– Да поняла я! – спокойно соглашаюсь, но во рту пересыхает.

Кажется, вот оно… Неужели первая жена действительно была и ее постигла такая участь? Неужели мама перестала его устраивать и он поступит с ней точно так же?

В досаде кусаю губы. Как жаль, что не вышло записать его угрозы. Да и… Разве решилась бы я показать это видео бедной маме?

– Шутка… – Игорь примирительно поднимает грабли и шлепает ими по ляжкам. – Не собираюсь я вас кидать. Купим дом, заживем одной дружной семьей… Вы у меня совсем по-другому запоете. Вот эти бунты твои, Янка, от отсутствия мозгов. Но это лечится. Я тебя вылечу. Видела, какой у меня ствол? Нет пока? Или уже да?

Молча смотрю на него, в голове гудит.

Ненавижу. Господи, как я его ненавижу.

– Кстати, оружием увлекаются только победители по жизни. Еще одна моя страсть! – ухмыляется Игорь. – Папашка-то твой небось не умел стрелять?

– Нет, он не понимал этого… – Спохватившись, я отвожу взгляд и чувствую жгучие бессильные слезы.

– А я и не удивлен. Для этого яйца нужны, а он даже одну бабу не смог удовлетворить. Ласты склеил, а я распоряжаюсь всем, что ему принадлежало: его недвижимостью, его женщинами. – Придурок ржет над собственной несмешной шуткой, а я сгораю от ненависти. Лютой разъедающей все ненависти.

У тебя ничего не выйдет.

Я свалю тебя.

Когда-нибудь я тебя уничтожу.

– Эх ты. Вообще жизни не знаешь, подруга! – Он опирается на подлокотники, кряхтя, поднимается, сшибает углы и орет из темноты: – Сюда иди!

Не знаю, какая идея на сей раз пришла в его тупую башку, но мне пофиг – встаю и плетусь на зов.

В «кабинете» полумрак, светится лишь голубое табло на дверце сейфа, Игорь склоняется над ним, тычет пальцами в кнопки, но пару раз промахивается. Напрягая хреновое зрение, из-за его плеча наблюдаю за происходящим и стараюсь запомнить цифры кода.

Игорь бесшумно раскрывает бронированную дверцу, достает ружье, перекладывает с ладони на ладонь, вскидывает, наводит на меня и скалится.

Я замираю.

– Не заряжено, не ссы. Но в воскресенье – было! – Он снова хохочет, хватает меня за запястье, и металлическая тяжесть ложится в мою руку. – Это «Сайга», карабин на базе «калаша». Ну как?

Сжимаю холодную рукоятку и мучительно жалею, что в нем нет патронов. Иначе мудак сплясал бы передо мной джигу и встал на колени. А потом я бы вынесла ему мозги. Но уже в прямом смысле слова.

Игорь ловит мой взгляд и, хоть и пьяный, забирает свое сокровище и прячет обратно в сейф.

– Вали отсюда, подруга. – Он шлепает меня по заднице и на миг задерживает на ней свою граблю. – А то точно никуда не выпущу.

Ночь плотной шторой опустилась на город, черное покрывало с нитями серебристого люрекса укрыло землю до самого горизонта. Где-то там, вдалеке, осталось мое детство. Там осталась моя больная любовь, там остались надежды и планы. А здесь – ничего.

Тишину нарушает лишь мерный храп гребаного урода, похожий на хрюканье борова.

Это были не просто угрозы. Как только он приберет к рукам все, что мы имеем, перестанет изображать из себя спасителя сирых и убогих и начнет отрываться.

Он отравляет мой воздух своим перегаром, мои дни – своим присутствием, он задумал недоброе, но у меня нет никаких доказательств. У меня нет голоса, а ему в очередной раз сойдет с рук любое зло.

Дышу на стекло, рисую на мутной поверхности сердечки, цветы и узоры и плачу. Все, что я могу, – выкрасть документы и спрятать их, оттянув драгоценное время, и прослыть воровкой и неуравновешенной дурой в глазах мамы. Но лучше уж так, чем попасть в его паутину и стать полным ничтожеством.

Прислушиваясь к громоподобному храпу, тихо выхожу в коридор и крадусь к «кабинету», набираю комбинацию цифр на табло, обнаруживаю в верхнем отделении сейфа бумаги в прозрачном файле и засовываю их под рубашку.

