Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

У многих лиц имелись в перечне слова, неизвестные даже энциклопедии — эти слова зачеркнуты. Кроме того было помещено много слов с повторяющимися буквами, в слове «перестановка» же не повторяющимися. Эти слова также были вычеркнуты. После исправлений победителями оказались: Н. Снитко (Иваново-Вознесенск), М. Правдин (Белгород) — приславшие по 49 слов и Г. Дегтерев (Москва) — 52 слова.

_____

Решение задачи № 15. После слова «…тысяча…» надо поставить двоеточие. Решили: Андреев, Порецкий, Жуковецкий, Бедненко, Замберг, Каютов, Корнев, Цукерман, Бромберг, Маслова, Агафонцев, Шмидт, Локтионов, Гринберг, Иващенко, Хавкин и Хлавно, Рогозинская, Биркин, Кочетов.

Список решивших задачи №№ 3 и 4.

№ 3 (Ответ в «Мире Прикл.» № 4/1926 г.) К. П. Корнев, Л. И. Мрочкевич, Е. В. Муратов. (Остальные ответы неверны).

№ 4 (Ответ в «Мире Прикл.» № 5/1926 г.) Биркин —, Локтионов —, Мрочкевич 5, Линдквист —, Каютов —, Ахметьев 2, Бекман —, Совер —, Ардатов —, Дольский —, Ястребова 140, Коваленко 500, Ушаков —, Фридрих 127, Андреев —, Бедненко 15–20 (среднее 17,5), Семенов —, Зубков 255, Кузнецов —, Русаков 111, Горская —, Рогожкина —, Голант 353, Черткова —. Всего по № 4 — 24 ответа.

Премии получат: по № 3 — все трое решивших, по № 4: — Мрочкевич, Ахметьев и Бедненко.

Почтовый ящик отдела задач.

Е. Муратову — Москва. Просьба сообщить нам адрес для высылки Вам премии.

Г. Гринбергу — Москва. Задачи не подходят.

В. Полубояринову — Бухтарма. Решение запоздало.

В. Алтаеву — Одесса. Задержка в печатании ответов произошла из-за болезни редактора отдела задач.

М. Г. Смыслову — Москва. О порядке высылки премий по «Переплетенным словам» см. «Мир Прикл.» за 1926 г. № 2.

В. Вайвар'у — Воронеж. Вы не получите премии, т. к. другие составили больше слов.

Л. И. Мрочкевич — Курск. См. «Мир Прикл.» за 1926 г. № 5, — фамилии решивших и премированных. Вам премия будет выслана по задаче № 3.

180

Рассказ ГР. ЯМСКОГО.

Я — молод, полон надежд и энергии. Я еду в Москву. Это цель моих юношеских мечтаний. Она близка, я — счастлив.

Правда, еще четыре дня пути, пересадка, но это для меня — уже скоро, уже — сейчас…

Мой друг, Евгений Рихтер, написал мне, что мое поступление в авиационную школу обеспечено. Он сам сейчас в командировке, но мы встретимся на моей пересадке. Число и даже час обусловлены им в письме. Расписание поездов согласовано. Никто еще не позволил бы себе усумниться в точности Рихтера. Я спокоен — мы встретимся.

Со своей станции я один в купе мягкого вагона — это обещает скуку.

Но и тут мне везет.

На второй или третьей остановке, почти на ходу поезда, ко мне в купе входит спутник. Он невысокого роста, наружность его также ординарна, как и моя, и он также молод.

Он коротко, но пытливо оглядывает меня и отворачивается к свободному дивану устраиваться на ночь.

— Быть может отдернуть штору фонаря? — спрашиваю я спутника.

— Благодарю вас, — говорит он, не оборачиваясь, — я отлично вижу и в полумраке. У меня прекрасное зрение!

Должно быть он говорит правду: при первой беглой встрече наших взглядов меня уже поразило что-то в выражении его глаз. Какая то неуловимая особенность. Я не смог в густом, сиреневом сумраке купе определить — что именно привлекло мое внимание, но что то острое, холодное, тревожное…

Я засыпаю с этим тревожным ощущением. И сны мои тяжелы и неприятны.

…Я выдержал все испытания для поступления в авиационную школу. Остается медицинский осмотр. И он сходит благополучно вначале. Но вот один из врачей смотрит в мои глаза и говорит:

— Он не может быть пилотом… У него нет пространственного взгляда! У него — серые, земные глаза…

— Да, — он не может видеть в темноте, — подтверждает кто-то, — он не может быть пилотом!..

