— А можно сказать?

— Ещё дальше.

— Но она жива?

— Позапрошлой осенью была жива и благополучна, а после я не имела о ней сведений, — хоть о чём-то можно говорить честно и открыто.

— А другие ваши родные?

— Бабушек и деда нет в живых.

— А как их звали, не подскажете? — старший Соколовский говорил вкрадчиво, но игнорировать его было невозможно.

— Отец, отстаньте от Ольги, — нахмурился Миша.

— Сядь уже и молчи, болезный, — отмахнулся тот и взглянул на меня особенно сурово.

— Филипповы, Дмитрий Васильевич и Зинаида Ивановна, и Рогнеда Витольдовна Спасская, — ответила я.

Странный звук справа мог издать только тот непонятный мне господин Куницын — не то вздох, но не стон. А старший Соколовский взглянул на него и усмехнулся.

— Смотри, и не говори потом, что не видел.

Я не понимала ничего, решительно ничего. Впрочем, Миша тоже не понимал, да и господин Куницын, кажется, от нас в этом плане не отличался. Смотрел на меня, не сводил глаз. А потом вдруг заговорил:

— А матушка ваша, прелестное дитя… Люба, да? Её зовут Люба?

— Да, но что вам до моей матушки? Она, я полагаю, благополучно замужем и вообще счастлива… наверное.

Я не представляю, что дома говорят о моём исчезновении. С другой стороны, в мире ежедневно пропадает множество людей, и я — только одна из них. Я не знаю, горевали ли обо мне тётя Галя и мама, уж наверное, маме сообщили, что я куда-то делась.

Куницын подался вперёд, смотрел на меня жадно, не отрываясь.

— Верно, вы — вылитая Люба, — проговорил он потрясённо. — Она ведь такой и была, именно такой. Глаза только матушкины, — сообщил он старшему Соколовскому.

— Разглядел, называется, — усмехнулся тот. — И то слава богу. Не знаю, на мой взгляд, барышня — вылитая Рогнеда Витольдовна, особенно когда берётся колдовать. Я был на её выпускном экзамене от министерства, — пояснил он потрясённому Куницыну. — Барышня одарена весьма и весьма, и, как я понимаю, служит усердно и справляется. Верно я думаю? — пронзил он взглядом сына.

— Верно, так и есть, — произнёс тот.

— Ладно, побеседуйте тут, — старший Соколовский поднялся и вышел, в той стороне, я уже знала, библиотека.

И мы остались втроём — Миша, этот непонятно откуда взявшийся Куницын и я.

— Что, чёрт возьми, происходит? — я хотела выразиться сильнее, но подумала и в последний момент не стала. — Миша?

— Я бы сам понимал, — мой прекрасный Миша тоже выглядел как из-за угла мешком напуганный. — Отец и Иван Алексеевич явились вчера вечером в связи с доносом и расследованием, а потом ещё помогли нам в Александровском. И почему вдруг отцу стали интересны твои родители, и откуда он знал твою бабушку — я пока не понимаю.

— Оттуда, Мишенька, что бабушка Ольги Дмитриевны моя матушка, — тихо произнёс Куницын. — Ты не мог быть с ней знаком, потому что она… она была далеко. Потому что растила мою дочь. И… как я понимаю, вырастила и выучила.

И вот тут я, что называется, охренела. Закрыла ладонями непроизвольно раскрывшийся рот и не могла произнести ни звука.

— Вы хотите сказать, что Лёля — ваша дочь? — мне показалось, что Миша сейчас кого-то в лучшем случае встряхнёт, а то и что посильнее сделает.

— Я просто не нахожу слов, — честно сказал Куницын. — Потому что я искал способ вернуться туда, где осталась Люба, но мне это не удалось. Я никак не мог нащупать нужное место или нужное время. И даже такой неплохой ориентир, как родная кровь, не помог мне нисколько. Наверное, потому, что ни мать моя, ни дочь не пользовались магической силой. Я думал, что вернусь, что вернусь скоро, и останусь с Любой, но у меня не вышло. Вышло у матушки, и она даже смогла известить меня, что у неё получилось. А после — как отрезало. Ни один путь не приводил меня туда, куда я хотел. А искал я долго.

— Вы хотите сказать, что были у нас попаданцем? — брякнула я первое, что пришло мне в голову.

— Кем-кем? — уставился он на меня.

