Все, что доставляется в филиалы, мало учитывается и записывается. Но за служащими следят. Нас окружает, положительно, кольцо наблюдающих за нами. Невозможно хоть на минуту бросить работу и я думаю, что никому из служащих не удалось что-нибудь унести с собой.

Как бесконечно кажется время, когда ходишь взад и вперед, все взад и вперед с тяжелым подносом в руках! Минуты тянутся, не видишь конца часам. Убираешь тарелки, чашки, миски, все снова и снова убираешь. Я себе говорю, что не взгляну на часы, пока десять раз не снесу полный поднос грязной посуды. Я намеренно замедляю работу, иногда мечтательно останавливаюсь. Ноги и левая рука болят невыносимо. Вот я делаю десятый обход столов. Уж наверно прошло не меньше получаса. Смотришь на часы и видишь, что прошло всего десять минут. Это безнадежно!

Иногда бывают маленькие развлечения. Разбиваешь посуду. Роняешь поднос, полный посуды, или чашки летят к ногам неприветливого управляющего. Но при этом не теряешь ни минуты времени. Не позволяется даже остановиться и попечалиться над осколками.

Иногда кажется, что больше уже нет сил держаться на ногах. Я просто брошу никелевую монету в автомат, возьму чашку кофе и сяду. Сяду? Ах, как разыгрывается у человека фантазия, когда он устает. Разве можно сесть! Нельзя себе и представить, чтобы тогда случилось!..

Ночью преследуют тарелки и чашки и я часто вижу во сне, что без перерыва все убираю и убираю посуду.

Я сначала думала, что мне одной так тяжела эта работа. Но я часто слышала, как говорили другие служащий:

— Сегодня день, кажется, никогда не кончится!

— Осталось еще только десять минут… пять минут…

Раз как-то разговорился человек, на обязанности которого лежало подметать пол.

— Тут нехорошо, — сказал он. — Я с трудом тяну эту лямку. Я работаю двенадцать часов. Сюда надо прибавить полтора часа рабочего отдыха, полчаса на переодеванье, час на дорогу туда и обратно. Это выходит в сутки пятнадцать часов. Я никогда не беру себе свободных воскресений. Так тянется безпрерывно уже полтора года. В неделю я зарабатываю 31 доллар и еду. Если бы я брал свободный день, я бы получал в неделю меньше и притом должен был бы еще тратиться в свободный день на еду. Зачем я так работаю? Чтобы откладывать. А зачем я откладываю? Чтобы стать самостоятельным. Но тут нехорошо. Тут и света не увидишь. Не знаю, долго ли я выдержу…

Бедный автомат!

Это была прекрасная минута, когда я после отчаянной борьбы получила причитавшееся мне вознаграждение. Мое начальство нашло, что «некрасиво» бросать место так неожиданно и без особых причин. Поэтому хотели поступить «некрасиво» и со мной.

Я была свободна. Во всяком случае, в эту минуту. Иначе я бы разгуливала с подносом, полным грязной посуды. Теперь же… я взяла никелевую монетку, получила чашку кофе и села. Пила кофе и сидела. Так облекаются сны в действительность…

Эту историю следовало бы, собственно, рассказывать в будущем времени, так как она произошла в 1987 году. Но человеческая мысль, ведь, скользит по всем направлениям и проникает даже за пределы — поэтому и рассказывать мы будем в прошедшем времени.

Молодая девушка Конкрета Д. Дамнитсон проснулась в майское утро вышеупомянутого 1987 г. на равномерно нагреваемой фарфоровой кровати, на которой она спала, ничем не накрываясь. Конкрета стерилизовала свою кожу и уселась в подвешенную качель, которая произвольными поворотами заставляла пациента делать такие же сильные плавательные движения, как утопающего в Атлантическом океане. Эти движения (система Магнуса Седерблема) были теперь в высшей степени необходимы, так как, благодаря радио, люди стали мало двигаться.

