Я страдал. Послушаться Шамси — значило навсегда порвать с прошлым, с тем, во что я верил, потерять уважение людей, бросить вызов Аллаху.
Но я взглянул на Шамси и… пошел.
Я выбрал самое людное время, вошел в погреб, купил красного вина и, утвердив бутылку на белой чалме, вышел и, приплясывая, пошел по улице. И вино, плескаясь, заливало белую ткань, и все видели, что я несу вино. Надо мной издевались, меня ругали, в меня кидали камни, но я не чувствовал ни обиды, ни боли. Наоборот, чем больше оскорбляли и били меня, тем радостнее становилось у меня на душе.
На холме стоял Шамси. Лицо его сияло, как солнце, на губах играла неведомая улыбка и сам он казался каким-то прозрачным, сотканным из неведомых, дивных нитей.
И, словно шум ручья, прозвучал его голос:
— Теперь ты чужд предрассудков. Ты познал меня — истину. Иди же и пиши свою книгу.
— О, Шамси, Шамси! — воскликнул я со слезами на глазах.
Но Шамси таял. Он становился светлее, прозрачнее, и, наконец, совсем растворился в солнечных лучах…
Осел и пчела
В одно прекрасное утро пасся на лугу осел. Тут же, перелетая с цветка на цветок, маленькая пчела собирала душистый мед.
Осел был в хорошем настроении, потому что был сыт, и даже удостоил пчелу своим приветствием.
— Благословен Аллах, доброго утра, козявка!
— Да благословит Аллах и тебя, — ответила пчела.
— Что делаешь ты здесь? — спросил осел.
— Я собираю мед.
— Мед? Никогда не слыхал про мед! — удивился осел. — Разве он лучше травы?
— Высунь, осел, язык и я дам тебе попробовать, — предложила пчела.
Высунул осел язык, а пчела положила на него кусочек меда. Почавкал осел:
— Вкусно. Как же ты делаешь этот мед?
— Моим хоботком я собираю из цветочных чашечек сладкие соки и превращаю их в мед, — скромно ответила пчела.
— Бесстыжая врунья! — рассердился осел. — Разве ты не знаешь, что я каждый день пожираю пудами эти самые цветы? Почему же у меня выходит из них не мед, а только навоз?!
— Но пойми, о, великий осел, что я выбираю из цветков только сладкие соки, одну эссенцию сладости…
— Дура! — закричал осел. — А я разве не пожираю вместе с цветами и эту самую эссенцию?! Почему же у меня не выходит из пуда цветов, ну, скажем например, пять фунтов меда и тридцать пять фунтов навоза, а выходит лишь сплошной навоз?! Ты просто наглая обманщица и хочешь показать, что я ничего не понимаю!
И сколько ни билась пчела, сколько ни объясняла, осел только больше злился.
— Врешь! — кричал он. — Если бы ты говорила правду, я понял бы. Но ты дуришь мне голову и зато кади (судья) пусть обдерет твои крылья. И он потащил пчелу к кади.
В то время кади у зверей был верблюд. Он был животное добродушное, трепетал за свою поляну, которую получал в виде жалованья, и не любил, чтобы кто-нибудь замечал, что он чего-то не понимает. И поэтому он старался судить так, чтобы не обидеть ни того, ни другого.
— О, мудрый кади, накажи эту наглую врунью! — воскликнул осел.
И он рассказал кади свою историю.
— Что скажешь ты на это? — спросил верблюд пчелу.
И пчела рассказала, как она делает мед.
— О, кади! Разве ты не видишь, что она смеется надо мной и над тобой? Разве сам ты не жрешь по три пуда травы и цветов и разве у тебя выходит хоть фунт меда?
