Работа предстояла нелегкая, а Вадим Николаевич после своей женитьбы стал уже поотвыкать от физического труда и прежде мозолистые руки были давно выхолены искусством маникюр.

Через полчаса он был на самом верху безлюдной лестницы. Над верхнею ее площадкой, поднятый к самому потолку, чернел четырех угольник лифта, зажатый в каменные стены со всех сторон. Если узница была еще там, то не могла даже ничего видеть, кроме освещенной электрическою лампочкою внутренности своей тюрьмы, не то что принять какие-бы то ни было меры к своему спасению.

Но там ли она еще?

Ведь он пробыл у жены больше двух часов. Не случилось ли за это время чего-нибудь непредвиденного?

Как когда-то в Крыму, на разведке, Варецкий затих, затаив дыхание. Сначала все было тихо, затем до него донесся из лифта стон… другой… наконец, он явственно расслышал:

— Злодей! Предатель! Будь проклят! проклят! проклят!

Услышала-ли его бывшая жена своим также изощренным в разведках ухом его присутствие, или бросала в воздух слова бессильного отчаяния? Варецкий было схватился за револьвер, но тут-же опустил руку.

— Кричи, голубушка. Ты-же совершенно бессильна. Даже вот что… Эй, Надежда Васильевна!

Из лифта глухо донесся не то стон, не то вопрос. Слов Варецкий не разобрал и крикнул как можно громче:

— Надежда Васильевна, это — я. В этот последний момент я все еще хочу обойтись без крови. Бросьте мне в пролет из лифта ваши документы — и я спущу лифт.

— Нет. — послышался совсем другой, твердый голос.

— Берегитесь! Я не злой человек, но мне надо отстоять свою жизнь. Я даю вам на размышление десять минут. Если документы не будут выброшены — вы погибли. Подумайте! — Вадим Николаевич вынул свои золотые часы.

В лифте теперь все было безмолвно.

Двадцать минут вместо десяти ждал Варецкий, затем резко захлопнул крышку часов.

— Ну, пора кончать. Иначе рассветет скоро. Я сделал для нее все, что мог. Прощайте,

Надежда Васильевна!

— Молчит… не удостаивает ответом… клеймит презрением… Хорошо, посмотрим, что ты теперь запоешь.

Бледная струя света карманного электрического фонарика осветила пыльные своды мансарды. По крыше резко шуршал ветер, как будто стремясь сорвать ее скрипучее железо. Варецкий подошел к пыльному ящику, одиноко покоившемуся среди чердачной пустыни.

Под этим ящиком помещался мотор, приводивший в движение пассажирский лифт.

Невдалеке от него помещался такой-же ящик для грузового. Варецкий смахнул пыль с боков ящика и нащупал два крючка, прикреплявшие его крышку к полу. Легкий скрип. Крючки откинуты и поднятая крышка обнаружила смазанный мотор, резким черным пятном выделяющийся на сером пыльном фоне чердака.

Варецкий нагнулся и, при свете фонарика, нашел среди множества зубчатых колес валик, по которому проходил проволочный канат, подымающий лифт. По бокам валика были два отверстия, в которые входил и выходил канат. С одной стороны висел груз, с другой — лифт с Надеждой Васильевной.

Попрежнему кругом не было ни души и только по крыше шелестел ветер. Таким образом работе ничто не могло помешать. Варецкий поставил фонарь на пол и вынул инструменты. Послышался скрип перепиливаемого железа…

Надежда Васильевна услышала этот скрип.

После судорожных попыток спустить лифт, или как-нибудь выбраться оттуда, она давно поняла безвыходность своего положения — и лишь не знала одного: что он предпримет? как доберется до нее? Вдруг прорезавший тишину скрип разрушил эту последнюю надежду. Вся кабинка слегка дрожала. Звук слышался над самой головой. Надежда Васильевна обвела вокруг себя растерянным взглядом, как затравленный зверь. Она не плакала, но была очень бледна. Затем она перекрестилась и направила браунинг в потолок. Убить подпиливающего сквозь крышку лифта было последнею, очень слабою надеждою на спасение.

