если бы я следовала за Оливером повсюду, он всё равно был бы слишком занят, чтобы проводить со мной время большую часть времени, как я обнаружила на этой неделе. Его график сумасшедший, он забит таким количеством тренировок, стратегических сессий и пресс — конференций, что удивительно, что он вообще может спать.

Я добавляю к этому детей, и внутренне съеживаюсь. Любая женщина, у которой родился ребенок от гонщика Формулы–1, большую часть времени была бы подавлена и одинока, и ребенка, вероятно, растил бы бесконечный поток нянь.

Мою мысленную спираль обреченности прерывают официанты, ставящие на столы большие десертные тарелки. В тот момент, когда моя оказывается передо мной, я вздыхаю. Я рассчитывала на что — нибудь шоколадное или, может быть, местную выпечку, хотя в остальном всё было очень по — европейски, но это красиво оформленный клубничный чизкейк с великолепной, пышной клубникой в шоколаде сверху.

Оливер сочувственно морщится.

— Прости, Кин. Это отстой. Хочешь, я закажу тебе что — нибудь другое?

— Нет, всё в порядке, — говорю я. — Я не хочу никого беспокоить. Но ты можешь взять мой.

От чизкейка Оливера осталась уже половина, и он зачерпывает ещё ложку и со стоном слизывает сливки.

— Если это тебя утешит, то это отвратительно. Клянусь, это худшая часть ужина.

Мои губы растягиваются в улыбке.

— Врунишка. Тебе не нужно притворяться передо мной.

— О, слава Богу, — говорит он и набрасывается на мой чизкейк. — В этом стейке было недостаточно калорий для ужина. Я не знаю, о чём они думали, подавая микропорции спортсменам. И не волнуйся, после этого мы сможем уйти.

Я оглядываюсь. Гости всё ещё доедают десерт, и столы, за которыми сидят президент Формулы–1 и его коллеги, кажутся особенно оживленными, оттуда раздается смех.

— Я в порядке, — бормочу я. — Нам не нужно уходить раньше из — за меня.

Это было бы противоположно тому, для чего меня наняли, если бы я утащила его с вечеринки, где мы должны были представить чистую, отшлифованную версию самих себя.

Но Оливер качает головой.

— Не волнуйся, у меня есть план.

Когда обе наши тарелки становятся пустыми, он откладывает салфетку, допивает остатки газированной воды в своём стакане и поворачивается к Хёрсту.

— У меня начинает болеть голова, — заявляет он достаточно громко, чтобы даже Барклай и Рейвенскрофт подняли головы и прислушались.

Я ерзаю на стуле.

— У меня есть ибупрофен в…

— Тебе лучше немного отдохнуть, — прерывает меня Хёрст ровным голосом. — Мы увидимся завтра? Мы встречаемся в половине восьмого в вестибюле.

Оливер встает и протягивает мне руку.

— Прости, что прерываю наш вечер.

Слова, и его, и Хёрста, звучат отрепетировано, и я понимаю, что они, должно быть, придумали эту фразу как какой — то сигнал.

Поэтому я беру Оливера за руку и позволяю ему поднять меня на ноги.

— Всё в порядке, я сама очень устала.

Его глаза загораются, хотя он остается серьезным. Он поворачивается лицом к остальным, кивает команде “Монтгомери”, затем Белле и Уэсту и, наконец, кладет руку мне на поясницу, чтобы увести к лифтам.

Когда мы проходим мимо столика “Этуаль”, за которым сидят Моро и Селена, он маневрирует так, чтобы оказаться между мной и Селеной, как будто ожидает, что в меня полетят кинжалы, и защищает меня. Это милый жест, но я не могу допустить, чтобы он что — то значил. Он просто притворяется хорошим парнем, и он действительно заслуживает за это высших оценок.

Но я не так хороша в том, чтобы лгать самой себе, как другим, и есть крошечная, грустная часть меня, которая сожалеет о том факте, что Оливер на самом деле не мой.

ГЛАВА 19

Элли

Машина подбирает нас у входа в отель и прибывает как раз в тот момент, когда мы выходим из вестибюля с кондиционером в теплую ночь. Мои каблуки подкашиваются на черном ковре, ведущем к ожидающему автомобилю, поэтому я крепче сжимаю руку Оливера для поддержки. Он открывает передо мной дверь, затем проскальзывает внутрь позади меня, пока я пристегиваюсь, и берет меня за руку, хотя никто не наблюдает за нами.

Я смотрю на наши переплетенные пальцы, гадая, понимает ли он вообще, что держит меня. Он, кажется, погружен в свои мысли, его большой палец касается костяшек моих пальцев, пока он смотрит в окно на проплывающий мимо сверкающий горизонт.

Я тоже устала, как от позднего часа, так и от гала — приёма — нелегко всё время быть начеку, помнить о своих словах и не сказать ничего, что могло бы нас выдать. Но мы хорошо поработали. Будут фотографии, на которых мы танцуем, на некоторых Оливер обнимает меня за плечи, а также официальная фотографии, и я смогу сказать Веронике, что мы успешно провели наше первое публичное мероприятие в этом сезоне.