– Он просто чертов слабак. А ты – крутая, Ян, поняла? Ты его уделала, – шепчет Кит и светло улыбается, хотя в глубине огромных серых глаз блестит сталь. – Он знает о существовании записи?

Отрицательно мотаю головой и зарываюсь носом в его толстовку.

– Когда приезжает твоя мама?

– Через два дня. Но я не смогу ей это показать! – Я снова взвиваюсь. – Пока документы не у него, мама в любой момент вольна уйти и вернуться домой. А я лучше просто исчезну из ее жизни и вышлю бумаги почтой.

– Ты сможешь! – Кит разглядывает мое лицо, и его спокойствие – хоть бы и поддельное – передается мне. – Надо всего лишь на два дня выпасть из его поля зрения, а потом мы найдем твою маму и поговорим с ней.

Далеко внизу ревет мотор, завывает сирена, слышатся перебранка и громкие голоса. Кит отстраняется, медленно подходит к ограждению, смеется и с удовлетворением сообщает:

– У нас гости, Ян.

Осторожно семеню следом и застываю как вкопанная.

У подъезда Кита стоит полицейский уазик, и Игорь о чем-то оживленно переговаривается с человеком в форме.

Кит смачно матерится, оборачивается и оттесняет меня от края крыши.

– Отключи телефон! – Он вручает его мне, быстро собирает вещи и хватает мою руку.

Пригнувшись, мы отбегаем к пожарному выходу.

Лестница, сваренная из железных ржавых прутьев, пружинит и трещит под подошвами, грозя в любой момент обрушиться, и я умираю от страха – колени подкашиваются, слабость разливается по телу. Кит стремительно спускается по ней и тянет меня за собой. Шаткие ступени оканчиваются в метре от земли у заднего фасада дома. Внизу угрожающе колышутся кусты сирени и крапива, блестит битое бутылочное стекло, но Кит бесшумно приземляется на поросший мхом бетон и помогает мне обрести почву под ногами.

Не сговариваясь, мы бежим прочь от общаг, продираемся через репейники и густую растительность пустыря и замедляемся лишь у шоссе, щупальцами опутавшего промзону и городские окраины.

– Что дальше? – Пытаюсь отдышаться, Кит подходит к кромке асфальта и вскидывает руку с поднятым вверх большим пальцем.

– Хочу показать тебе кое-что, – загадочно поясняет он.

Автомобили и автобусы проносятся мимо, но Кит не оставляет попыток застопить транспорт. В небе зависли лохмотья туч, промозглый ветер усилился – мешает идти, треплет волосы и задувает под рубашку. Адреналин прогнал испуг, отчаяние и тревогу, и единственное, чего я хочу сейчас, – как можно скорее отсюда свалить.

Попутная фура, пыхтя и завывая, обдает нас тяжелой волной выхлопных газов, поднимает снопы камешков и в десятке метров тормозит у обочины. Поудобнее перехватив рюкзаки, мы несемся к ней.

– Никогда не ездила автостопом! – восторгаюсь я, провожая взглядом удаляющийся фургон с иногородними номерами. – И водитель оказался таким душевным дяденькой!

Кит смеется:

– Мы ехали всего десять минут, а ты уже вкусила романтику путешествий?

– Было бы неплохо рвануть куда-нибудь далеко. С тобой. Потом, когда все закончится…

Кит накрывает мои плечи рукой и подмигивает:

– Потом, через много лет, когда все это дерьмо будет позади, я хотел бы иметь дом с видом на море. С верандой в тени пальм.

Пялюсь на него, раскрыв рот, но тут же подбираю челюсть. Давно пора привыкнуть к таким высказываниям, ведь он – сын моего отца. И все равно меня слегка ведет, а сердцебиение учащается.

– Куда мы идем? – обозревая унылое поле, чахлые посадки и разрушающееся строение за бетонным забором, любопытствую я.

Кит молча сворачивает с шоссе, раздвигает сырой придорожный бурьян, и в массивном ограждении обнаруживается дыра. Пригнувшись, мы пролезаем в нее, и я пораженно замираю: в нескольких сотнях метров впереди раскинулась взлетно-посадочная полоса, а над серым зданием с потухшими глазницами оконных проемов одиноко возвышается будка контрольно-диспетчерского пункта.

