Педро Каррихамец, режиссер, приглашенный для монтажа фильмы, был фанатиком своего дела и в «Нероне» совершил чудеса. Пожар Рима вышел феэрическим. Теперь, после огня, маэстро обратился к воде. Он был гораздо больше автором сценария, чем дон Пабло Грандаквазан, находившийся тоже на борту парусника. Тот был неудавшийся поэт, в сорок три года все еще подававший надежды, а Каррихамец их осуществил уже в свои двадцать восемь. Дон Пабло походил на Дон-Кихота со своею сухопарою, высокою фигурою и остроконечною бородкою; дон Педро — скорее на Санхо Панса, но на того, который умел разрешать самые запутанные тяжбы на острове Баратария: на одутловатом простонародном лице режиссера искрились умом маленькие черные глазки, как две черносливины, а вся круглая фигурка каталась по палубе «Индианы», как шарик ртути. Дон Педро Каррихамец был, несмотря на свою молодость, лыс как апельсин; можно было подумать, что голова его так же брита, как его лицо.

А трюки в этой фильме были в самом деле выдуманы изумительные. Можно было вполне рассчитывать на тысячи представлений в Америке, Европе, СССР и даже в Турции и Китае. Действие — в наши дни. Современные Ромео и Джульетта, лейтенант Генрикец и донья Анита Картоло, не могут соединиться законным браком, так как благородный лейтенант беден, а донья Картоло — дочь богатого банкира. Такой заезженный сценарий, конечно, не делал чести его автору, сенору Грандаквазан. Но вот Генрикец похищает донью Аниту. Для того, чтобы сбить со следа погоню, а отчасти и из-за отсутствия средств, они отплывают из Лос Анжелоса на простом паруснике, крейсирующем по прибрежным портам и несущем груз рыбы. Буря! Паруса рвутся… Капитан теряет голову. Тогда лейтенант Генрикец становится на его место. Но все его мужественные усилия на этом посту не могут спасти старого корабля. Матросы прибегают с роковым докладом: Течь! Судно постепенно погружается. На нем есть только одна шлюпка. Благодаря энергии лейтенанта, на нее сажают женщин и детей. Мужчины надевают спасательные пояса и бросаются в бурные волны. Лейтенант Генрикец, скрестя руки, стоит последним на мостике тонущего корабля. Но вот он видит: шлюпка опрокинулась. И тогда, без спасательного круга, он кидается в волны. Там он и его верный пес, сетер Джинго, специально дрессированный в воде, проявляют чудеса доблести. Лейтенант спасает детей и передает их на подоспевший катер, с которого вновь кидается в волны за своею невестой, уносимою все дальше и дальше на обломке разбитой шлюпки. Он плывет за этою шлюпкою… Донья Анита уже теряет силы… Она на днище шлюпки с родным отцом, который хочет столкнуть дочь, видя, что эти доски погружаются под тяжестью их обоих. Генрикец плывет обратно с бесчувственною Анитою, а банкир тонет, унесенный в открытое море. На палубе катера она приходит в себя и бросается в объятия своего спасителя.

Состав артистов был самый международный. Больше всего было немцев и испанцев, но были и французы, поляки, итальянцы. Капитаном парусника — настоящим, а не тем, который должен был обезуметь во время бури, — был мирный капитан ближнего плавания на торговых судах, Элия Тинторре, старичек в очках, совершенно не годившийся на амплуа кинематографического морского волка. Но пока, во время плавания, он руководил суденышком и не без тревоги следил за тяжелыми, черными облаками, покрывшими небо с чисто южною быстротою смены погоды, и за все крепнувшим нордъостом.

— Будет шторм, — отрывисто сообщил он дону Пабло, дававшему инструкции оператору, которого поместил на капитанский мостик.

— И прекрасно, — радостно ответил режиссер: — нам в Кальдас-да-Ренья непременно нужны волны.

— Но дойдем ли мы до Кальдас-да-Ренья?

— Да как же иначе? Ведь у нас там все приготовлено. Буря в пути совсем не годится.

Сильный порыв ветра при этих словах снес с головы дона Пабло его шикарный берет, — и режиссер, устремившийся его ловить, увидел, как закружившаяся шляпа, перемахнув через борт, взмыла на мгновение ввысь и затем нырнула между вспененных гребней зеленых волн.

