Дверь оказалась старательно запертой и ее открывает только призванный слесарь. Первыми входят доктор Хок и полицейский. Они находят старого пенсионера в углу его рабочего кабинета. Он сидит на полу и по его длинной зеленовато-серой бороде течет слюна. Из раны на лбу у него сочится кровь. Он, очевидно, вдруг сошел съума и разбил большой радиоаппарат, разломанные, растоптанные и невероятно изуродованные части которого валяются по всей комнате. Доктор Хок прежде всего бросается к аппарату и потом только принимается за пациента. Но и тут и там уж не поможет никакое искусство.

Пока доктор бинтует легкую рану сумасшедшего, в Леонарде просыпается журналист и он начинает разговор с хозяйкой квартиры. Она знала, что старик спятит. Но что это за дом! Сначала один жилец, Рубин, потом вдова советника финансов… вдруг теперь…

Хозяйка квартиры вспоминает, что перед ней брат вдовы и говорит что-то невнятное про нервы. Леонард хочет спросить, что же было с жильцом Рубином, но тут подъезжает автомобиль скорой помощи и хозяйка квартиры бежит вниз встретить его.

Доктор Хок передает старика, который сидит в углу с вытаращенными глазами, врачу, приехавшему с автомобилем скорой помощи, называет уже оказавшемуся тут инспектору полиции свое имя и адрес, и кладет затем приятелю на плечо руку.

— Пойдем, а то и ты еще сойдешь съума…

Он уводит его снова в квартиру его сестры, находит там в буфете бутылку хереса и немного печенья и начинает объяснять все происшедшее только после того, как Леонард выпивает рюмку и грызет печенье.

— Прежде всего, — говорит он сердито, — чтобы ничего не попало в твою газету! Ты был чертовски близок к тому, чтобы опубликовать величайшую сенсацию, ты сам присутствовал… Тебе повезло! Но доказать, ведь, ничего нельзя, и лучше не выставлять себя на посмешище. Ни слова в твою газету! Самое большее, если хочешь, дай заметку: пенсионер такой-то на Ватмангассе неожиданно сошел съума. Состояние пациента внушает большие опасения, и тому подобное. Я думаю, что этот человек никогда уж не выздоровеет.

Доктор Хок вдруг громко выкрикивает:

— Это был величайший гений нашего времени!

— Я-то, во всяком случае, уверен в этом, — говорит он потом уже спокойнее, — я сам делаю опыты такого же рода. Ты знаешь, что я такой чудак, что для меня искусство отологии не заключается только в том, чтобы вытаскивать из ушей пациентов серу. Меня уже давно интересуют некоторые необъясненные до сих пор странности слуха… Скажи мне, разве ты не слышишь иногда, особенно перед самым сном, как тебе совсем ясно кричат что то в ухо? Безсмысленную фразу, или просто два, три слова? Я это слышу. Не полна ли вся вселенная трепещущих голосов? Со времени изобретения радио мы знаем, что самым простым, маленьким аппаратом можно принимать звуки, раздавшиеся где-нибудь в Новой Зеландии за несколько минут… Почему же нельзя принимать и слова, которые произносились тысячу лет назад?

— Физическая теория не знает конца идущей волны. Слово, которое я тебе сказал сейчас, несется дальше в пространстве еще сотни, тысячи лет. Надо уметь его поймать. Нам не хватает только безконечно-чувствительного аппарата, который мог бы принимать звуки прошлого, самые тихие колебания, которые не могли еще совсем замереть.

— Такой радиоаппарат…

— Слушай же. Я должен объяснить тебе мое сегодняшнее поведение, которое должно было показаться тебе диким. Мне уже знаком этот дом на Ватмангассе. Меня пригласили несколько недель тому назад на консилиум. Один торговец, по имени Рубин, сошел съума и как раз в квартире твоей сестры.

Леонард делает торопливый жест. Конечно! Вот откуда он знал это название!