– Этот аэропорт был построен в пятидесятые годы прошлого века, но с девяносто девятого не функционирует: считается, что областной, более новый, вполне справляется с пассажиропотоком, – поясняет Кит, поправляя широкие лямки. – Десять лет назад тут пробовали проводить какие-то автогонки, но идея загнулась.

Дождь накрапывает все сильнее, наш шаг ускоряется.

По мере приближения к мрачной постройке я замечаю высокую траву в стыках плит и молодые деревья, выросшие прямо перед дверями входа. В провалах кирпичной кладки и выбитых окнах завывает ветер.

Кит сжимает мою руку, отправляет ее в карман своей толстовки и увлекает меня за угол.

В поле за ангаром я вижу самолеты.

Душа трепещет, на глаза наворачиваются слезы – крылатые машины напоминают о счастье, детстве, весне и улыбке папы. Но их шасси вросли в грунт, на фюзеляжах образовались рыжие потеки и бурая плесень: эти птицы давно не видели неба.

– Кладбище самолетов. – Кит останавливается и смотрит вперед, в его глазах мечется тоска и боль. – Даже если упырь станет наводить справки – ни папаша, ни друзья брата не знают, что я бываю тут. Два года назад, после смерти отца… – Он осекается. – Твоего отца… Я жил здесь почти все лето. Раньше бортов было больше, но их постепенно распиливают и увозят в утиль.

Дождь хлещет в лицо, но я не спешу укрыться от стихии. Стою под сенью мертвых добрых великанов, навсегда прикованных к земле, и вспоминаю отца в наш последний вечер в парковой кафешке.

– Папа летал на таких? – В священном трепете поднимаю голову и разглядываю бело-голубые бока самолетов.

– Нет. Он летал на семьсот тридцать седьмом. На большом пассажирском лайнере. Его базовый аэропорт располагался в Сибири, но география полетов была обширной: рейсы в курортные города, в обе столицы, в областные центры, в том числе и в наш «новый» аэропорт… А это – ИЛ-76ТД и ЯК-42Д. Они исполняли чьи-то мечты, когда отец еще учился в школе. Пойдем!

Кит переплетает наши пальцы и проходит чуть дальше – к гостеприимно опущенному трапу у хвоста.

Я пораженно молчу. Папа любил говорить о работе: об интересных местах, где он побывал, о хороших людях, с которыми волею судеб встречался. Мне нравились эти разговоры, но Кит оказался куда более благодарным слушателем.

В салоне царит запустение и хаос: снята обшивка, с потолка свисают клочья разноцветных проводов, выдраны и повалены сиденья…

– Из ста двадцати осталось шесть, – снова читает мои мысли Кит. – Но у этого самолета есть огромное преимущество: в сохранности пол, и мы хотя бы не переломаем конечности.

Он избавляется от рюкзака, плюхается в кресло и вытягивает вперед ноги в грязных кедах. Одухотворенно улыбается и приглашает меня присоединиться. Космос в его задумчивых глазах притягивает магнитом, я рискую утонуть в них, забыть обо всем и пропасть.

Без сил падаю рядом и двигаю к стенке пожитки.

В иллюминаторе слева гнутся ветви далеких деревьев, по пыльному стеклу медленно сползают прозрачные капли. В груди гудит и вибрирует ток. Моя бредовая фантазия о преданном парне в летной форме отчего-то больше не кажется абсурдной.

Внезапно понимаю кое-что, и вопрос тут же срывается с языка:

– Ты все еще мечтаешь о небе, Кит?

Он долго и пристально смотрит на меня, затем прерывает сеанс гипноза и отводит взгляд. Глубоко вздыхает и хлопает ладонями по откидным подлокотникам.

– Это место – музей потерянных смыслов, несбывшихся надежд и тщетных попыток. Но с тобой даже здесь я верю в лучшее.

…В маленькой теплой кухне, залитой нестерпимо ярким солнцем, чудесно пахнет чем-то родным и знакомым. Руки не слушаются, кожу покалывают миллионы иголок, я сладко потягиваюсь и намереваюсь стянуть с тарелки аппетитный румяный пирожок, но мама, одетая в строгий деловой костюм, перепачканный мукой, сидит за столом и плачет. Я зову ее, но голоса нет – она не слышит, не реагирует, не замечает.