Курок щелкнул, но выстрела не последовало. Капризная пружина браунинга не подала патрона. И вдруг браунинг выскочил из руки пленницы и полетел куда-то в сторону. Толчек. Острая боль в голове — и лифт, сорвавшись с потолка, рухнул в бездну тридцати пяти этажей.

Варецкий привел свой план в исполнение.

Когда последние проволоки перепиленного каната не выдержали тяжести лифта и лопнули, издавая пронзительный жалкий свист, он замер, ожидая треска разбившейся машины. Бесконечно долгая секунда, другая, третья — и ничего. Внизу все было тихо.

Варецкий провел похолодевшей рукой по влажному лбу.

— Что это значит? Канат перерезан — она должна упасть. Ток выключен — значит, автоматические зацепы не действуют и ничто не может остановить крушения. Или с этой высоты так ничего не слышно?

Но оглушительный треск выстрелов, донесшийся до него, рассеял эту иллюзию. Они трещали на весь дом, отдаваясь многогласным эхо по всем переходам громадной лестницы.

— Она жива! — простонал Варецкий: зацепы спасли ее! Но кто-же включил ток, кто мог его включить, когда вот ключи у меня в кармане? Ну да, пусть тебя теперь спасет сам дьявол!

Он, побежав к мотору, осветил его тусклым светом фонаря. Три провода одними концами были присоединены к клемам мотора, а другие три сходились вместе и уходили сквозь пол чердака во вделанную туда фарфоровую трубочку.

Варецкий быстро отвинтил одну из клем и бросил провод в сторону. Внизу, как бы в ответ на это, раздался еще выстрел.

— Не тот провод! Зацепы держат! Она жива! Скорее, скорее! Своей стрельбою она созовет весь дом.

Не помня себя, он бросился к мотору и взялся щипцами за следующую клему.

Острая дрожь пробежала по его телу. Голова закинулась назад, руки дрогнули и беспомощно опустились. Варецкий, медленно содрагаясь и гримасничая, тихо упал на пыльный пол чердака. Луч фонарика освещал оскал улыбки, исказившей его лицо, и остекляневшие, широко раскрытые глаза. Руки были растопырены. Изредка еще по всему телу пробегала легкая дрожь. В правой руке он судорожно сжимал щипцы, а левая нога лежала на конце отвинченного им провода: он и не заметил, как наступил на него и, прикоснувшись рукою к положительной клеме, пропустил через себя ток.

Когда, после долгих усилий полиции и жильцам удалось проникнуть в лифт, висевший между тридцать третьим и тридцать вторым этажами, то, среди изрешетенных пулями его стенок, они нашли женщину в глубоком обмороке. Среди черных волос ее белою полосою пробегали седые пряди.

Но кто-же включил ток? Кто мог это сделать, когда две двери были заперты Варецким? Никто никогда не мог этого понять, и набожная Надежда Васильевна даже объясняла свое спасение небесным вмешательством. Ответить на этот неразрешимый вопрос могла-бы лишь крышка ящика с инструментами, которую Варецкий откинул на рукоятку рубильника. Так он сам спас свою жертву. Но ведь крышка не могла говорить.

Их было трое… Они сидели в лачуге, покинутой каким-то колонистом, возле Марангао, на бразильском побережье. Их было трое — скрывшихся от людей, исчезнувших изо всех портов мира, где в этот момент их усиленно разыскивали, — и каждый из них ничего не знал друг о друге.

Чтобы удобнее было разговаривать, они называли Друг друга «Биль», «Джим» и «Сам». Но это были вымышленные имена, которые они сами придумали. Ни один из них не знал настоящего имени двух остальных, не знал откуда они, из каких портов. И, соблюдая осторожность, какая в обычае под тропиками, остерегался спрашивать.