После этого Конкрета Дамнитсон надела вентилированное платье из тонкого, как паутина, асбеста, отливавшего теми светлыми, ультрафиолетовыми цветами, которые были открыты человеческому глазу пять лет тому назад великим японским офталмологом Фукушима, посредством впрыскивания легкого, сладкого элексира невро-хромо-эссенции. Эти ультра-фиолетовые, удивительно красивые цвета были названы в честь первого ученого, открывшего невидимые лучи. Платье Конкреты было хитоном бледного оттенка цвета рентген с более темным воротником цвета Нильса Финзена. Платье, как и белые панталоны, были расшиты красивыми орнаментами Бекерель и Мадам-Кюри.

На табурете девушка нашла уже сервированный завтрак: шесть таблеток вкуса яблочного муса и сливочные таблетки. Все они были с знаменитой фабрики питательных веществ Либиха. Уже в 1950 году умеренники-прогрессисты провели всемирное запрещение пожирания мяса (как сорок лет тому назад употребление алкоголя).

Люди, готовившие у себя дома, как животные, какими они, в сущности, и являлись, были выслежены радио аппаратами санитарной полиции и без всякого сожаления посажены в гуттаперчевые камеры рядом с последними отравителями воздуха, — курильщиками табаку. Но еще в полном разгаре был бой с последним полчищем варваров, — с вегетарианцами, избивавшими беззащитные растения, которые даже не могли кричать о своих мучениях, как это делали звери. Мать Конкреты была усердная поборница нового химического питания таблетками, которые синтетически были составлены из угольных атомов. Благодаря этой системе, бедность была почти совершенно ликвидирована, так как каждый имел право получать даром двадцать таких таблеток в центральном муниципальном управлении. Но, чтобы не способствовать развитию лени, таблетки эти выделывались без прибавки вкусовых частиц.

Конкрета употребляла в качестве примеси к таблеткам знаменитые Бальтиморские «Десять тысяч вкусовых молекул» и пила за едой стакан муниципальной воды, в которой она разводила смесь из 70% витаминов и 30% одобренных государством бактерий, необходимых для пищеварения (автоматически регулировавшегося каждую неделю).

Во время еды она наслаждалась симфоническим концертом знаменитого Эскимосского оркестра под управлением капельмейстера-композитора Озакрарка, заменившего во всех смыслах нашумевшие джаз-банды, пользовавшиеся таким успехом в 1925 г.

Конкрета Дамнитсон была уже три месяца невестой молодого ученого Бориса Конисского, профессора политехникума в Иокогаме. Они познакомились на радио-менуэтном вечере Советского посланника в Вашингтоне, куда Конкрета, жившая в Нью-Иорке, сама себя радио-послала с разрешения своих родителей. Молодых людей соединила их общая страсть к только что входившей в моду рапсодической поэзии и Борис ежедневно появлялся у Дамнитсонов. Тут он признался Конкрете в своей любви и ее портрет на стене лаборатории Бориса Конисского в Иокогаме розовел от счастья.

Молодым людям не имело смысла тайно встречаться, так как благодаря повсеместно введенному с 1950 года радио-телевидению, мать могла следить на белом экране за каждым шагом дочери.

Уже в 1925 году почти была разрешена задача переноса световых волн электрическим путем. В 1930 г. была закончена установка «радиотелевидение», и теперь можно было следить на белом экране в своем кабинете за всем, что происходило в мире (насколько это было разрешено полицией). Времена полнейшего хаоса на земле остались уже в прошлом, благодаря норвежскому инженеру, нашедшему в 1960 году так называемые «замкнутые» или «изолированные волны». Снова было обеспечено спокойствие частной жизни, спокойствие, которому при старой системе угрожали тысячи глаз, проникавших сквозь стены домов. Всевозможные вымогатели, шпионы, отвергнутые любовники и коварные архитекторы устраивали тайные радио-камеры в подвалах своих домов. Проникая повсюду, эти глаза сами оставались невидимы.