Я плачу во сне, скрежещу зубами от отчаяния и, просыпаясь, вижу параболлический потолок вагона, сиреневую штору на электрическом фонаре, успокаиваюсь и снова засыпаю.

…Пройдена теоретическая подготовка и вот мой первый полет без инструктора. Аппарат плавно взмывает кверху. Все идет благополучно. И вдруг мотор начинает давать перебои. На смену ровного, мощного гуденья врывается новый тяжелый ритм: тук-та-та; тук-та-та!.. Надо снижаться. Но я волнуюсь. Я забыл назначение рычагов. Впопыхах я хватаюсь за один, другой и, наконец, неожиданно для себя, нажимаю руль глубины. Аппарат неуклюже накреняется и ныряет, а я лечу вниз…

Просыпаюсь я на полу вагона с окостеневшим от ужаса лицом и перебоями в сердце.

Поезд бешено мчится по уклону, мимо окна мелькают каскады искр, впереди гулко вздыхает паровоз, вагон швыряет из стороны в сторону, а колеса глухо и дробно стучат: тук-та-та, тук-та-та, тук-та-та!..

Конфузливо влезая на диван, я замечаю, что сосед мой не спит и внимательно наблюдает фантастические узоры паровозных искр, мгновенно вышивающих в заоконной тьме эфемерные и причудливые узоры.

Просыпаюсь я поздно, с головной болью. Я стыжусь соседа и поэтому зол на него. Так или иначе я не заговорю с ним сам. А он также угрюм и молчалив. Что меня поразило в нем? Глаза?..

Но они при дневном свете кажутся усталыми и тусклыми. Впрочем, я не могу рассмотреть этого хорошо — он прячет их в газету. На первой же станции я, в свою очередь, вооружаюсь ворохом журналов и мелких книженок и мы проводим день в нелюдимом молчании.

Мы читаем, не обращая друг на друга никакого внимания, хотя порой, украдкой, я все таки наблюдаю его. Мне кажется, что он делает то же самое. Чувство тревоги, легкой, бессознательной, не оставляет меня все время.

Вторая ночь проходит спокойно, если не считать посещения контроля. Зевая и раздражаясь, я отыскиваю билет, предъявляю его и в то же время отмечаю, что спутник мой не спит.

Он даже не ложился. Он сидит и преспокойно читает один из моих журналов. Он извиняется передо мной за самовольный захват журнала.

— Нет! Я ничего не имею против. Пожалуйста…

Теперь он мне не кажется неприятным. У него спокойное, открытое лицо и голос ясный и звучный. А утром мы обмениваемся приветствиями и вместе идем к умывальнику. После совместного обеда в вагоне-ресто-ране, он знает обо мне все: — и мои мечты о пилотаже, и близость их осуществления. Он даже читает письмо Евгения, которое я тут же вынимаю из бумажника с документами.

В свою очередь я узнаю, что он инженер-химик, изобретатель, и значительно старше меня, хотя его моложавый вид, на первый взгляд, противоречит этому. Он едет также в Москву со своим новым изобретением.

Его моложавость наводит нас в разговоре на тему о последних достижениях омолаживания.

Мы сидим в своем купе. Поезд быстро мчится мимо каких то будок, полей и однообразных деревень.

Сгущаются сумерки. В вагоне вспыхивает электричество. Поля и деревеньки сразу исчезают во мгле, а по насыпи, рядом с вагонами, бегут яркие, искаженные прямоугольники наших окон и в их свете призрачно мелькают длинными белыми привидениями телеграфные столбы.

— Омоложение… — лениво говорит он, — конечно, Штейнах и наш Воронов много сделали в этом направлении, но они подходят к задаче не с того конца и потому вряд ли скоро добьются ее полного разрешения…

— То-есть? — говорю я, задетый за живое, — почему — «не с того конца»?.. Насколько мне известно, последние опыты Воронова… И в Москве…

— Ах, милый юноша, — (он снисходительно величает меня юношей и это, при его молодом виде, звучит странно) — милый юноша! В том то и дело, что «последние опыты» мало отличаются от «первых опытов». Что делают Вороновы?.. Они берут престарелую особь и путем прививок, пересадок и иных манипуляций, чаще всего хирургических, продлевают ее старость…

191
{"b":"917196","o":1}