— Я не знаю, кто из вас прав, — глубокомысленно решил кади. — Правда, я тоже пожираю цветы и по виду у меня выходит похожее на сладкие финики, но… гм… на вкус они, кажется, не сладкие…
— Дурацкий суд! — обозлился осел. — И чтоб шайтан тебя взял с твоими финиками! Если ты не можешь судить…
— Ты можешь перенести дело в звериный совет, — ответил обиженный кади.
И осел потащил пчелу к заповедному лесу, где жил царь зверей, лев, окруженный тиграми, барсами, пантерами, волками и другими зверями, среди которых рыскали хитрые лисицы, трусливые зайцы, безответные бараны и всякие другие животные.
— Нельзя! — рявкнул барс, стоявший на страже.
И он объяснил причину. Из Аравийской пустыни в заповедный лес забежала красавица львица, и царь зверей, высуня язык, гоняется за ней, бросив все государственные дела. Если у осла дело, его можно передать в звериный совет.
Собрался звериный совет.
— О, великие звери! — закричал осел. — Накажите достойно эту козявку!
И он рассказал свою историю.
Когда кончил осел, заговорила пчела. Но чем больше объясняла пчела, тем больший шум поднимался среди зверей.
Некоторые из них были звери хищные и совсем не признавали травы и цветов, те же, которые ели траву, не могли понять, как делается мед, и считали пчелу обманщицей. У них из травы получался сплошной навоз. Пчела врет, чтобы выставить других дураками, а себя умной. Она где-нибудь ворует мед и, следовательно, этот мед опасен.
Три дня шумели звери на поляне, три дня злились и даже ссорились между собой, пока, наконец, на поляне не появился царь зверей.
Он был худ и изнурен своими личными делами. Но сегодня утром львица убежала в свою Аравийскую пустыню и тем освободила его.
— Что тут за шум?! — рявкнул он.
И осел, упав на колени, повторил свою жалобу.
И все звери заволновались. Они ненавидели пчелу, но не находили статьи закона, чтобы ее судить.
— Говори, — приказал лев пчеле.
И маленькая пчелка стала рассказывать, как перелетает она с цветка на цветок, как инстинктивно выбирает из них сладкий сок, перерабатывает и наполняет им соты.
— Позвать медведя! — сонно перебил ее лев.
Медведь у зверей занимал должность палача.
— Топни! — приказал ему царь зверей, указав на пчелу.
Взмолилась пчела:
— О могущественный царь зверей, за что же казнишь ты меня? Что сделала я дурного? Неужели ты не понял того, о чем я говорила?
И хотя царь зверей действительно не понял ничего, он презрительно сказал:
— Ну, конечно, я понял, мелкая мразь! Но как ты думаешь! мне с тобой жить или с ними? И кто нужнее мне из вас: вы, пчелы, или вон, осел?
И, зевнув, повторил медведю:
— Топни!
И, когда медведь топнул, от маленькой пчелки осталось лишь мокрое пятнышко на влажной земле.
229
Рассказ А. В. БОБРИЩЕВА-ПУШКИНА.
I.
Парусное судно «Индиана» вышло из гавани Лос Анжелос в море, собираясь совершить совсем небольшой рейс до Кальдас-да-Ренья близ Лиссабона. Там судно должно было потерпеть крушение. Для этого крушения было все приготовлено: искусственная качка, спасательные пояса для бросающихся в море артистов, опрокидывающаяся шлюпка, с которой подбирал бесчувственную героиню Мануэль Генрикец, лейтенант испанского флота, показывавший, по сценарию, во время всей гибели судна чудеса доблести и самоотвержения. Впрочем, он был на самом деле, конечно, не лейтенантом и не Мануэлем Генрикецом, а Конрадом Мейчиком, довольно известным немецким кинолюбовником, уже свертевшим «Нерона» и «Зигфрида». Героиня же была не только его невестой, но и ближе того; скромная артистка экрана, она получила по его рекомендации эту роль, потому что он поклялся, что она плавает, как утка. Да и на другие роли были приглашены артисты больше по конкурсу плавания в мавританском бассейне Казильяса.