Впрочем, если Пантелеев примет эту улыбку за вызов, то и не страшно — Соколовский не из тех, кто боится быть вызванным.

Матвей Миронович велел Парашке нести прибор для гостя и обновить закуски — грибы-то почти и съели, а хороши грибочки, под настоечку так и вовсе.

Михал Себастьян Соколовский был голоден — потому как у себя успел только переодеться в цивильное, чтобы можно было прийти на ужин в приличный дом. И ещё зол — потому что до него уже донеслись слухи о приезжем, который обследовал деревни вокруг губернского города Сибирска и убедился, что в губернии вообще и в Сибирске в целом непаханное поле работы, а все местные — лентяи и профаны. Сам он застрял на севере, там случилась запутанная история с работниками золотых приисков, пришлось отправиться едва ли не из-за новогоднего стола и остаться дольше чем на две недели. Впрочем, историю разрешили, виновных в странных смертях нашли, и кому выгодно было, нашли тоже. Составление отчёта Соколовский оставил на утро, и, будучи быстро спрошен Болотниковым магической связью, обещал быть к ужину. Болотников же обещал интересное знакомство.

Это знакомство сидело сейчас напротив него за столом и ковыряло кусок запечённой дичи — а чего ковырять, есть нужно, у Болотникова божественно прекрасный повар, едва ли не лучший в городе. Сам Соколовский сначала именно что воздал должное и оленине, и утке с кашей, и маринованным грибочкам, и настоечке. Хорошо-то как, господи, спасибо тебе, что даёшь и передышку от службы а не только эту самую службу без продыху.

Впрочем, покуда этой самой службы здесь на добрый десяток некромантов, то скучать не приходится. И хорошо, что не приходится, потому что — лишнее это. Мысли в голове заводятся и толкают на разные безрассудные поступки. А это совершенно незачем, поэтому… Поэтому взглянуть на пришлеца внимательно, приглашающе — пусть уже говорит, что видел, что слышал, и как всё плохо.

Тот повёл себя предсказуемо и начал рассказывать о найденных где-то в Маритуе телах — якобы обескровленных, и якобы, это уже был не первый случай в тех краях — по тому берегу Байкала, где ещё достраивают вторую линию Великого Сибирского Железнодорожного пути. Поселения рабочих — и тех, что строят, и железнодорожных — возникали одно за другим и росли, как на дрожжах, и уж конечно, там, где селились люди, они заводили отношения, ссорились, мирились, и далеко не всегда руководствовались в жизни заповедями божьими и законами людскими. Как все люди везде, в общем. Поэтому нет, он не удивился.

— Благодарю вас за подробные сведения, — Соколовский легко поклонился. — Дадите взглянуть на доклад урядника? Кстати, а что говорит железнодорожная полиция?

— Что раздоры поселян — не их дело, — мрачно сообщил Пантелеев.

— Не ново, — кивнул Соколовский. — Завтра с утра хотел бы взглянуть на бумаги, а после можно и навестить наших потерпевших.

— Я велел отправить в город, — сообщил Пантелеев.

— Договорились с железнодорожниками? — лениво поинтересовался Соколовский. — Нет? Ну, тогда долго ждать придётся. Разве только может быть на санях по льду привезут.

— Я же распорядился, — не понял тот.

— Понятное дело, да вот только железная дорога — это ж отдельный мир, — а грибочки вкусны, не зря Матвей Мироныч их любит.

— Как так? Они не подчиняются губернским властям?

— У них свои есть, — ещё грибочек, или ещё ломтик огурца, полупрозрачный, можно прямо подцепить и на свет сквозь него посмотреть.

— Ну, знаете, — вздохнул Пантелеев.

— Вы тоже скоро узнаете, — Матвей Мироныч похлопал Пантелеева по плечу. — Наши особенности таковы, что в лоб с ними нельзя — высока вероятность тот лоб разбить.

— Я думаю, нашему коллеге дорог его лоб, — Соколовский подцепил с тарелки ещё один полупрозрачный ломтик.

Тот смотрел на обоих, нахохлившись, как замерзшая птица. Не верил.

Ну и пусть не верит, он сам тоже не сразу поверил.

— Это что же, — спросил новичок, — товарищ министра — ваш родственник?

