— Как прошло? — без прелюдий напираю на врача.

Блять, он сует руки в карманы, оставляя снаружи только большие пальцы. Так же, как когда сообщил тому мужику, что его жена умерла? Или это просто плод моего воспаленного страхом воображения?

— Операция прошла успешно, — говорит врач.

— Сука, блять, слава богу. — Мои колени превращаются в желе и чтобы позорно не ёбнуться на пол, наваливаюсь плечом на спину.

— Валерия стабильна, — продолжает доктор. — Следующие сутки будут очень важными, но я склонен к оптимистическим прогнозам. И хоть не в моих правилах делать преждевременные выводы, я могу сказать, что по крайней мере жизни Валерии Дмитриевны ничего не угрожает.

— По крайней мере? — По ходу, я слишком рано расправил крылья, и уже слышу свист ветра в ушах, когда моя воспарившая туша стремительно падает вниз. — Это что еще за «по крайней мере»?

За те несколько секунд, пока доктор медлит с ответом, успеваю представить Лори сначала в инвалидном кресле, а потом — амебой, пускающей слюни себе на грудь.

— Дмитрий, не буду скрывать, что Валерия получила серьезные травмы головы. Мы сделали все возможное, чтобы сохранить ей жизни, но характер полученные повреждений не позволяет исключать риски осложнений.

Да твою ж мать.

— То есть, она… — Я хочу казаться сильным, но ебучий голос ломается словно у подростка в период полового созревания.

— Давайте подождем, когда она придет в себя и можно будет провести дополнительные обследования.

Ненавижу врачей за эти обтекаемые формулировки.

В последний раз, когда я слышал похожие «многозначительные хуевые намеки», это было с Алиной — она упала с лестницы, потеряла нашего ребенка, а вместе с ним — матку и возможность когда-нибудь стать матерью. Я ни хера не понимал во всех тех терминах, которые дотошная врачиха лила мне в уши, только из ее слов получилось так, что «надо набраться терпения, сделать дополнительные анализы», а по факту на тот момент из Алины уже вырезали абсолютно все. Но я как последний идиот жрал эту лапшу и даже, сука, чуть не прослезился.

— Не надо пытаться меня наебать, доктор, — перехожу на рык.

— Вам бы поработать на вежливостью и выдержкой, молодой человек, — устало отвечает он, добавляя, что терпит мои выходки только из уважения к своему старому приятелю, который почему-то взялся за меня хлопотать. — Я сказал вам то, что могу сказать наверняка, не обнадеживая. А ваши домыслы держите при себе, желательно с закрытым ртом. Доброй ночи.

Не успевает он уйти, как его место занимает сердобольная медсестра со стаканчиком. Протягивает его мне вместе с парой мелких оранжевых таблеток.

— Это обычная валерьянка.

Молча закидываю их в рот, запиваю кофе и неосторожно обжигаю язык.

— Где тот хер, которого привезли вместе с моей сестрой? — Задаю вопрос, глядя прямо ей в глаза. И пока она не начала соображать, что к чему, достаю портмоне, вынимаю сразу несколько крупных купюр и молча сую их в нагрудный карман ее форменной рубашки. — Номер палаты?

Она просто машинально называет номер, крыло, даже этаж, а потом, поняв, что натворила, зажимает рот ладонью и сквозь пальцы бормочет, что посещения в это время запрещены и мне лучше прийти завтра днем.

— Спасибо. Большое человеческое спасибо. — Прикладываю палец к губам и подмигиваю.

Выхожу из коридора, по пути беру такой же форменный костюм, забытый кем-то на столике для перевязок. Заглядываю в туалет, переодеваюсь, смотрю в зеркало. Ладно, по хуй, сойдет. Туфли и часы, конечно, не на казенную зарплату, но мой опыт показывает, что обычные люди редко понимают, что на тебе часы за полмиллиона «зелени», а не китайская подделка.

Когда выхожу в коридор снова, то замечаю знакомую сутулую тень на стене впереди. Сначала даже думаю, что это просто игра тени от лампы, но она движется и скоро к этому силуэту добавляется звук медленно шаркающих ног. Прибавляю шаг. Это та старуха. Это точно она. Я чувствую ее так же ясно, как могу увидеть каждую трещинку на своих пальцах, хотя даже в этом я уверен меньше, чем в том, что на этот раз ей не удастся так просто растворится в пустоте.

