Музыканты сыграли завершение, мы остановились и поклонились друг другу. И он отвёл меня к Болотникову.

— Пойду слухи пособираю, — сказал, и мгновенно затерялся в толпе.

— Какие это он слухи пошёл собирать? — ворчал Болотников.

А я разом погрустнела, потому что понимала, какого толка слухи он может собрать, например, обо мне. Но вдруг обо мне только кухарки болтают, а до прочих не дошло ещё?

— Добрый вечер, — поклонился появившийся рядом Пантелеев.

— И тебе, Семён Игнатьевич, — кивает Болотников.

Пантелеев спрашивает о ком-то из гостей, Болотнков поясняет… я же смотрю во все глаза.

Он сегодня тоже принарядился — и неожиданно для меня выглядел не злобным замотанным главой сыскной службы, а лихим гвардейским ротмистром, который был за правду, и за честь, и за что там ещё можно быть в далёкой столице. Парадная форма сама по себе как костюм, глаза сверкают, усы топорщатся. Звучит вступление к следующему вальсу, он рассеянно оглядывает зал, и внезапно всё равно что в первый раз замечает меня.

— Ольга Дмитриевна, могу ли я пригласить вас?

— Можете, — я благосклонно киваю и кланяюсь.

Он тоже лихо кланяется, миг — и я снова улетаю. Но… есть нюансы.

Пантелеев — это сила и мощь, а Соколовский — тоже сила, и тоже мощь, да ещё какая, но — вовсе не на виду. И ты открываешь в нём глубины одну за одной, одну за одной… Тьфу ты, не дело это — танцевать с одним мужчиной, а думать вовсе о другом.

Впрочем, кажется, Пантелеев не в обиде. Он неплохо ведёт меня сквозь толпу, и успевает поглядывать по сторонам. А когда мелодия завершается, возвращает меня к Болотникову и тут же исчезает со словами о том, что, мол, нужно кое-что проверить.

Вот и пускай проверяет, всё правильно.

Мелькнула Ева Аркадьевна — она была в необыкновенной магической огненной маске, её вёл в танце журналист Владимир Волчищев, которого посчитали за воздух на том нашем совещании у Болотникова. Кажется, здесь сегодня все-все, кто только может быть нужен. И не только они, наверное, других тоже хватает.

А потом объявили польку, и передо мной появился горный инженер Липин.

— Добрый вечер, Матвей Миронович, Ольга Дмитриевна, — и ещё кланяется предметно мне. — Не станцуете ли эту польку со мной?

— Да, благодарю вас, — киваю я, кланяюсь и становлюсь с ним в пару.

Нам повезло — в центре освободили немного места, видимо, никто не желает случайно попасть под ноги какой-нибудь не слишком умелой паре и попасть в дорожное происшествие. И поэтому можно снова лететь, вертеться под рукой, улыбаться Гордею Платоновичу, по очереди выдумывать какие-нибудь фигуры и просто радоваться моменту.

В финале мы смеёмся и кланяемся друг другу, и идём по залу — просто так. Гордей Платонович берёт у официанта бокал с лимонадом и передаёт мне, и это очень хорошо, потому что душно, а мы только и делаем, что летаем и скачем, кажется, с меня сегодня семь потов сойдёт. Лихорадочно обмахиваюсь веером, в другой руке держу бокал, пью маленькими глоточками — в бокале отличный лёд. Интересно, на реке накололи или магически наморозили?

— Вы превосходно танцуете, Ольга Дмитриевна.

— Значит, научилась, — улыбаюсь я, ему легко улыбаться.

— И образ ваш тоже прекрасен, сразу же видно даму из общества.

Я сомневаюсь насчёт из общества, но думаю, что некоторые уроки Софьи Людвиговны и Анны Мироновны Пуговкиной не пропали даром. Вот и славно.

А потом мы танцуем вальс, и когда останавливаемся, меня приветствует смутно знакомая дама.

— Оленька Дмитриевна, вы снова в городе, вот сюрприз!

До меня не сразу, но доходит, даму эту зовут Лилия Александровна Аверьянова, она из тех, кого нет-нет, да навещала Софья Людвиговна, и потом ещё она желала, чтобы я стала компаньонкой для её дочери на выданье.

— Здравствуйте, Лилия Александровна, рада вас видеть. Да, верно, я снова в Сибирске, служу в магической управе, — нужно сразу же расставить все точки по местам.

— Служите? — не поняла Аверьянова. — А говорили же, у вас жених в Москве, зачем же вам здесь служить-то тогда?