— А это имеет значение? — усмехнулся Соколовский.

— Как же, наличие таких родственников всегда имеет значение, — усмехнулся в ответ Пантелеев. — Не понятно только, что тогда вы-то здесь делаете, в здешних условиях. И почему не вытребовали себе в помощь отряд некромантов.

— Потому что некромантов вообще мало, — важно изрёк Соколовский общеизвестную истину.

— Ничего, Пуговкин обещает, что второй некромант вскоре будет, — сообщил Матвей Мироныч.

— Вскоре? — не понял Соколовский.

— Ну конечно. Сам же рекомендовал, неужто позабыл?

Да лучше бы позабыл, думал Соколовский. Но позабыть-то и не вышло.

Тогда, год с небольшим назад, он ведь бросил всё и отправился к отцу. Потому что сам представления не имел, где может находиться его закадычный друг Иван Алексеевич Куницын и дочь того Куницына Ирина. Когда случилась размолвка между ним и отцом по поводу места службы, уж семь лет тому, говорилось, что Куницыны где-то в отъезде. Точнее, Иван Алексеевич не то в Другом Свете, не то ещё в какой Индии. А где его жена и дочь, отец и вовсе не знал, и более того, и сам никогда их в глаза не видел. С Куницыным же они и учились вместе, и службу начинали вместе. И когда Куницын предложил сговорить детей, Соколовские согласились все — ещё ж и матушка была жива тогда. Потому как что может быть лучше, чем оба супруга сходной силы?

Сам Михал тогда и думать не думал ни о какой женитьбе, ему было шестнадцать, он учился в гимназии и интересовался главным образом способами приложения силы да мальчишескими шалостями. Ну и окончить гимназический курс хотелось получше, чтобы при поступлении в академию лишних вопросов не задавали. А девицы… девицы были, конечно, но не те, с которыми обручаться. Либо те, за кем поухаживать на катке или домашнем балу, куда родители дозволили ему выходить уже некоторое время как. Либо те, кого очаровать и навестить позже, ночью, тенями, это, конечно, девицы не родительского круга, но — доступные. Они возникли в жизни не сразу, но возникли. А обручиться…

Предполагаемой невесты на обручении не было, Иван Алексеевич сказал — получает образование. Но принял обещание Михала от её имени. И пока бывал у Соколовских дома, всегда говорил с Михалом с уважением, расспрашивал об учёбе — о гимназической, а потом об академической, о подготовке и защите диссертации, а позже и о службе.

Со службой и вышел тот казус, когда они совершенно рассорились с отцом. Отец тогда получил повышение и возглавил один из отделов министерства, и желал видеть сына в столице. Но Михал с негодованием отверг кабинетную работу, сказал, что желает приносить пользу отечеству, и ещё что-то там наговорил… отказался от протекции и согласился на должность некроманта при губернской управе в Понизовецке, где прослужил три года. И уже оттуда его с повышением перевели в Сибирск.

Отец злорадствовал — мол, поезжай, туда тебе и дорога. Впрочем, на слова о том, что Михал договорился с дальней роднёй о возможности жить в их доме, только поджал губы. Ну да, предки отметились в тех краях, но когда это было, и что за нужда сейчас ехать в эту Сибирь и тратить себя там не пойми на что, когда можно приносить пользу любезному отечеству в Петербурге. Заниматься вопросами внутренних дел в масштабе империи. Это вам не нежить на болотах ловить!

В общем, с тех пор с отцом они виделись редко, а после смерти матери — очень редко. И такого, чтобы Михал явился в столичный дом без повода и приглашения — не случалось вовсе.

А тут вот случилось.

Он явился среди ночи и к счастью, застал отца за работой — тот читал какие-то документы. Хорошо, хоть так, не придётся просить камердинера его будить, а Михал бы попросил. Он вошёл в кабинет без стука и без приветствия поинтересовался:

— Давно ли вы видели вашего друга Куницына, отец?

— Здравствуй, Михал, — отец будет говорить вежливо даже стоя перед толпой нежити. — Я рад видеть тебя, даже в столь поздний час и без предупреждения. Останешься ли ты ночевать? Я попрошу Павла подготовить твою комнату, в ней давно не топлено.