Влажный ветер трогает лицо, треплет волосы, пробирается за шиворот и вызывает мурашки. За пазухой, прилипая к потной коже, шуршит файл с документами – Игорь порежет меня на ремни, когда обнаружит пропажу, но я не отдам их даже под пытками и не позволю ему испоганить нашу жизнь.

Брожу по пустым ночным улицам – обхожу стороной шумные компании и одиноких мужчин, избегаю освещенные участки, шмыгаю носом и судорожно соображаю.

Нужно где-то спрятать бумаги. Вариантов спасения нет, но я должна их найти…

За спиной раздаются быстрые шаги – погрузившись в себя, я не сразу обращаю на них внимание, а потом становится слишком поздно. Кто-то ловит меня за рукав и рывком разворачивает к свету фонаря. Вскрикиваю, и колени подкашиваются.

– Эй, это я! – Надо мной возвышается Кит.

Испуг, напряжение прошедшего вечера, обида и бессилие тают и испаряются под его спокойным взглядом, и слезы горячими потоками устремляются из глаз.

– Почему ты не дома? – Он прищуривается, напряженно разглядывая меня, но быстро отдергивает руку, прячет в карман толстовки и отступает назад. – Прости. Я сейчас отвалю. Только скажи мне, какой урод тебя обидел?

Он рядом, он так близко, что его тепло снова касается сердца, но ему нечего мне сказать. Мне плохо без него – идеального и несуществующего в реальности… Он дал мне надежду и так жестоко предал.

От безысходности и боли я срываюсь в рыдания – дрожу, задыхаюсь и кричу:

– Этот урод – ты. Я плачу из-за тебя! Я люблю тебя, Кит, – любого! Ты сам говорил, что любовь бескорыстна. И я простила бы тебе все, если бы ты объяснил… Но ты бросаешься на людей, творишь странные вещи и даже не пытаешься оправдаться! Если ты и сейчас прикинешься беззаботным и радостным, я никогда больше не посмотрю в твою сторону, Кит. Ты услышал меня?

Он приваливается спиной к кирпичной кладке и тихо отвечает:

– Я урод, вот и все. Мне нечем себя оправдать.

– Тогда расскажи, что во мне – безголосой серости – могло вызвать твой больной интерес? – Смотрю в упор, но его лицо ничего не выражает. От горечи немеют губы, разочарование убивает, и я выплевываю: – О᾿кей. Я поняла. Ты просто непробиваемый ублюдок с извращенными мозгами. Пошел ты на хрен, Кит! Пошел ты на хрен!

Он вытирает рукавом глаза, тяжело дышит, сползает по стене, садится на землю и упирается затылком в кирпичи.

– Твой отец когда-нибудь говорил тебе о брате? – Я вижу его слезы и настороженно замираю.

И вдруг с головокружительной высоты ухаю вниз и впечатываюсь в осознание.

– Откуда ты знаешь об этом?!

– Он говорил обо мне.

Кажется, что дома вокруг рушатся, асфальт под ногами разверзается, а осколки разбившегося неба падают на мою ничего не соображающую, глупую голову.

Накрываю ее руками, подаюсь к стене и, содрав о неровности кожу на пояснице, оседаю рядом с Китом.

– Нет! Этого не может быть. Это не ты. Это не ты! – умоляю я, вглядываясь в густую темноту за кругом света. – Кит, это какой-то гребаный бред! Папа не мог знать твою маму…

«…Но это многое могло бы объяснить…»

И я начинаю икать.

– Это я! – Он хватает меня за запястье, тянет к себе, усаживает на колени и прижимает к груди. Пытаюсь вырваться, но силы неравны – Кит подавляет мое сопротивление и продолжает: – Он говорил обо мне. Но не делай поспешных выводов.

Я в замешательстве, панике, отчаянии, не знаю, как понять услышанное, но его сердце спокойно стучит под ухом, а родное тепло обволакивает мягким облаком, и все становится правильным, простым и ясным. Я приму то, что он скажет сейчас.

– Давай я расскажу кое-что… – шепчет он, обжигая дыханием мой лоб. – Там будет много грязи, и поэтому я молчал, но… Наверное, в душе у каждого есть потайная комната, наполненная страхами, неудачами, позором, эпичными провалами, виной… Никто не хочет, чтобы другие догадывались о ее существовании и видели нас в моменты слабости. Я – не исключение. Ты плохо помнишь начальные классы, а знаешь обо мне только то, что я позволял узнать. И я предпочел бы, чтобы ты оставалась в неведении и продолжала считать меня неадекватным придурком, без повода пускающим в ход кулаки – над этим образом я работал два чертовых года, – но все даже близко не так.