— Мало ли, что говорили, — я делаю вид, что всё хорошо, и что меня никак не трогает пустопорожняя болтовня.

— Ошиблись, выходит? Ну, бывает, — она ещё раз оглядывает меня, видимо — прикидывает, что за платье и сколько стоит, и исчезает в толпе.

— А у вас жених в Москве? — спрашивает Липин.

Я улыбаюсь.

— Нет, Гордей Платонович. Я не приняла предложения, так вышло.

— Благодарю за откровенность, — он тихонько пожимает мне руку и ведёт к Болотникову.

Болотников беседует с Прохором Васильевичем, я раскланиваюсь с Липиным и пристраиваюсь к ним. Говорят о медведе, которого якобы видели в Знаменском предместье, едва ли не по улице шёл. Ну, это нормально, это вам не какой-нибудь лисодемон, который людей хватает и ест.

— Смотрите-ка, — Болотников вдруг тихонько тронул меня за рукав.

Фань-Фань вплыла в залу, как будто не ноги у неё были, а что-то иное, или не две, а восемнадцать, и все маленькими аккуратными шажочками несут её по паркетному полу. Она сегодня оделась в традиционный наряд своей родины, и он в этой пёстрой толпе смотрелся необыкновенно уместно.

— Отлично выглядит, — признала я.

— Которая из них? — усмехнулся он.

Я посмотрела внимательно… тьфу ты, китаянок оказалось две!

Примерно одинакового роста, в одинаковых шёлковых одеяниях, с одинаковыми причёсками… и которая из них какая, скажите на милость?

Тут объявили польку, и обе китаянки оказались нарасхват. С одной встал в пару вынырнувший из толпы Черемисин, другую тотчас же пригласил кто-то, мне неизвестный, или я его пока не узнала.

— Что же, пойдёмте, вас и оставлять неловко, и отпускать нельзя, мало ли, — Болотников с усмешкой подал мне руку.

Я даже и не думала, что он танцует. А он танцевал, и преотлично — легко и уверенно. Не скакал, а ведь глыба такого масштаба могла всех просто насмешить. Скользил по паркету легко и непринуждённо. Танцевать с ним было вовсе не так, как с Соколовским или Липиным, но — ничуть не хуже.

Полька завершилась, и Соколовский возник рядом с нами — вынырнул из теней.

— Видели? — кивает в сторону, где можно разглядеть причёски обеих китаянок.

— Видели, уж обсудили, — вздыхает Болотников. — И что там видно?

— Одну из них мы совершенно точно встречали в твоём доме в субботу, а что за зверь вторая, я пока не разглядел. Нужно подобраться поближе. Идёмте, Ольга Дмитриевна? — Соколовский берёт меня под руку.

— Идёмте, — киваю я.

Мы пробираемся через толпу, выходим на место посвободнее, и наталкиваемся на знакомую даму, даже и без маски. Ой, это же Ариадна Яковлевна, супруга купца Вострова.

— Здравствуйте-здравствуйте, — щебечет она. — Ольга Дмитриевна, я рада вас видеть. Михаил Севостьянович, вы совсем нас забросили, в гости не приезжаете, к себе не зовёте! Как это на бал-то выбрались, не иначе, снова морозы завернут!

— Служба, — кланяется Соколовский с улыбкой.

— Служба службой, а дружба дружбой, так? — грозит она ему пальчиком. — Ольга Дмитриевна, скажите же, как ваш жених отпустил вас из Москвы на эту самую службу. Неужели он не опасается, что вы можете просто не вернуться? У нас здесь тоже кавалеры хоть куда, — смеётся эта змеюка.

— Я думаю, об этом не стоит волноваться, — говорю, а сердце почему-то колотится.

Вострову кто-то отзывает, Соколовский не смотрит на меня и говорит:

— Я попробую позвать к нам госпожу Фань-Фань, — и тоже растворяется в толпе.

Объявляют следующий танец, я не знаю этого названия, в Москве не встретилось. И возле меня, почти что как некромант из теней, возникает Бельский.

— Добрый вечер, госпожа Филиппова. Не уделите ли мне минутку внимания? Прошу вас проследовать за мной.

— Добрый вечер, ваше сиятельство. Боюсь, я должна дождаться кого-либо из моих спутников.

— Вы вернётесь к ним вскоре. А пока можно сделать вид, что мы отправляемся танцевать, — и он поворачивается и идёт к выходу из зала.