— Чорт возьми! Моя шляпа! Шлюпку! Шлюпку!

— Шлюпку из-за шляпы? Вы с ума сошли! Эй, убрать все паруса!

Но этого не успели сделать и наполовину. Почти все паруса были сорваны, и судно, вертясь, как волчок, прыгало по грозным валам. Поднялись вопли, паника. Пассажиры высыпали на палубу. Дальше события пошли с истинно кинематографическою быстротою.

Капитан Элия Тинторре оказался не лучше капитана, проэктированного по сценарию, — и опрометью бросился вниз с мостика. Семь матросов парусника, оставшиеся без командира, кинулись отвязывать шлюпку… увы, единственную: ведь, так было назначено по плану. Каррихамец видел, как его артисты в своих гримах с воплями умоляют матросов взять их в шлюпку и, грубо столкнутые ими, карабкаются на снасти. А судно трещало так, что при каждом взлете казалось, что оно переломится и исчезнет в пучине.

Тут-то дон Пабло Каррихамец показал себя достойным своего призвания!

— Матиас! — крикнул он оператору: — Будьте любезны пойти на корму и вертеть снизу, а я буду вертеть сверху, с мостика!

Было видно, что старому суденышку не уцелеть. Но, крепко привязав себя к мачте обрывком снасти, Каррихамец вертел. За старика Матиаса он был спокоен. Тот был воплощенною исполнительностью. Не было случая, чтобы он не исполнил своей обязанности. Ведь это он свертел в цирке знаменитую сцену, когда тигры на самом деле растерзали укротителя.

— Капитан-то сбежал по сценарию, а вот Мейчих… эх! Ему бы надо сейчас сюда, на шканцы. Где же он? Ну, да зато вся эта толпа великолепна. Какие искаженные лица… Чорт, этот ливень пренеприятно мочит лысину. Дерутся? Отлично! Вон плачут наши актрисы, дети… Никогда бы они так не сыграли отчаяния. Матросы оттаскивают и их. Ах, канальи! Ну-ка, переставим аппарат немного пониже…

Но порыв урагана повалил аппарат совсем. Каррихамец проворно отвязал себя и привязал ящик к мачте тою же веревкою.

— Ну, вот так уж его не снесет! — пробормотал он, совсем не думая о том, что так может снести его самого. Драгоценнейшие фильмы! С натуры!

Он видел, как Матиас на корме, среди тычков, проклятий, борьбы, стойко делает свое дело. Он видел, как фрейлейн Нейштубе тщетно проталкивается к уже спускаемой матросами шлюпке, в которую сели одни мужчины. И все более зловещим становился треск ветхой корабельной обшивки.

— Да, сочинили идиллию, а выходит трагедия. Самая реалистическая, жестокая. Дети и женщины гибнут, а мужчины спасаются. Эка! Взяли себе на лодку даже спасательные пояса. Но где же Генрикец? Генрикец?!

Генрикец был на мачте. Он вскарабкался как можно выше, но, видя, что мачта раскачивается ураганом, как вершина одинокой сосны, и что уцепиться за нее могла бы разве белка, Генрикец-Мейчик дал с мачты такой прыжок, который восхитил режиссера. Он потерял равновесие, упал, вскочил и, с револьвером в руках прокладывая себе путь, устремился к шлюпке.

— Ах, злодей! Полное изменение сценария. Ведь, это он ее, Аниту, прикладом по глазу!

Мейчику дали дорогу. Его высокая, красивая фигура во флотской форме ярко вырисовывалась в самом центре шлюпки, в фокусе аппарата, как с удовольствием заметил Каррихамец. На палубе визжали две ушибленные героем-любовником девочки. Дону Пабло не пришло и в голову чем-нибудь помочь им. Он энергично вертел. Шлюпку спустили. К сожалению, этот важнейший момент не мог быть зафиксирован до конца, потому что перила шканцев и самый настил, на котором стоял режиссер, обвалились куда-то вниз, и он, торчмя головою, полетел не то в волны, не то в трюм и, больно ударившись о что-то твердое, потерял сознание.

Он был подобран командою катера, спасшего всех пассажиров, с переломленною рукою.