— Да, — продолжает его друг, — вот почему твоя сестра и получила эту квартиру. Эта квартира не годится для нервных людей. За этой стеной великий и бедный изобретатель делал опыты. Неудивительно, что тот, кто лежал на кровати возле этой стены, начинал воображать себя больным. Этого Рубина перевезли в клинику для нервнобольных, и я осмотрел его там и установил, что его слуховой аппарат совершенно невредим. Сознаюсь, что я сначала ничего не подозревал. Но потом я все вспоминал этого человека. Я уже говорил, что сам делаю опыты, но пока без всякого результата. Но я знал, что может существовать какой-нибудь совсем простой аппарат, который принимает последние и самые слабые колебания древних волн…

— Подумай только, что это означает! — снова кричит доктор Хок. — Можно было бы услышать каждое когда-либо прозвучавшее слово. Каждая тайна древности открылась бы!

Может быть, я и сам сумасшедший, но у меня из головы не выходит этот Элиас Рубин, который воображал, что его кровать разговаривает с ним. Я вчера был первый раз в этой улице и…

Для профессионального наблюдателя ты довольно слеп, мой сын. Я отлично видел, как ты таращил на меня глаза и все таки ничего не заметил, когда мы подъехали к этому дому. Когда мы теперь отправимся домой, будь добр, обрати внимание на странную антенну, которая видна на крыше. Это антенна невиданной до сих пор формы и совершенно нового сплава металлов, в этом я уверен. Я заметил это с первого же взгляда.

Ты теперь поймешь остальное. Ко мне неожиданно является твоя сестра. Я поражен, когда узнаю, где она живет и что у нее за болезнь. Надо сознаться, что я совершил маленькое медицинское преступление, запрятав ее в санаторию доктора Хюттера, где она сейчас, без сомнения, великолепно спит. Мне необходимо было иметь ее спальню в своем распоряжении…

Длинный Леонард взволнованно ходит взад и вперед по комнате.

— Но, я все таки, не понимаю, — говорит он, — что случилось со стариком, соседом моей сестры?

— Всего только почти неизбежный несчастный случай во время опыта. Ему уже удавалось принимать аппаратом голоса прошедшего, но аппарат этот не был еще так совершенен, чтобы по желанию изобретателя отделять один голос от другого, приводить в порядок весь этот хаос звуков. Что за адский шум голосов должен постоянно переполнять вселенную! К счастью, наши чувства слишком грубы, чтобы воспринимать их. В течение коротких мгновений мы слышали не весь ужаснейший хаос звуковых волн, а всего лишь крошечную, смехотворную частицу. Но ты уже и от этого упал в обморок, да и я не особенно-то сохранял равновесие. Вот и представь себе нашего соседа, старого ученого. Он не был безучастен, как и мы, он переживал величайший и самый желанный момент своей жизни. Все его чувства напряжены до последней степени. Если его опыты уже свели съума его соседей, то в каком же состоянии должны быть его нервы! Последним ударом для него был звуковой взрыв, который мы тоже слышали…

Толстый доктор умолкает. Он с горечью говорит после долгого молчания:

— Я испробую завтра эту антенну, может быть обломки аппарата скажут мне что-нибудь. Но у меня нет надежды. Судьба, которая так поступает с великим, благородным человеком, не позволит, чтобы кто-нибудь портил ей ее жестокое удовольствие. Я сознаю, что он уж не выздоровеет и что я не спасу ему его славы величайшего изобретателя. Когда-нибудь кто-то другой сделает это, потому что кто же может сомневаться, что в наши дни рассеивается последний туман, окутывавший явления физического мира?

Предание гласит в 1486 году, в городе Толедо, жил ученый математик Паоло Вальмес. Случайно у одного знакомого он повстречался с великим инквизитором Торквемадой, тоже любителем математики, хотя и не столь сведущим. В разговоре речь зашла об уравнениях 4-ой степени. Торквемада заявил, что они не могут быть решены; что 4-ая степень уравнения волею господней недостижима для людского разума. Вальмес, не думая о последствиях, ответил, что — уравнения 4-й степени им решены весьма простым путем. Торквемада не стал возражать, но в тот же вечер Вальмес был брошен в темницу инквизиции за «борьбу с божественной волей». Через три недели Вальмес был сожжен на костре, не успев никому объяснить свое открытие. Ученики мученика знали лишь одно, а именно, что Вальмес приводил уравнение 4-ой степени к двум уравнениям уже не с одним, а с двумя неизвестными.