— Эй, погоди! — кричу я, когда, наконец, впереди вырисовывается ее фигура в балахонистой одежде и покрытая разноцветным платком голова. Странно, что раньше у меня даже мысли не возникло, что она может быть цыганкой, а теперь я абсолютно в этом уверен. — Да стой, блять!

Я уже бегу, но все равно не могу ее догнать.

Только когда дыхание в груди сбивается и сердце снова зажимают раскаленные тиски боли, дистанция между нами сокращается до вытянутой руки. Но мне настолько больно, что силы остаются только на то, чтобы дышать. Проклятье. Даже схватить ее не могу, чтобы развернуть и глядя в глаза спросить, что это за гипноз такой и какого хера она упражняется со мной в этих фокусах. Но старуха, словно прочитав мои мысли, поворачивается сама. Сначала я испытываю непреодолимое желание зажмуриться, чтобы не смотреть в ее лицо. Хуй знает почему. Жопой чувствую, что это может стать какой-то точкой невозврата.

Но у нее все то же обычное лицо — за время «странного исчезновения» она не стала более старой и не помолодела, не превратилась в обугленный череп и не выглядит как типовая страшилка з фильмов ужасов. Она просто старая женщина, только глаза у нее такие, что я невольно хочу закрыть лицо рукой.

— Ты зачем за мной идешь? — спокойно спрашивает она. — Я тебя разве звала?

— Кто ты такая? — Я понятия не имею, откуда в моей голове навязчивая идея обязательно убедиться в том, что это — живой человек, а не какая-то мара. — Что ты тут делаешь?

— Что я тут делаю, сынок? — Ее вопрос звучит так, будто я из спрашивающего превратился в ответчика. — Ты не ходи за мной, ладно?

— Кто ты?! — Я совсем не хочу переходить на крик, но к этому подстегивает необъяснимое чувство страха.

Она вздыхает, подходит ко мне теперь уже совсем близко, но я все равно не могу дотянуться до нее рукой, хотя легко могу рассмотреть каждый глубокий залом на ее сильно сморщенном лице. Разглядывает меня с прищуром, качает головой.

— Шел бы ты отсюда, сынок. Прямо сейчас. А то как бы беды не случилось.

— Это какие-то цыганские фокусы?

Она протягивает ко мне сухие, скрюченные пальцы. Хочу отклониться, но тело как будто окоченело. Я даже дышать не могу и от этого боль в груди становится почти невыносимой. Но как только старуха притрагивается пальцами к моему лицу — все затихает. Я внезапно чувствую такую легкость, как не было уже хер знает сколько лет.

— Уходи, сынок, не бери грех на душу. Жизнь — она же справедливая, каждого ждет расплата, но для каждого в свой час. Ты судьбу не гневи, не встревай в ее планы.

И уходит, оставив меня медленно оттаивать, как будто нарочно, чтобы я снова не догнал ее с дурацкими расспросами. Но мне уже совсем не хочется снова с ней встречаться, поэтому нарочно тяну время, прежде чем снова продолжить свой путь.

Ладно, послушаюсь. Просто узнаю, что это за «Денисович», проведу с ним профилактическую беседу и уйду. А потом, когда лори придет в себя — перевезу ее в нормальную больницу и не буду отходить двадцать четыре на семь, пока ее жизни и здоровью совсем ничего не будет угрожать.

Впрочем, мне везет — мне встречается только одна медсестра. Мы стоим сначала у лифта, потом вместе в него заходим. Она так увлеченно зевает, что ей явно не до меня и вообще плевать, что происходит вокруг.

Она выходит раньше, я поднимаюсь еще на этаж, сворачиваю в нужный коридор и, напялив рожу кирпичом, пру по коридору, как будто проработал здесь всю жизнь. Сидящая за столом дежурная медсестра так увлечена просмотром сериала, что даже не смотрит в мою сторону. Правду говорят: ничто не делает нас такими безликими, как форменная одежда. Это на улице я сразу бросался бы в глаза, а здесь всего лишь еще один «белый халат на ночной смене».

Денис «Пидорасович» Денисов лежит в палате номер пятьдесят три.

Захожу, тихонько прикрываю за собой дверь и быстро оцениваю обстановку. Здесь две кровати, но занята только одна. Надо же, как удачно.