— Так называют людей, попавших из одного мира в другой, и ещё в этом другом — в непростую ситуацию.

Он рассмеялся.

— А ведь хорошее название, верное. Надо же, попаданцы! О нет, я просто исследовал способы перемещения через тени, и задавался вопросом — куда через них можно попасть. Мне доводилось читать, что — далеко, в такие места, которых нет на карте, и в которых всё иное, и иногда даже и магии-то нет. Магии и не было, зато была — Люба. Самая красивая девушка из всех, какие мне встречались. Смелая и решительная. Привыкшая отвечать за себя сама. И умевшая столько всего, сколько не умеет ни одна здешняя барышня. Она была образованна и воспитанна, как девушка из общества, а руками и по хозяйству успевала, как человек, живущий своим трудом. Я предложил ей всё, что имею, но она не согласилась принять, и последовать за мной, не очень-то понимая, куда именно я её зову. Она была… весьма конкретна, ей нужно было знать, где и на что мы будем жить и что будут есть наши дети. Мои рассказы о столичном доме, о службе и о перспективе академической карьеры она воспринимала сродни сказкам, говорила — такого не может быть. Я и ушёл-то потому, чтобы подготовить дом к её появлению, и к появлению младенца. Прислуги там побольше нанять, ремонт какой-никакой произвести. Но вернуться не смог, меня всё время отбрасывало, я выходил из пространства теней в нашем обычном мире. А ведь она там ждала ребёнка и думала, что я бросил её, не иначе! И тогда я поделился своей бедой с матушкой, а она была намного более сильным магом, нежели я. Она согласилась оставить преподавание в Петербургской академии и свою безмятежную жизнь в поместье и рискнуть, и у неё вышло, и она даже сообщила, что родился ребёнок, девочка. Мы говорили с Любой, что если будет девочка, то назовём её Иришей, и я искренне полагал, что где-то там, куда мне отчего-то нет хода, у меня растёт дочь Ирина. Даже жениха ей нашёл, и не самого плохого, как мне кажется, потому что если есть хоть малейший шанс, что дочь унаследует способности, то ей нужен муж-некромант. Но… матушка ушла, Люба не отзывалась и не находилась, время шло. Я искал их, но попадал всегда не туда. А последняя попытка и вовсе растянулась надолго, по моему счёту прошло восемь лет, и пять — здесь. Меня как-то нашёл по моим записям Севостьян — не знаю, как ему это удалось, он отмалчивается. Нашёл, вернул домой, и тут случилась эта мерзкая история с доносом. Я немного помог ему в столице, а потом он сказал, что моя помощь потребуется и здесь. И вот… я здесь, и вы, милое дитя, тоже. И я благодарен господу за то, что дал дожить до этого дня.

Он замолчал, и мы с Мишей тоже молчали. Впрочем, Миша отмер первым.

— Постойте, Иван Алексеевич. Вы хотите сказать, что мифическая Ирина — это Лёля?

— Вот уж верно, мифическая. Потому что существовала только в моём воображении. Дочь Любы получила другое всё — другое имя, другое отчество, и фамилию тоже другую. И жила другую жизнь. Но как-то оказалась здесь, как же?

И он так взглянул на меня, что у меня внутри прямо сжалось что-то.

А я… я сидела, смотрела и боялась произнести даже про себя эти слова — «мой отец», потому что нет у меня привычки к таким словам, совсем нет. Мама, тётя Галя, бабушка Рогнеда. Отца нет, да много у кого его по факту нет, всегда, и в школе таких хватало, и потом тоже. Я привыкла, что его нет. А он всё это время был? Просто мой отец — попаданец к нам? Один раз попал, а в другой не смог? Господи, какой бред, да же?

Что говорить-то? Что говорят в таких случаях? Эй, кто там есть, меня жизнь к такому не готовила! Отец, который внезапно маг-некромант? Бабушка, которая ещё более суровый маг-некромант? Некромант в нашей хрущёвке? В хлебном магазине на углу соседского дома? Гоняет хулиганов от нашего подъезда? Встречает меня из школы? И готовит мне обед? И что там ещё можно делать, да, а она же делала, всё, просто руками, как все люди, никакой магии? Бросила поместье где-то здесь, и преподавание, чтобы заботиться о ребёнке, своей внучке, в наши двухтысячные и десятые?